Я сражался в Красной Армии - Страница 4

Некоторые исчезали вообще и, надо сказать, что их в этот период военной суматохи, особенно никто не искал. Находились ловкачи, которые вдруг потом выплывали где-нибудь в дальних сибирских городах на хороших местах, имея специальные брони, обеспечивающие их от случайностей призыва. В этом глубоком тылу они прекрасно чувствовали себя всю войну.

Будучи в то время недостаточно искушен в этих "тонкостях", проведя все лучшие годы жизни за научной работой и никогда не сталкиваясь с красной армией (за исключением общей для всех окончивших высшие учебные заведения допризывной подготовки), я все же решил, после комиссариата, справиться в Институте и поговорить с его директором, имевшим крупный вес в правящих партийно-бюрократических кругах. Рассказав ему о моем вызове, я выразил полное недоумение по поводу того, что же мне делать и какие "профилактические" меры должны быть приняты мною. Директор сказал мне, что этот вызов — результат неразберихи, что я забронирован за Институтом и на этом основании имею право послать всех к "чертовой бабушке".

— Не тратьте времени зря на это дело — уверял он меня. — Я им покажу, где раки зимуют, если они попробуют вас тронуть Кто же на кафедре тогда останется? А от меня, видите ли, требуют, несмотря на военное время, нормальной подготовки кадров. Если получите еще повестку, то позвоните сразу ко мне, — сказал он, прощаясь со мной.

Прошло несколько дней. В три часа ночи, 3-го августа раздался звонок. Я открыл дверь. На пороге стоял дежурный дворник и неизвестный мне военный, который под расписку дал мне новую повестку, приглашавшую меня явиться в городской военный комиссариат в 9 час. утра. Повестки разносились ночью, чтобы наверняка застать людей дома.

Рано утром я позвонил по телефону директору Института; его жена любезно мне ответила, что он сегодня утром вылетел на аэроплане в Москву по специальному вызову из соответствующего министерства (тогда еще — народного комиссариата). Потерпев неудачу, я позднее позвонил его заместителю. Того не оказалось, ни дома, ни в Институте. Создалось "угрожающее" положение. Не пойти, по совету директора, я не мог, ибо меня представитель комиссариата застал дома и найти законный повод для неявки и оформить ее — уже не было времени.

Без официальной санкции Института и вмешательства дирекции, не идти было нельзя. Я избрал самый нормальный путь, который был бы наиболее естественен для всех людей, если они имеют дело тоже с нормальными людьми. Я решил пойти и объяснить создавшееся положение, полагая, что действия военных чиновников в СССР подчинены хотя бы до известной степени логике и здравому смыслу.

Но я ошибся. В военном комиссариате, как всегда, было много народа. Выяснить зачем меня вызвали мне не удалось. Сдав свою повестку, я стал ждать. Скоро меня позвали…

В большой залитой солнцем комнате, у письменного стола, сидела группа военных. На председательском месте, в центре, находился майор, с двумя орденами на груди, полученными им, как я узнал впоследствии, за финскую кампанию. Мне предложили сесть. Просмотрев мою учетную карточку, майор обратился ко мне:

— Товарищ Константинов, вы в армии до сих пор не служили. Вы числитесь у нас, как специалист, но сейчас мы вас использовать по специальности не можем. Нам нужны строевые командиры. Поэтому мы хотим вас послать на трехмесячные курсы командного состава, на которых вы переквалифицируетесь в строевого командира.

— И кем же я буду потом, — осведомился я.

— Командиром стрелкового взвода — коротко ответил он.

Я возмутился.

— Товарищ майор, неужели у нас так много квалифицированных ученых, что вы посылаете их командирами стрелковых взводов? Учтите, что моя специальность применима в армии. Специалистов по моей профессии и моей квалификации в Ленинграде всего три человека.

Недавно вы двух моих студентов, учившихся у меня, послали в армию работать по специальности, а меня посылаете "учиться" на командира взвода!

— Что же делать, — возразил майор — нам не нужны сейчас ученые, а нужны солдаты.

— Но ведь это весьма близорукая точка зрения!

— Вам не дано право оценивать действия военного командования, — вспылил майор.

— Товарищ майор, разрешите вопрос, — обратился к майору молодой капитан с интеллигентным лицом, сидевший на конце стола и с явным сочувствием ко мне наблюдавший эту сцену.

— Пожалуйста….

— Товарищ Константинов, — обратился ко мне капитан, — вам уже за 30 лет?….

— Да…

— Вы занимались когда либо спортом?…

— Очень мало и в ранней молодости….

— Каким именно?

— Водным спортом….

— И только?…

— Да….

— Товарищ майор, — обратился он к председателю, — я думаю, что едва ли здесь, что либо получится….

— Ничего справится — пробурчал майор.

— Товарищ майор, — снова заговорил я, — ведь я же забронирован за Институтом…

И в кратких словах я изложил ему суть дела.

— Все это может быть и так, — сказал майор, — но дело в том, что данная комиссия имеет право действовать самостоятельно, да и кроме того у меня нет сейчас на вас соответствующих бумаг. Они к нам не поступали. Через неделю вы должны явиться в школу и за эту неделю пусть ваш директор выяснит этот вопрос. Но вообще все должны идти сражаться! Отдайте ваш паспорт, вот вам удостоверение о мобилизации и направление в школу. Явитесь в нее 10 августа. На здоровье вы, конечно, не жалуетесь?….

Разговор был окончен.

Я вышел на улицу. Оставалась надежда, что в имевшийся семидневный срок эта нелепость будет исправлена. Но где то в глубине души росла уверенность непоправимости случившегося.

Я пришел домой усталый и разбитый. Меня снова окружила привычная обстановка. Полки с книгами, письменный стол; на нем корректура моей последней работы, не успевшей выйти до войны. Шкаф с рукописями лекций и архивные материалы…

Знакомая, привычная, уютная, но вместе с тем, и рабочая обстановка, необходимая для всякого работника напряженного умственного труда. Несколько научных книг и десятки статей были созданы в этих стенах.

Передо мной, несмотря на войну, благодаря моей редкой специальности, открывалась широкое поле деятельности. Я не любил советскую власть, считая ее антинародной, но любил свое дело — чувство, которое поймет всякий специалист. Это дело было, вместе с тем, единственной отрадой в подневольной жизни советского человека.

В моем распоряжении оставалась неделя. За этот промежуток времени я должен был развить максимум энергии, чтобы исправить явно нелепое решение "особо компетентной" военной комиссии.

Но и эта надежда рухнула самым неожиданным образом.

В первую же ночь, после посещения мною военного комиссариата, в моей квартире снова раздался звонок и мне снова была вручена повестка о явке к 8 часам следующего дня.

Когда я пришел в комиссариат, там еще почти никого не было. Дежурный, проверив мои бумаги, сообщил мне:

— Видите ли, со вчерашнего дня произошли некоторые перемены и вы направляетесь в такую же, но другую школу; явиться вы должны туда не через неделю, а к 10 часам утра, сегодня. В случае опоздания, вы подлежите суду военного трибунала….

Все было слишком ясно. Я понял кто постарался за меня. Очевидно, мое поведение не понравилось председателю "особо компетентной" комиссии и он решил меня доконать.

Нас собралось в школе около трехсот человек. Научные работники, артисты, юристы, хозяйственники, учителя — группа интеллигентов, включающая самые разнообразные специальности, с весьма значительной прослойкой людей с высшим образованием.

Занятия сводились к бесконечным маршировкам и походам по улицам города, к изучению основных видов пехотного оружия и стрельбы из него; затем теория и практика штыкового боя, элементы тактики в пределах взвода и роты, военная топография и, разумеется, бесконечные политзанятия, без которых никогда и нигде нельзя обойтись.