«Я не имею отношения к Серебряному веку»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975) - Страница 16
Пишите мне, пожалуйста, побольше о себе. И не откладывайте слишком. Всего-всего наилучшего.
Ваша И. О.
27
5 января 1960 г. 18, Av
Дорогой Владимир Федрович,
«Вот наконец оно само,
Столь долгожданное письмо!»,
как когда-то писал Г умилев. Все же очень мило, что Вы в конце концов обо мне вспомнили. Рассчитывать на Вашу дружбу я, конечно, не имела никакого основания. Это бедный Жорж, умирая, тешил себя всякими иллюзиями о предполагаемых друзьях, которые в память его… и так далее. Я же ни от кого ничего не ждала и не жду, и то, что Вы все же нашли возможным написать, мне очень приятно. Спасибо.
Я рада, что для Вас, по-видимому, все устраивается. Жаль только, что Вы не пишете стихов. Жду выхода «Гурилевскихромансов». Критика, конечно, будет хорошая. В «Р<усской> мысли» Терапиано[209], который очень любит «Гур<илевские> романсы». А в «Н<овом> р<усском> слове» кто? И в «Нов<ом> журнале», который, кажется, не собирается умирать[210]. А как Вам понравился Ульянов об Азефе?[211] Вот это критика. Тут она произвела сенсацию пышностью подхалимажа. Даже жаль Ульянова, несмотря ни на что.
Как ни странно, я до сих пор не читала «Воздушных путей», но слышала, что Ваша статья очень интересна[212].
С Моршеном я, действительно, сердечно подружилась, он неожиданно оказался страшно милым ко мне. А тут еще появился его очаровательный «Тюлень» — до чего очаровательный. Я о нем написала с большим удовольствием для «Нов<ого> журнала»[213], который никак не может появиться.
Обо мне довольно безутешно. Я все время больна, и доктор даже предупредил, что «опасно». Но это неинтересно.
А как Ваше собачье семейство? И как Вам живется в Холливуде? Как здоровье Вашей жены? Надеюсь, хорошо.
Поздравляю Вас с Новым годом и желаю Вам всем всяческого благополучия, и Вашей матушке также.
Теперь у меня к Вам просьба — очень грустная: Жоржин гроб хотят перенести на парижское кладбище, где лежат все писатели, а пока он находится в fosse commune[214] в Hyeres, т. е. через 3 1/2 года у него даже могилы не будет. Устраивается комитет для сбора средств на перенесение и покупку места на кладбище в St. Genevieve[215]. Так вот, хотите ли Вы быть членом комитета? Пишу Вам об этом под конец оттого, что мне это очень трудно.
Всего наилучшего.
И. Одоевцева
<На полях:> И. Агуши[216] написала мне, я ей ответила, что у Вас есть письма, — только, пожалуйста, показывайте «с выбором» и осторожностью. Жорж Вам писал слишком откровенно для посторонних глаз. На диссертацию не очень рассчитываю, т. е. на ее ценность.
Вот мои последние стихи[217].
28
21 февраля 1960 г.
18, Av
Дорогой Владимир Федрович,
Спасибо за Ваше такое милое письмо. Нет, я не верю, что мысль изреченная есть ложь. Мне кажется, что всякую мысль можно выразить словами — мысль, а не ощущение, конечно, — или недодуманную полумысль.
Во всяком случае, Вам это со мной удалось — никаких холодных ноток, как видите, не осталось. И я очень рада этому — мне за последнее время пришлось пережить столько разочарований, что всякое проявление симпатии, которому я могу верить, меня не только трогает, но и удивляет.
Рада я также, что Вам понравилась моя статья о «Тюлене». Надеюсь, что и Моршен останется ею доволен. Но разве кто-нибудь, кроме Трубецкого, «тяфкал» (через ф, как писал Гумилев. Он был еще безграмотнее, чем я) на «Тюленя». С Трубецким считаться не стоит, и вряд ли кто-нибудь относится серьезно к нему и его писаниям. Я читала очень лестную критику Струве[218], и Терапиано его тоже очень хвалил в «Р<усской> мысли»[219]. А где же и кто же еще о нем писал? Сообщите, пожалуйста, чтобы при случае лягнуть обидчика «Тюленя».
Теперь, непонятно, с моей точки зрения, почему Чиннов сильно повысился в чине, с нелегкой руки Адамовича[220]. Ничего против Чиннова я не имею — ни за, ни против. Просто он мало оригинален — Георгий Иванов постоянно слышится в его стихах[221] — делает он свои стихи с несомненным мастерством и даже виртуозностью — но меня он не интересует. А шум, поднимаемый вокруг него, не только безвкусен, но и смешон. Но это, конечно, между нами — хотя я знаю, что с Вами бояться сплетен нечего. И слава Богу. Здесь даже у стен уши, и все сейчас же становится всем известно, и все стремятся всех со всеми поссорить. Милые люди — Софья Прегель и Терапиано — ни интригами, ни сплетнями не занимаются. «Гурилевские романсы» еще не вышли. В «Р<усской> мысли» о них — и хвалебно, конечно — будет писать Терапиано. А в «Новом <русском> слове» кто? Впрочем, у них пресса будет отличная. Я Вас понимаю, они успели Вам стать почти чужими. Слишком много времени прошло. Все же хорошо, что они наконец будут напечатаны «Рифмой» — ведь еще Ирина Яссен писала мне об этом, и мы с Г<еоргием> В<ладимировичем> радовались за Вас.
Спасибо за желание написать Е.П. Грот и Моршену. Мне это и трудно и грустно. Почему Г<еоргий> В<ладимирович> похоронен в fosse commune? Но разве Вы не понимаете? Его похоронили, как хоронят всех богадельцев. И я вначале даже была против переноса его гроба. Раз его не захотели спасти, когда еще не было поздно, перевоз в Париж мне казался просто оскорблением его памяти. Сейчас я думаю иначе, и мне страшно, что через три года — если его оставят там — его просто сбросят в настоящую fosse commune, пока что у него два метра земли, но там можно только ждать окончательного места вечного успокоения. Если бы Вы знали, как мне тяжело и больно говорить об этом. И ведь даже неизвестно, удастся ли собрать достаточно денег. Впрочем, Водов меня «успокаивает»: «Живому не дали, мертвому дадут». А нужно не меньше 800 долларов. Не знаю, не знаю, но и в Hyeres если купить могилу, то это будет стоить немногим меньше.
Я написала Гулю, но к моему изумлению, он даже не ответил мне. Донесли мне, что он недоволен моей статьей[222] — не того ждал. Но я не Завалишин и Ульянов — подхалимажем не занимаюсь. И так меня многие осуждали за чрезмерные похвалы. Но насчет ужасного стиля я не могла промолчать. И это его обидело. Ведь он сам выбрал меня в восхвалительницу — и оказывается, напрасно. Где мне с Ульяновым тягаться!
Простите за это скучное и тягостное письмо. Я всю зиму хворала, сейчас начинаю немного оживать. Живется мне неважно, даже очень. Если бы я могла работать, я была <бы> довольна. Но это мне еще не удается — пока. Только иногда сочиняю стихи или какую-нибудь чепуху для «Р<усской> мысли». Ни денег, ни успеха это не дает, к сожалению. А без того и другого — трудно.
Вы забыли, Вы мне писали о моем Хлебникове. Но мне, конечно, очень приятно, что Вы его одобряете. Мне хотелось бы знать, что Вам понравилось в моих новых стихах? Напишите откровенно — и что не нравится. Подумайте, приехавшие из Москвы студенты читали наизусть стихи Г<еоргия> В<ладимировича> и говорили, что он их любимый поэт. Мне это вчера передали.