Я дружу с Бабой-Ягой - Страница 46

Я вдруг сказал решительно:

— Ну, хватит!

— Подожди! — не унимался Димка.— Ты испугался?

— Нет, — просто ответил Алька.— Только в первый момент, когда меня сбили с ног. Да и то не успел испугаться — сразу увидел береты, зеленую форму и понял, что это не звери и не какие-то инопланетяне, а наши же. Разозлился, правда! Вырывался. Кому-то заехал локтем в нос, до крови. Меня связали. Ну, это естественно. А вот у Семки было посерьезней! — уважительно и с некоторой завистью заметил вдруг Алька, слегка потрепав меня по загривку, и я просиял, поняв, что Берта-у-мольберта уже в курсе всех моих приключений.

— Это мы знаем!—заявил Димка.

Ударила рында.

Выручили, значит! Ура-а!.. Никогда еще ее звуки не казались мне такими родными и никогда я еще с таким восторгом не летел на плац!.. Да, рында уже висела на месте! И флаг был вызволен, но его Филипп Андреевич показал нам лишь с балкона, заметив, что сегодня, в день поражения, мы его не будем поднимать. Потом мичманы раздали похищенную одежду. Одну форму, которая была на Сирдаре, руководство «Зарницы» оставило себе как трофей для лагерного музея. Для музея же Давлету пришлось подписать акт о капитуляции «Ермака». Филипп Андреевич помолчал. Нам было понятно, что печальнее этого события в его жизни не было.

Притихли и мы.

— Внимание! — объявил начальник. — За преданность лагерю «Ермак» художник Альберт Гурьев, под кодовой кличкой Берта-у-мольберта, зачисляется в личный состав.

Алька, как всегда во время торжественных построений, сидевший возле нижнего кубрика, поднялся и смущенно запереминался с ноги на ногу, не зная, что говорить и что делать. По всему было видно, что такой оборот был для него полной неожиданностью — значит, Филипп Андреевич и дядя Игорь решили это за его спиной.

Давлет спросил:

— Гурьев-младший, есть возражения?

— Да нет, кажется! — Алька пожал плечами.

— Кажется или нет?

— Нет! — тверже ответил тот.

— Прекрасно! Юнга Гурьев, выйти к мачте!

Алька замешкался, но дядя Игорь подтолкнул его, и он вышел, смутившись еще больше.

— Выбирай экипаж! — приказал начальник.

Обежав глазами экипажи, художник остановился на нашем шкентеле и вдруг выкрикнул:

— Абориген!

— Встать в строй!

— Есть!

Все произошло так быстро, что я опомнился лишь тогда, когда Берта-у-мольберта встал в середину нашего строя. Димка тронул меня локтем и шепнул:

— А ведь не хотел!

— Значит, захотел.

И тут Давлет вызвал:

— Юнга Полыгин! — Вздрогнув, я вышагнул. — За мужество и находчивость, проявленные при защите лагеря «Ермак», юнге Полыгину объявляется благодарность! В качестве поощрения — суточное увольнение домой! И как награда — морской ремень в вечное пользование!

У меня перехватило горло. Чувствуя, что вот-вог захлебнусь слезами, я торопливо выкрикнул:

— Служу Советскому Союзу!

Димка завидовал моему увольнению.

Сперва завидовал с молчаливым сопением, а потом зло заговорил о «зеленых», которые, как нарочно, напали на лагерь в его, Димкино, отсутствие, а присутствуй он при этом, все вышло бы по-другому, неизвестно как в точности, но точно — по-другому! Во всяком случае, увольнение-то уж он себе тоже заработал! Димка даже хотел идти со мной к Филиппу Андреевичу и авансом проситься в это самое увольнение, но, поостыв, раздумал, а поостыв еще чуток, поклялся заслужить отпуск в ближайшее время. Успокоившись же окончательно, друг поручил мне слетать к ним на подстанцию, похвастать формой, рассказать о нашем житье-бытье и, если подвернется Федяй, набить ему предательскую морду. Но последний наказ Димка туг же отменил, сказав, что сделает это собственноручно.

Я пообещал.

Утром, после завтрака, я отправился в штаб.

Море было спокойным, небо синим, солнце — ядреным. На крыше дебаркадера из пяти букв «ЕРМАК» остались лишь три — «РМК», согласные, а гласные, словно более легкие, сдуло вчерашним штормом.

Давлет что-то отшлепывал на машинке. I

— Разрешите...— начал я.

— Умеешь, умеешь!—с улыбкой перебил Филипп Андреевич, выдернул из машинки лист, вставил маленький квадратик, отстукал, подписал и протянул мне.— Вот типа увольнительная! До завтра! До четырнадцати ноль-ноль!

— Спасибо! — сказал я просто, не зная, что лучше ответить: «Есть» или «Служу Советскому Союзу».

— Рад, Ушки-на-макушке?

— Рад!

— Нравится в лагере?

— Очень!

— А что не нравится?

— Все нравится!

— Л если подумать?

— М-м... Рэкс не нравится!

— Так, один-ноль! Что еще?

— И что нас победили.

Давлет свел брови и ответил:

— Нас не победили, а провели!.. Хотя тут нет, конечно, особой разницы! — Филипп Андреевич встал и прошелся вдоль «Внутреннего» Японского моря. — Мы их, Сема, тоже проведем! — Он выглянул на палубу, убедился, что никого нет, и прошептал с хрипотцой: — Вчера, когда мы выехали из «Зарницы», я попросил дядю Игоря, Алькиного отца, тормознуть и покопаться минут десять в моторе, для отвода глаз, а сам — в кусты и на берег, посмотреть, где и как можно причалить. У меня есть знакомый капитан катера из Гидротехотряда! Понимаешь?..-Этак темной ночью, этак потихоньку подходит катер к «Зарнице» и высаживает десант человек этак в сорок, а? Как?

— Здорово! — признался я.

— Вот именно! Посейдон за нас! Правда, нужно подетальней разведать. Вернешься вот из увольнения, и мы для вас с Бабой-Ягой разработаем один планчик-хулиганчик!

Я загорелся.

— Филипп Андреевич, я могу вообще не ходить в увольнение! И мы с Димкой можем прямо сейчас начать! У него тоже есть планчик — размыть остров земснарядом!

— Ну, это грубовато!— возразил Давлет и уселся за стол.— Они бы тоже могли поджечь лес, например! Ан нет, придумали хитрее! И нам надо похитрее! Но пусть все уляжется, успокоится, ты сходи в законное увольнение, а мы пока с мичманами помозгуем! Вот так, браток!.. Да, попроси маму робу тебе подогнать, а то как-то тру-ля-ля, по-клоунски! И заодно пожалуй... — Филипп Андреевич снял трубку телефона. — Дайте склад!.. Егор Семеныч, сейчас к тебе прибежит юнга Ушки-на макушке, так ты ему... Ну, здрасте, как не знаешь! Пора усвоить кодовые клички личного состава! По-моему, и тебя, учитывая вчерашнее, надо закодировать! — Давлет хохотнул.— Словом, Семка прибежит! Выдай ему форму номер два, парадную! Ему дома подгонят! Больше пока никому! Ну, все! — Филипп Андреевич опустил трубку и, дернув головой, подмигнул мне.

— Разрешите идти?

— Ступай!

Я откозырял и выпрыгнул на палубу.

Мне хотелось немедленно поделиться с Димкой этой ошеломляющей новостью насчет разведки. Я понял, что Саваоф намерен поручить разведку именно нам не только потому, что мы самые маленькие и пронырливые, но и потому что на нас, в основном, лежит грех вчерашнего поражения, и мы вроде бы должны искупить его. Правильно! И мы искупим! Но Димки не было — его отправили на пост «Автобус». Можно попросить разрешения позвонить туда с ГКП, но звонить — значит разгласить тайну, а это не годилось даже среди своих, потому что кто знает, не затаился ли в наших рядах еще один Сирдар? Нет уж, лучше потом!

Братва маршировала на плацу, ставила шлюпочный парус, отрабатывала греблю, и только я один оставался не у дел, как бы выключенным из общей жизни. Это было нелепо и дико! Я прищурился, чтобы меньше видеть, сторонкой метнулся в кубрик, набил рюкзак грязным бельем и поспешил скорее на склад.

Белую форменку Егор Семеныч уже приготовил. Она лежала на столе. Рядом, на столе же, восседала Шкилдесса — старик ее совсем разбаловал. Расписавшись в тетрадке, я уложил форму в рюкзак и взял кошку на руки.

— Ну, Егор Семеныч,— сказал я торжественно,— прощайтесь!

— Бывай!— сухо ответил завхоз.

— Не со мной, а со Шкилдессой!

— Как?

— Увожу ее! Хватит, повоевала!

— Это ты зря! — протянул старик огорченно. — Очень зря! Тут ведь ей рай! Свободушка! А свобода для кошек, между прочим, дело не последнее!