Я есть, Ты есть, Он есть - Страница 11

Они умели все. И держать скальпель. И ласкать… Петракова была хирург от Бога. И женщина от Бога… О… Как она умела ласкать.

Олег сидел в блаженном дурмане. Петракова затягивала его. Подтаскивала к обрыву. Сейчас полетит с мучительным предсмертным криком, — Не надо…

— Почему? — Петракова сняла очки, и он увидел её глаза — зеленые, безбожные…

Вот тут ещё был шанс — приказать себе и ей: не надо!

Но он схватил её, смял — всеми своими молодыми мускулами, ущемлённым самолюбием, зрелой страстью, жестоким, долгим воздержанием, всем своим горем и безысходностью, отчаяньем раненого оленя.

«Это не ты мне переводишь. Синхронно. Это я сам тебе все скажу. По-своему. На своём языке. Растопчу и возвышу».

Диван был кожаный. Простыни съехали. И Петракова съехала на пол. Она лежала в извёстке на газетах и смотрела безучастно, как Ирочка. Опять Ирочка.

В глубине квартиры раздались мужские голоса.

— Кто там?

— Рабочие, — безучастно ответила Петракова.

— Они были здесь все это время?

— Ну конечно. У нас же ремонт.

Олег онемел. Сидел с раскрытым ртом. Хорош у него был видок: с незастёгнутыми штанами и раскрытым ртом.

Петракова расхохоталась.

Ему захотелось ударить, но очень тонкое лицо. И не в его это правилах.

Олег поднялся и пошёл из квартиры, ступая по газетам.

Дома дверь не заперта. Матери нет — видимо, у соседей. Хорошо. Не хотелось разговаривать.

Олег стал под горячий душ, смывал с себя её прикосновения. Раздался телефонный звонок. Он заторопился, вышел из ванной голым. Текла вода.

— Я тебя искал, — сказал в телефон Валька Щетинин. — Где ты был?

Олегу не хотелось говорить, но и драть не хотелось.

— У Петраковой, — сказал он.

— А-а-а… — двусмысленно протянул Валька.

— Что «а»? — насторожился Олег. Ему уже казалось, что все все знают.

— Она тебе говорила: какие глаза, какие руки?..

— А что?

— Она всем это говорит, — спокойно объяснил Валька.

— Подожди…

Олег вернулся в ванную. Надел махровый халат. Так было защищённое.

— Она что, проститутка? — беспечно спросил Олег.

— Вовсе нет. Она блядь.

— А какая разница?

— Проститутка — профессия. За деньги. А это — хобби. От жажды жизни.

Значит, не он и она. А две жажды.

Вот они, сложные женщины. Личности. Его употребили, как девку. Олег стиснул зубы.

Прошёл к Ирочке. Сел в ногах. Стал смотреть «Пятое колесо». Собака подвинулась, положила морду ему на колени. Дом… Собака его боготворит. Мать ловит каждый взгляд. Жена просто умрёт без него. Только в этом доме он — бог. Богочеловек. А там, за дверьми, в большом мире, сшибаются машины и самолюбия, шуруют крысы и убийцы. Мужчины теряют честь.

Олег взял руку Ирочки, стал тихо, покаянно её целовать.

Ирочка смотрела перед собой, и непонятно, была эта самая, положительная, динамика или нет.

В конце мая переехали на дачу. Лида Грановская отдала своё поместье, поскольку у них с Велучем все лето было распланировано. На дачу они не попадали. Июнь — Америка. Июль — Прибалтика Август — Израиль.

— Сейчас не ездят только ленивые, — сказала Лида.

«Ленивые и я», — подумала Анна.

Было себя жаль, но не очень. В её жизни тоже накапливалась положительная динамика. Из трех неприятелей Анны: отсутствие конечного результата, недосып и недообщение — первые два сдались, бросили свои знамёна к её ногам.

Стрелка конечного результата заметно пошла от нуля к плюсу. Ирочка все чаще осмысленно смотрела по сторонам. Значит, понимала. Значит, скоро заговорит. И встанет. И вспомнит.

Травник оказался прав. Жизнь прекрасна именно по утрам. Анна просыпалась с восходом солнца, выходила в огород. Из земли пробивалось и тянулось вверх все, что только могло произрасти: и полезные травы, и сорняки.

Казалось, каждая травинка страстно устремлялась к солнцу: люби меня. Мудрые старые ели, кряхтя, потягивались: все позади, все суета суёт, главное — пить воду Земли, свет Солнца и стоять, стоять как можно дольше — сто лет, двести.

Всегда…

Ажурные тонкие берёзки трепетали листьями, лопотали, готовились к дню, к ошибкам — пусть к роковым просчётам, пусть к гибели. Можно сгинуть хоть завтра, но сегодня — любовь, любовь…

Солнце только проснулось, не устало, не пекло, нежно ласкало Землю. Птицы опрометью ныряли в воздух из своих гнёзд. Вдалеке слышался звон колокольцев. Это старик Хабаров вёл своих коз на выпас.

У старика было семь коз: коза-бабка, козёл-дед, двое детей и трое внуков. Козочки-внучки были беленькие, крутолобые, с продольными зрачками в зелёных, как крыжовины, глазах.

Они входили всем выводком на участок. Это Хабаров приносил трехлитровую банку молока. Анна отдавала пустую банку с крышкой. И так каждый день.

Ирочка сидела под деревом в шезлонге. Козы окружали её. Библейская картина. Старик Хабаров каждый раз внимательно вглядывался в Ирочку. Однажды сказал:

— Ангела убили…

— Почему убили? Просто несчастный случай, — поправила Анна.

— Нет… — Старик покачал головой. — Люди убили ангела.

Он забрал пустую чистую банку и пошёл с участка, сильно и, как казалось, раздражённо придавливая землю резиновыми сапогами.

«Сумасшедший, — подумала Анна. — Крыша поехала».

Волосы у Ирочки отросли, глаза стояли на лице с неземным абстрактным выражением. Анна вспомнила, что у Ирочки неясно с родителями. Есть ли они?

А может быть, действительно она — ниоткуда. Ангел, взявший на себя зло мира.

В середине лета приехал травник. Привёз бутылочку с новым настоем. И сетка тоже новая: три раза в день через каждые шесть часов. Десять утра, четыре часа дня, десять вечера. Все. Это уже легче. Это уже курорт.

Сидели на траве, ели клубнику со своей грядки. Пили козье молоко из тяжёлых керамических кружек.

— Скажите, — осторожно спросила Анна. Она боялась показаться травнику сумасшедшей и замолчала.

— Ну… — Травник посмотрел, как позвал.

— А может быть так, что Ирочка взяла на себя чужое зло?

— Вообще, вы знаете… Земля сейчас, если смотреть из космоса, имеет нехорошую, бурую ауру. Много крови. Зла.

— И что?

— Надо чистить Землю.