Я отвечаю за свою страну - Страница 30

Остались еще в наших селах такие обездоленные судьбой женщины, как Анастасия Шалимова. Когда они невестились, опалила их девичество война, повыбила женихов. Многие из них так и остались вековухами. А им-то хотелось большего. Разве частушечный перепляс в промороженных сельских клубах под хриплую гармошку мог им заменить мечту о радости жизни? Им хотелось, как и всем, испытать настоящее большое счастье, но оно часто обходило их стороной. Некоторые, как Анастасия Шалимова, решили: лучше поздно, чем никогда. Какое ни на есть счастье, а мое…

Дорога бежала и бежала по полю, по неубранной еще кукурузе, затем спустилась в ложок, поросший пыреем и дикой луговой клубникой, выбежала на пригорок и вновь побежала к долинке.

Тужиловка расположилась вдоль этой долинки, которая была руслом речушки Птани, или, как ее ласково называли, Птахи, Птушки, и тянулась вдоль этой речки с востока на запад. С южной стороны к деревне примыкал дубовый лес с островками березовых перелесков. Дом Насти Шалимовой из потемневшего от времени красного кирпича с пристроенной верандой стоял пятым от въезда. Рядом с ним высилась старая раскидистая ветла с уже облетающей пожухлой листвой. Над жестяной крышей торчала антенна. За небольшим каменным двориком пламенели осенними кострами кроны грушевых деревьев; груши всегда прощаются с летом, щедро раздаривая багрянец и пурпур красок.

У соседского дома, метрах в двадцати, гомонили бабы, подруги-доярки и соседки Шалимовой, осуждали немногочисленное мужское население Тужиловки:

— Тоже мужики называются! Тихие какие стали, задумчивые… Одного хулигана связать боятся. Куда Панов-то делся? Нестеркину-то позвонили? Нестеркин — он сразу, чикаться не будет. Он Федоркова хоть из-под земли откопает.

Среди толпы женщин и шныряющих ребятишек топтался худенький мужичонка в фуфайке и с распухшей от флюса щекой. Это был заведующий фермой Крошиков, который успокаивал собравшихся:

— Тише, бабы, тише…

— Что тише, что тише! Боитесь, Каспарухов услышит? Пусть выбегает — уж мы его возьмем в такой оборот…

— Дуры, с топором же он. Саданет еще кавказец.

— А мы в гробу видали его, зверюгу, в белых тапочках. Связать его надо, вот что. Вон у Нинки веревка есть, — еще пуще зашумели бабы. — Панов вот-вот должен возвернуться с Федорковым.

Когда мотоцикл запылил у околицы, все бросились ему навстречу. «Привет дружному коллективу!» — бодро крикнул Федорков, выпрыгнув из люльки. Но все почувствовали за его внешней бодростью плохо скрытую тревогу.

Все эти двадцать минут, пока он добирался до Тужиловки, тревога не покидала его. От Каспарухова можно было ожидать всего. В пьяной горячке он может и топором рубануть. Поэтому Федорков решил действовать осмотрительно, быть в любую минуту настороже. По пути он мысленно отработал несколько вариантов своих действий.

— Ну как тут? Что он?

— Заперся. Сидит… Вы бы еще больше прохлаждались. Человека чуть не убили, а вас не дозовешься, — загалдели наперебой бабы.

— Товарищи женщины, минуточку! Не все сразу. Давайте по очереди, — бодрился Федорков.

Но тревога в душе оставалась. Что, если первый вариант сорвется? Не выйдет Каспарухов по его требованию — и все тут. Придется силой брать. А пьяный Каспарухов, да с топором, — это тебе не тренировочная «груша».

— Давайте по очереди! — громко повторил Федорков, обводя толпу встревоженными, но смешливыми глазами. Среди женщин он заметил незаметно подоспевшего Егора Хвинчука, тужиловского дружинника из категории «тихих и задумчивых». Он записался в дружину потому, что «начальство требует».

— Хвинчук, — позвал Федорков. — Беги в школу, позвони в милицию. Скажи, мол, Федорков в Тужиловке Каспарухова задерживает. С топором, скажи, Каспарухов. Пусть подъезжают.

— Да небось женщины уже позвонили.

— Лишний раз не помешает. Беги.

— Где Анастасия Захаровна? — направился к веранде Федорков.

— У Миронихи спряталась. А Ромка вот он. Ро-мка! Сбегай за матерью. Участковый зовет.

Старший сын Анастасии Шалимовой Ромка стрельнул по Федоркову быстрым взглядом: «Она вон сама бежит».

От порога соседского дома поспешала среднего роста сутуловатая женщина с курносым обветренным лицом и выцветшими, когда-то черными глазами. Голенища резиновых сапог от быстрой ходьбы хлопали по худым икрам ног, женщина старалась не смотреть на людей.

— Ну что, Анастасия Захаровна, расскажи, как было-то.

— Да что рассказывать… Как тот раз, под май, пятнадцать суток отбыл — притих немного, а потом опять за свое принялся. Заливает и заливает — никакой меры. Как утро — дай ему трояк. А где же я их наготовлю? Стану говорить, бьет чем попадя. А нынче что было?! Ох! — не выдержала, заголосила Анастасия. — Телевизор разбил, мой премиальный. Стол порубил, зеркало тоже. Мишутка заикаться начал. Павел Федорович, а если он дом подпалит?

— Не подпалит — задержим. Что он, по-твоему, сейчас делает?

— Деньги ищет. По карманам моим да по разным местам рыскает.

— Та-ак! Ну хорошо. Володя, пошли! — И Федорков шагнул на ступеньки веранды. Поднявшись, он подошел к первому окошку, чтобы заглянуть внутрь, посмотреть, где Каспарухов и что он делает. Во всем напружинившемся теле сквозил неприятный холодок. И в то же время его охватило возбуждение, какая-то отчаянная решимость.

— А если он с топором за дверью стоит? — раздумывал вслух Панов. — Тюкнет по темечку…

— Может и тюкнуть, — сказал, заглядывая в окошко, Федорков.

И в этот момент зазвенели, посыпались на него вылетевшие осколки стекол. Павел не успел даже отпрянуть. Над головой его что-то просвистело и шмякнулось в траву.

Федорков подбежал к этому месту. Вонзившись в землю, из травы выглядывал чугунный диск конфорки от кухонной плиты.

— Ничего себе летающая тарелка. Попадет — котелок стешет. Выходи, Каспарухов! — разозлившись, крикнул сквозь дверь Федорков, вбежав на веранду. Справа от двери он заметил большую деревянную бочку — она была пуста. И в голове Федоркова начал созревать озорной, несколько наивный, но простой до дерзости план.

— Выходи! — весело повторил он. — По-хорошему поговорим.

Но, видимо, Алик Каспарухов решил не встречаться с участковым. Выдержкой запасся. А что, если его раздразнить? Он дружинников не выносит, как бык красный цвет.

— Слушай, Володя, идея есть. Видишь, жердь стоит у копешки сена. Возьми ее и стучи в дверь. Шуми. Выходи, мол, Каспарухов, а то мы тебя свяжем. Ты будешь стучать и шуметь, а я на веранде покараулю. Нам главное, чтоб он вышел. А когда выйдет, отвлеки внимание.

Панов застучал жердью в дверь. Как и следовало ожидать, Каспарухов не выдержал.

— Хе! — послышалось за дверью. — Каспарухова вязать? Вяжи, сявка! Вот он я.

Звякнул засов. Федорков взял бочку, приподнял вверх дном, изготовился.

Дверь распахнулась. Панов совал внутрь жердь, отвлекал внимание, чтобы Каспарухов не заметил сразу Федоркова.

Каспарухов выкатился наружу, как рассвирепевший вепрь, рубанул по жерди. Та хряснула, переломилась. Панов отступал, пятился назад, а Каспарухов шел прямо на него с топором. И в это мгновение, оказавшись сзади, изловчась, Федорков накрыл низкорослого Каспарухова бочкой, как колпаком. Она грузно опустилась на него. Каспарухов присел от удара по голове, невольно сделал руки «по швам», топор вывалился из-под бочки, брякнулся об пол веранды.

— Вот так! — крикнул Федорков на публику. Подхватив топор, он отбросил его Панову. А потом, как фокусник, двумя руками быстрым движением снял бочку с головы Каспарухова. Тот вдруг кинулся на него, но Федорков моментально сделал подсечку, швырнул его на землю, а затем приподнял, поставил на ноги.

Алик выглядел жалким и маленьким, как будто весь съежился. В толпе хихикали ребятишки. Женщины удивлялись — что стало с грозным Каспаруховым?

— Ну что, пройдем? — вежливо обратился к нему Федорков.