Я путешествую одна - Страница 3

Да нет. Снова про свадьбу. У них есть общая дочь, Мириам. Она собирается замуж, и нужно обсудить техническую сторону дела. Вот и все. Холгер Мунк выбросил окурок в окно и зажег новую сигарету.

Я не пью кофе, не пью алкоголь. Черт с ним, могу я хотя бы выкурить сигарету?

Он напился всего один раз, в четырнадцать лет, самодельным отцовским вином из вишни, в деревне. С тех пор он ни разу не пил. Не было потребности. Не было желания. Разрушать мозговые клетки? Как такое в голову может прийти? Вот сигареты – это другое дело. И, может быть, бургер?

Он свернул на заправку «Шелл» и, заказав меню дня с бургером и беконом, съел его на лавке с видом на фьорд Тронхейма. Если бы коллегам нужно было описать Холгера Мунка в трех словах, два из них, скорее всего, были бы «книжный червь». Третьим могло быть «умный» или, может быть, «слишком добрый». Но совершенно точно – книжный червь. Толстый добрый ботаник, никогда не пьющий алкоголь, любящий математику, классическую музыку, кроссворды и шахматы. Может, немного скучный, но отличный следователь и справедливый начальник. Он никогда не ходил пить пиво вместе со всеми и ни разу не встречался с женщиной с тех пор, как жена ушла от него к учителю из Хурума. Мунк был в отпуске два месяца в году, и ему никогда не приходилось вставать посреди ночи, не зная, куда ему нужно ехать. Ни у кого не было такого высокого процента раскрываемости дел, как у Холгера. Все знали и любили его. И тем не менее он вернулся в Хёнефосс.

Я не понижаю, а повышаю тебя. Можешь радоваться, что у тебя все еще есть работа.

В тот день в офисе Миккельсона в Грёнланд он чуть было не уволился, но передумал. А что ему оставалось делать? Стать охранником?

Холгер Мунк сел обратно в машину и поехал по шоссе Е6 в сторону Тронхейма. Снова закурил и последовал в объезд города, на юг. В машине был GPS-навигатор, но Мунк не стал включать его. Он и так знал дорогу.

Миа Крюгер.

Он с теплом подумал о своей старой коллеге, когда зазвонил телефон.

– Мунк слушает.

– Где тебя носит?

На том конце Миккельсон, возбужденный, как всегда на грани сердечного приступа. Как этот человек пережил десять лет в кресле начальника, оставалось загадкой для многих.

– Я в машине, а тебя где носит? – сухо ответил Мунк.

– Где конкретно? Ты уже доехал?

– Нет, не доехал, я только что приземлился, я думаю, ты в курсе. Что тебе нужно?

– Я просто хотел проверить, что ты сделал то, о чем мы договорились.

– У меня с собой папка, и я думал отдать ее, если ты об этом, – вздохнул Мунк. – Неужели было так необходимо посылать меня сюда за этим? Почему не послать почтой? Можно было использовать местную полицию.

– Ты прекрасно знаешь, почему ты там, – ответил Миккельсон. – И я хочу, чтобы ты сделал то, о чем я тебя попросил.

– Во-первых, – Мунк вздохнул и выбросил бычок в окно, – я тебе ничего не должен. Во-вторых, я тебе ничего не должен. В-третьих, на тебе ответственность за то, что я больше не могу использовать свои мозги по назначению, так что можешь просто заткнуться. Знаешь, над чем я теперь работаю? Хочешь услышать, Миккельсон? Хочешь?

На том конце повисла тишина. Мунк посмеялся про себя.

Если и было что-то, что Миккельсон терпеть не мог, так это просить об услуге. Мунк знал, что сейчас Миккельсон раздражен, и радовался, что в этот раз старому шефу не удастся получить все, что он хочет, и придется передумать.

– Просто пусть это будет сделано.

– Есть, сэр, – Мунк отдал честь в машине.

– И нечего иронизировать, Мунк, перезвони мне, когда что-то появится.

– Хорошо. Ах да, еще кое-что.

– Что? – прорычал Миккельсон.

– Если она согласится, я снова переведусь в Осло. Больше никакого Хёнефосса. И я хочу обратно свой офис на Марибуэсгате. И свою старую команду.

Миккельсон замолчал на мгновение.

– Об этом даже речи быть не может, Мунк. Это совершенно ни к чему. Это…

Мунк улыбнулся и положил трубку прежде, чем Миккельсон закончил говорить. Зажег новую сигарету, снова включил радио и повернул в сторону Оркангеру.

Миа Крюгер уснула на диване, рядом с камином, завернувшись в плед. Она видела во сне Сигрид и проснулась с ощущением, что ее сестра-близняшка все еще рядом. Рядом с ней. Живая. Они вместе, как и было всегда. Сигрид и Миа. Миа и Сигрид. Как два стебелька из Осгордстранда, родившиеся с разницей в две минуты, одна светлая, другая темная, такие разные – и тем не менее такие похожие.

Миа хотела вернуться в сон, к своей Сигрид, но заставила себя встать и пойти на кухню. Немного поесть. Чтобы алкоголь не вышел обратно. Продолжая в том же духе, она могла умереть раньше времени, а это было совершенно не нужно.

18 апреля.

Осталось десять дней.

Нужно было продержаться еще десять дней. Миа заставила себя съесть два хлебца, подумала о стакане молока, но решила выпить воды. Два стакана воды и две таблетки. Из кармана штанов. Неважно какие. Сегодня – белая и голубая.

Сигрид Крюгер.

Сестра, подруга и дочь.

Родилась 11 ноября 1979. Умерла 18 апреля 2002.

Помним, любим, скорбим.

Миа Крюгер снова села на диван и стала ждать, когда таблетки подействуют. Ее тело онемело. Перегородка между ней и миром. Именно то, что ей сейчас нужно. Она не смотрела на себя три недели, и пришло время расплатиться за это. Душ. Ванная на втором этаже. Она избегала этого столько, сколько было возможно, – не хотела видеть себя в большом зеркале, которое предыдущий владелец дома повесил прямо за дверью ванной. Хотела даже найти отвертку. Убрать это убожество. Она чувствовала себя довольно плохо. Не хотела это признавать, но сил не было. Ни на что. Только таблетки. И алкоголь. Валиум, растекающийся по венам, маленькие улыбки в крови, сладостная защита от всех иголок, плававших внутри нее так долго. Она взяла себя в руки и поднялась по лестнице. Открыла дверь в ванную и была поражена увиденным в зеркале отражением. Это была не она. Кто-то другой. Миа Крюгер всегда была худой, но сейчас она выглядела больной. Она всегда была здоровой. Всегда сильной. А теперь от нее почти ничего не осталось. Сняв свитер и джинсы, она осталась перед зеркалом в одном нижнем белье. Трусы висели на ней мешком. Вся масса с живота и бедер исчезла. Она аккуратно провела рукой по торчащим ребрам, ощутила их, посчитала. Заставила себя подойти ближе, вплотную, поймала собственный взгляд в ржавом серебре. Все всегда хвалили ее голубые глаза. Однажды ей кто-то сказал: «Ни у кого нет таких норвежских глаз, как у тебя, Миа». Она до сих пор помнила, как гордилась ими, норвежскими глазами, – это так красиво звучало. В какой-то момент ей даже не хотелось ничего менять в себе. Сигрид всегда была красивее нее – может быть, поэтому было так приятно слышать комплименты о глазах? Живые голубые глаза. Теперь от них мало что осталось. Они уже выглядели мертвыми. Без блеска и жизни, красные. Миа наклонилась к своим джинсам, достала две таблетки из кармана и проглотила их, не запивая. Снова встала перед зеркалом и попыталась выпрямить спину.

«Мой маленький индеец» – так обычно называла ее бабушка. Она вполне была похожа на индейца, кроме голубых глаз. Индеец. Из племени киова, или сиу, или апачей. Она обожала индейцев с детства и всегда была на их стороне. Ковбои плохие, а индейцы хорошие. Как твои дела сегодня, Миа Лунный Свет? Миа положила руку на свое отражение в зеркале и послала бабушке дружеский привет. Продолжая стоять, она посмотрела на свои длинные волосы. Мягкие угольно-черные волосы ниспадали на хрупкие плечи. Давно у нее не было таких длинных волос. Она начала коротко стричься еще в полицейской академии. Без всяких парикмахеров, дома, сама, просто брала ножницы и состригала. Чтобы показать, что ее не волновал ее внешний вид. Не волновала показуха. Она и косметикой не пользовалась. «Ты красива от природы, мой маленький индеец, – говорила бабушка, когда они сидели у камина дома в Осгордстранде. – Посмотри, какие у тебя красивые веки, какие прекрасные длинные ресницы! Видишь, что природа уже тебя украсила? Не переживай ни о чем. Мы украшаемся не для мальчиков. Они появятся, когда придет время». С бабушкой она была индейцем. А в школе – норвежкой. Идеальное сочетание. Вдруг ее бросило в жар – не все же мир и спокойствие от таблеток, иногда такое случается, ведь она никогда не следила, что с чем смешивала. Миа оперлась на стену одной рукой, пока ей не стало чуть лучше, потом снова подняла взгляд, заставив себя постоять перед зеркалом еще немного. Посмотреть на себя. В последний раз.