Я отвечаю за свою страну - Страница 11

— Откровенно говоря, не совсем понимаю.

— Вас обвиняют в попытке изнасилования.

Лицо парня пошло пятнами, он заговорил быстро, проглатывая слова:

— Она сумасшедшая. Вместе весь вечер гуляли, сама пришла, сама пила, сама разделась. У нас ничего не было. Она как закричит: «Поехали к сестре, поженимся!» Я перепугался и согласился. Когда она оделась и успокоилась, я не поехал — не хватает по ночам истеричек ублажать. Стала угрожать: «Такое сделаю, что на коленях передо мною стоять будешь». Я ее выставил за дверь.

Возвращаемся мы уже вчетвером. Вот он, тяжелый хлеб следователя! В ситуации, где нет свидетелей, он должен на основании обстоятельств, логики, интуиции, наконец, взвесить все «за» и «против» и принять решение. Ведь «каждое совершенное преступление должно быть раскрыто, а преступник, его совершивший, должен быть изобличен и наказан», но ни в коем случае не должен пострадать человек невиновный.

В дежурной меня ждет сюрприз: сидит бедным кроликом, сломленный обстоятельствами Резо. Он проснулся среди ночи, захотел по нужде, не понял, где находится, поднял шум — едва уняли. Я Андрея до прихода следователя передаю Паше, а с Резо мы размещаемся у меня в кабинете. Раннее-раннее утро. Мы сидим помятые. Из Резо вышел весь хмель. Он оказался хрупкой натурой и сник окончательно. Сейчас с ним легко говорить о деле. Чем дольше длится с ним разговор, тем больше он представляется просто покупателем, знающим только то, что рассказал. Правда, появился совсем новый человек — Автандил, или, по-приятельски, Авто Гобелия, о котором Резо знает совсем мало — учились в Зугдиди в одной школе, потом их пути разошлись. Случайно прошлым летом встретились в Гагре, попросил помочь с покупкой машины, знает только рабочий телефон Автандила. Данные, которые я могу получить в это время, очень скудные: Гобелия Автандил Георгиевич, 1946 года рождения, уроженец Зугдиди, проживает на Софийской улице, домашнего телефона нет, инженер отдела снабжения городского садово-паркового управления.

До работы можно успеть перекусить. Спрашиваю Резо, он безразлично кивает головой. Сейчас вблизи работает только вокзальный буфет. Добираемся туда в переполненном в час «пик» трамвае. Когда входим в огромный билетный зал, Резо окончательно шалеет, с испугом глядит на сотни бегущих, размахивающих портфелями, сумками людей. Я веду его в буфет, где те же люди с лихорадочной поспешностью поглощают свои чаи, кофе, какао, котлеты, пирожки, бутерброды. Я спрашиваю, не хочет ли он есть. Резо, оглядев выставленные на железных тарелках образцы, морщится. Я беру по два стакана какао и пирожные. Мы с трудом находим место за стойкой среди остатков еды, недопитых стаканов. Народу так много, что буфетчицы не успевают поворачиваться. Я пытаюсь отвлечь Резо от нехороших мыслей смешными историями, он с трудом улыбается. Ему тяжело, неуютно среди этих чужих жующих людей с непонятными ему заботами, почему-то бегущих, толкающихся, среди стариков с рюкзаками, плачущих детей, строгих милиционеров. Ему очень хочется домой, к своим неспешным землякам, покорным женщинам, привычному завтраку и больным животным. К людям, которые тебя знают и уважают, где даже милиционер — твой сосед и друг, а не задавленный со всех сторон вокзальной толпой едок.

Мы снова садимся в трамвай, теперь он полупустой. Я разворачиваю свежие газеты, купленные в привокзальном киоске, и мир наваливается на меня своими сенсациями и заботами.

Рабочий день начался. Никто не знает о моей поездке, поэтому обращают внимание только на кепку Резо. Начальник меня встретил, как и все, будто я отлучался на десять минут, а сейчас вернулся. Он меня слушает молча, потом говорит:

— Все это хорошо, а теперь прочти, — и протянул лежавшую на столе ленту телетайпа. Его срочно вызывали к генералу, и именно по моему делу. — Поедешь со мной. Вчера нашли Валентина…

— Труп?

— Почти.

— Где нашли?

— В больнице Зеленогорска. Привезли с тридцать девятого километра Приморского шоссе тогда же, 15 ноября. Чудом выжил, в сознание еще не пришел, об остальном потом. Иди одевайся.

Я отвел Резо к следователю для допроса, и мы уже через пятнадцать минут были в приемной начальника уголовного розыска города. Сталкивался раньше я с ним мало, в основном видел в президиумах разных совещаний. Несколько раз подписывал у него документы и шифротелеграммы — читал текст он всегда внимательно, но замечаний по нему не делал. Он смуглый, невысокий, нестарый, совсем обычный — уж его-то в толпе за генерала никак не примешь. Спокойствие и выдержанность — качества в нашей профессии столь же необходимые, сколь и редкие. Генерал уже больше двадцати лет работает в уголовном розыске. Надо думать, нет ситуаций, с которыми ему не приходилось бы сталкиваться. Когда мы вошли, он держал в руках большую булаву, очень похожую на гетманскую из «Богдана Хмельницкого», и медленно перед собой поворачивал. Встал, отложил булаву в сторону, пожал нам руки и усадил в кресла перед собой.

Докладывал начальник, перебивал генерал его мало. О поездках в Сочи и Гагру он предложил говорить мне. Когда мы кончили, воцарилось молчание. Сразу почувствовалось, как мало мы сделали за неполную неделю. Генерал медленно заговорил:

— Вы знаете, что о расследовании каждого убийства постоянно докладывается в министерство, а что сообщать здесь? О погоде на юге, о том, что мы ждем второй труп? Я убежден: эти два преступления связаны между собой. — Он встал, подошел к маленькому столику, налил из графина воды, выпил. Прошелся по кабинету. — Ничего не вижу, кроме вашей добросовестности да еще кустарщины. Почему оперативная группа занимается второстепенными вопросами, а вы взвалили основное дело на одного? Методами Мегрэ здесь ничего не сделать. Теперь в конце дня докладывайте лично мне о проделанном.

В милицейской работе есть непременный закон: сколько бы ты ни работал, как бы ты ни работал — главное не это, а то, к чему ты пришел. В конце концов так и должно быть, и разговор с генералом надо принимать как предупреждение. Возвращались мы в настроении не самом лучшем. Начальник выглядел вконец усталым.

— Посмотри у Нины протоколы допрошенных по алфавитке, не могут быть все они макулатурой, и разберись окончательно с солнечной Грузией. Вечером решим, как быть дальше. — Он помолчал и вдруг пожаловался: — Уж забыл, когда спал по-человечески. В кино или еще где месяца два не был. Хорошо, дома маленький ребенок, жена хоть на него переключилась. Закончим это дело, сразу пойду в отпуск. Первую неделю буду отсыпаться, потом дважды в день ходить в кино.

Перед кабинетом Нины Филатовой сидел уже допрошенный, тоскливый Резо. Увидев меня, он встрепенулся, спросил, где побриться. Я попросил обождать, пока мы согласуем действия со следователем.

С Ниной мне повезло. Она методична, въедлива, может охватить все дело от начала до конца, а если есть хоть какая-то зацепка, всегда докопаться до сути. У нее на допросе была женщина средних лет, которой до моего прихода явно не хватало аудитории — с Ниной не очень-то развернешься. А при мне все чары в ход пустила: плечами повела, пальцами, как скелет из мультфильма, затрещала, курить с разрешения стала, мастерски отогнув мизинец. Настроение у меня по мере ее рассказа улучшалось.

— Игорь такая умница! Иногда среди ночи просыпаюсь, вспомню его руки и плачу настоящими слезами. Все лучшее в жизни с ним связано. А познакомились мы интересно. Мне тогда лет совсем мало было, семнадцать или восемнадцать. Гуляла я в скверике у Пушкинского театра с Маратиком, белой лохматой собачкой, и думала о чем-то. Неожиданно откуда-то сзади подходит ко мне мужчина, наклоняется к самому уху и говорит: «Девушка, разрешите вас поцеловать?» — «Нет», — сказала я. А он так жалобно: «Девушка, ну разрешите мне вас поцеловать?» — «Нет! — сказала я. — С какой стати!» Тогда он вынимает перочинный ножик, раскрывает его и говорит: «Если вы не разрешите себя поцеловать, я буду вынужден убить вашу собачку». Я разрешила и не пожалела. Из всех моих мужчин он был лучшим. Прямо Бонифаций — и только.