Я хочу в школу - Страница 53

Еще больше запутывал картину главный обвиняемый гражданин Воронько. На все вопросы судьи он монотонно отвечал:

— Учителя ни при чем. Это все моя вина…

Адвокат весь на мыло изошел, дергал своего подопечного за рукав, пытался влезть с уточняющими комментариями — и допрыгался до того, что в середине процесса Воронько прилюдно заявил, что будет защищать себя сам. Впрочем, линия защиты у него не поменялась, он по-прежнему твердил: «Это все я».

Бедный судья не рад был, что ему попалось это дело. Судить группу энтузиастов с горящими глазами, которые вместо показаний периодически срываются на рассказы то о путешествиях, то о чудо-приборах, то о мировых чемпионатах, то о книгах, которые выписывались из-за границы для индивидуальных проектов пятиклассников, было невозможно. По закону все должны были отвечать. За разгильдяйство же нужно отвечать! Но, во-первых, уголовным делом тут и не пахло, во-вторых, по-человечески осудить их было нельзя. И вся судейская команда понимала, что весь свой опыт им придется потратить на то, чтобы максимально смягчить приговор.

— Ну почему? Почему вы не нашли нормального опытного бухгалтера? — с тоской спросил судья у Воронько.

— Потому что в сказках нет такого персонажа, — вздохнул спонсор, — а я хотел сказку. А все эти опытные бухгалтеры такие зануды…

Словом, когда в перерыве судье позвонили из мэрии и намекнули, чтобы он не очень-то лютовал («Там дети вон какие самоотверженные, за школу горой. По федеральному каналу показывали, вы в курсе?»), он с неизъяснимым облегчением пообещал, что приговор будет максимально мягким. Вплоть до отсутствия состава преступления.

Когда Воронько выходил из зала суда, по его лицу было понятно, что он сам не верит в произошедшее. Какой-то смешной штраф за все его художества? Но прийти в себя не дали налетевшие репортеры:

— Как вы расцениваете результат?

— Будете ли подавать апелляцию?

— Правда ли, что вы купили судье остров в Эгейском море?

— Кто ваш покровитель в Кремле?

Бывший подсудимый уже собирался коротко и от души объяснить «креветкам пера», что не собирается выслушивать их безумные вопросы и тем более отвечать на них, но осекся. За частоколом микрофонов он заметил лицо сына. Воронько-младший смотрел на него… как-то странно. Раньше у него такой задумчивости в глазах не наблюдалось.

Раздвинув толпу, Петр Сергеевич молча ухватил Никиту и поволок к машине. Камеры защелкали, как клювы стервятников.

Уже в салоне Воронько-старший сказал:

— Извини, что пришлось тащить. Заклевали бы… Тебя домой?

Никита кивнул, не сводя с отца странного взгляда. Тот занервничал:

— А ты вообще чего тут? Решил приговор послушать?

— Не только. Я на всех заседаниях был… кроме первого.

Петр Сергеевич вздохнул:

— Да, опозорил я тебя… Извини… Просто, понимаешь…

— Понимаю, — неожиданно перебил его сын. — Ты крут.

Воронько-старший закашлялся от неожиданности.

— Понимаешь, пап, — сказал Никита, — я думал, ты жлоб. Подставляешь всех и кидаешь. А ты всех вытаскивал.

— Так я же… — сквозь кашль просипел отец, — правда, сам виноват… всех втянул… А надо было над ними экономиста поставить…

— Ага, — усмехнулся сын, — и тогда был бы нам и Памир, и Париж, и лаборатория, как в МГУ…

Петр Сергеевич уже смеялся сквозь кашель.

— Точно…

— Короче… я, типа… тобой горжусь…

Воронько-старший был даже доволен, что никак не может справиться с кашлем, потому что не понимал, как нужно отвечать в таких случаях. А Никита уже и сам злился на себя и вдруг с чувством принялся колотить отца по спине. Колотил долго, и Петр Сергеевич взмолился:

— Все! Все! Прошло!

Они молчали до самого дома Ворона, глядя в противоположные окна машины. Напоследок отец спросил:

— А чего ты вообще решил на суд пойти?

Никита пожал одним плечом и вылез из машины, не попрощавшись. Не хотелось рассказывать, как однажды к нему заявился этот стремный пятиклашка Артем и строго сказал: «Ты должен быть на суде. Твой отец ведет себя… правильно. Я бы хотел такого отца». После чего ушел, не обращая внимания на злые крики Ворона в спину. Как будто знал — придет, никуда не денется.

Женька с Молчуном шли по улице и ели леденцы. Петушков на палочке. Очень вкусных, малиновых.

— Говорят, — сказал Женька, — раньше только такие и были. Никаких тебе чупа-чупсов или сникерсов.

Молчун кивнул.

— А теперь мало кто их вкус знает. Жалко.

Молчун согласно вздохнул.

— Слушай! — загорелся Женька. — А давай накупим леденцов и начнем всем детям дарить! Просто так, в честь хорошего настроения!

Молчун полез за кошельком, но вдруг замер. Женька проследил его взгляд.

Возле скамейки рыдал карапуз лет пяти. Его утешала, присев на корточки, бабушка. Сидела она спиной к Женьке и Молчуну, но по голосу было понятно: бабушка добрая, прямо из сказки.

— Егорушка, ну-ну-ну… Не больно же совсем! Только кожу чуть-чуть поцарапал!

Егорушка протестующе взвыл и сунул бабушке в лицо свою ладошку, на которой с трудом можно было различить микроскопическую ссадину.

— Сейчас кровь пойдё-о-о-от!

— Не пойдет, солнышко. Мы сейчас домой вернемся, я зеленочкой смажу…

— Щипать будет!

— А я подую!

Егорушка посопел, не нашел новых поводов для огорчения и принялся выть просто так, по прежнему поводу.

Молчун решительно подошел к карапузу и вручил ему своего петушка. Егорушка схватил леденец без размышлений, а вот бабушка встрепенулась:

— Ой, маленький мой, тебе же нельзя, у тебя же аллергия выскочит!

Женька хотел успокоить, объяснить, что петушок натуральный, почти без красителей, но тут бабушка повернулась к ним, и слова застряли в горле.

Это была Злыдня. Женька и Молчун только что не зажмурились от ужаса.

Но Елена Ивановна хоть и смотрела на них, видела только Егорушку:

— Спасибо вам, детки… — и она снова повернулась к внуку. — Егорушка, давай вернем…

Егорушка только слегка сдвинул брови, но этого оказалось достаточно.

— Хорошо-хорошо! Только давай договоримся: маме не скажем, ладно? Мама наругает меня…

Молчун и Женя осторожно, чуть ли не на цыпочках, отошли. Впрочем, Злыдня, гроза школ и управлений образования, даже не заметила этого.

Завернув за угол Женька только головой помотал, приходя в себя. А Молчун предложил:

— Давай купим леденцов. Раздавать будем всем. И детям, и бабушкам.

Кошка стояла перед дверью Элиной квартиры уже минут двадцать. Переминалась с ноги на ногу и отчаянно трусила. Она не боялась сигануть с пятиметровой вышки в шесть лет, она вышла на ковер против чемпионки мира по карате, она осталась одна на необитаемом острове на три дня. Тогда было не страшно. А сейчас к горлу подкатывался противный комок, как только она подносила руку к звонку.

И если бы не соседка, которая вышла из соседней квартиры, Юлька бы проторчала там еще неделю. Как минимум.

— Девочка, ты сюда?

— Да, — вздохнула Юля.

И, пока не передумала, позвонила в дверь.

Звонок отозвался у нее в позвоночнике. Дверь открыла Элька. Под пристальным взглядом соседки она придала лицу нейтральное выражение и махнула рукой, мол, заходи. И только когда они оказались в квартире зашипела:

— Зачем ты приперлась?

— Я пришла извиниться.

— Не верю. Ты врешь! Ты все время врешь!

— Да, — тихо сказала Кошка.

Элька подозрительно уставилась на Юлю.

— Я не хотела… — начала та, поняла, как по-детски это звучит, и поправилась. — То есть хотела… Уф-ф-ф…