Я был аргонавтом (СИ) - Страница 50

— Туда.

— Подожди, — еле вымолвил я, пытаясь утвердить свое туловище вертикально.

Меня качало, словно только что пережил настоящий шторм. Нет, шторм я как-то в Северном море застал, но ничего, без последствий. Немного постоял на негнущихся и, одновременно трясущихся ногах, пытаясь привести в порядок взбаламученные мозги и все остальное. Хорошо, что после пира прошло несколько часов, а иначе опозорился бы перед богинями.

Но все-таки, месяц на «Арго» не прошел зря, и я сумел восстановиться довольно скоро. Уже и ноги стали повиноваться, и голова не гудит. Ай да я.

— И где тут храм? — поинтересовался я.

— Ты ослеп? — холодно осведомилась Гера.

— А тебе обязательно хамить? — опять вызверился я на богиню. — Без хамства, словно без пряника? Если я тебе не понравился, так нечего было вообще прилетать, да еще и в лес тащить.

— Артемида, — в недоумении повернулась Гера к моей жене. — Что за мужа ты себе выбрала? Из какого мира притащил его сын Зевса? Я не могу ему и слова сказать, как он сразу же становится бешеным.

Мысленно я сосчитал до десяти, сделал два выдоха и вдоха, а потом, стараясь быть, как можно спокойнее, сказал:

— Я лишь спросил — где здесь храм, а она сразу — мол, ослеп?

— Саймон, — топнула ногой Артемида. — Так вот же он, храм великой богини, прямо перед тобой.

Это храм? Понимаю, что в лесу, да еще в темноте, сложно рассмотреть храм Великой богини, но все, что сумел узреть — не то холм, проросший кустами, не то скала, огромные камни, сваленные у основания, а между ними, словно вырванный зуб, чернеет щель. Может здесь и пещера, но в темноте не вижу. Больше похоже на заброшенный бункер, времен э-э ...войны богов и титанов, а не храм.

Видимо, даже в темноте Гера сумела рассмотреть растерянность на моем лице.

— Богам не нужны пышные чертоги, они нужны их жрецам и простым смертным.

— Что да, то да, — кивнул я, обдумывая — не извиниться ли мне перед Герой за вспышку?

— Великая мать не нуждается в богатых храмах, золотых статуях и жертвах, а дорогу в ее святилища знают лишь небожители, — напыщенно сказала Гера. — Для тебя, смертный, огромная честь, что великая богиня привела тебя сюда. Возблагодари же меня и встань на колени!

Нет, обойдется без извинений. Ибо, пошла на фиг.

— Премного благодарен, ваше благородие. Оценил. Отслужу. Отблагодарю. — слегка склонил я выю, стараясь, чтобы ирония была незаметна.

Однако, заметила. Вот ведь, стерва.

— Агротера, — прошипела Гера, словно змея, которой наступили на хвост. — Никто не имеет права так разговаривать с высшей богиней! Как он смеет надо мной насмехаться? Пусть твой отец и мой супруг на меня разгневается, снова подвесит между Олимпом и Геей, но я убью твоего мужа!

— Только попробуй, волоокая! — заступила дорогу старшей родственнице Артемида.

Обе богини — и тетя и племянница, стали выше ростом, тела засверкали голубовато-золотым светом, в руках у Геры появился огненный жезл, а у моей супруги откуда-то взялось копье, мерцающее раскаленной бронзой. Мне стало стыдно — ведь это я виноват в ссоре двух богинь, а еще и страшно, но не за себя, а за Артемиду. Ведь это из-за меня моя любимая жена сейчас вступит в бой со своей родственницей. В жизни не поднимал руку на женщину, если не считать шлепка по заднице Артемиде, но здесь я опустился на корточки, чтобы нащупать какой-нибудь камень и треснуть в лоб супруге Зевса. Гера бессмертна, удар не убьет, но супруге помочь смогу.

И тут, прямо между двух разъяренных богинь, как раз со стороны дыры в скале, похожей на щербину (значит, пещера?), вспыхнул зеленоватый свет. И Гера и Артемида мгновенно убрали оружие из рук (куда и спрятали?), опустились на колени и обе прошептали с благоговением:

— Великая мать!

— Пусть смертный войдет, — донесся изнутри надтреснутый старческий голос.

Нет, ну почему же меня так бесит этот эпитет, хотя я и на самом деле смертный? Но не стал усугублять ситуацию еще и ссорой с Великой матерью всего сущего (кстати, а кто она? Гея?) и смело вошел внутрь пещеры.

Пещера только со стороны казалась мелкой, а я шел и шел по длинному каменному коридору, освещенному зеленоватым светом, а следом за мной наступала темнота, словно срабатывало фотореле, реагирующее на движение. Мне даже стало немного грустно — пройду, и обнаружу, что в пещере, в огромном зале, в окружении самодельных компьютеров, сидит какой-нибудь представитель высокотехнологичной цивилизации, тоже, из попаданцев, только он не наблюдатель, как я, а прогрессор, пытающийся сдвинуть Древнюю Грецию вперед. Книги про попаданцев я читал с удовольствием, но всегда подхихикивал, если главный герой в шестнадцатом веке добирался из Балтийского моря в Белое озеро на галере, а во времена Смуты изготавливал для ополчения князя Пожарского шестизарядные револьверы или сваривал корпуса подводных лодок во времена русско-японской войны.

Я прошагал уже не меньше десяти стадий, как свет погас, а потом вспыхнул вновь, причем, с такой силой, что пришлось зажмурить глаза.

— Подойди ближе, смертный, — услышал я тот же старческий голос. Или, скорее, старушечий, потому что он принадлежал старой женщине.

Подходя ближе, я усиленно моргал, стараясь приноровиться к яркому свету, а когда глаза привыкли, рассмотрел, что передо мной не попаданец, а нечто иное.

На камне сидела древняя старуха, больше похожая на мумию, чем на живую женщину — редкие седые волосы, проплешины, сотни морщинок на лице, один глаз едва приоткрыт, а второго нет, щеки провалились, а когда она говорит, то виден один черный, источенный временем зуб. Самое неприятное, что эта старуха была обнажена, кожа покрыта черными пятнами, а ее грудь напоминала два куска кожи, свисавшие до вздутого живота, обхваченного сморщенными ладонями. Подожди-ка, а живот не вздут. Такой живот бывает у беременных женщин. Старуха беременна?

— Я тебе не нравлюсь, смертный мальчишка? — захохотала старуха мелким, очень противным голосом. — Тебе противно?

— Если бы ты была прикрыта одеждой, было бы лучше, — сказал я, уходя от прямого ответа.

— Для кого?— опять расхохоталась старуха. — Мне уже все равно, а пытаться выглядеть лучше для тебя — зачем?

— Ты задала вопрос, я на него ответил, — хмыкнул я. — Как может выглядеть женщина, которой уже очень много лет? Или нужно сказать, что великая мать прекрасна? Если так надо, то я скажу. Ты этого хочешь?

— Нет, не хочу. Я не юная дурочка Гера, что постоянно требует почитания, даже став богиней. Мне от вас — ни от богов, ни от людей, уже ничего не нужно, кроме покоя.

— А чем же здесь плохо? — обвел я взглядом огромный зал. — Кто тебя здесь может побеспокоить? Здесь тихо, тепло, но вместо камня стоит поставить что-то помягче — ложе, какое-нибудь, положить на него пару матрасов, набитых пухом, и тебе будет гораздо лучше. Или кресло с мягким сиденьем и подлокотниками.

Про себя же подумал, что сам бы не стал селиться в таком огромном помещении, без мебели. Неуютно здесь. Нет, нам с богиней нужна пещера поменьше, с очагом посередине, с мягкими лежаками. И неплохо бы кота завести. Он будет мурлыкать, а заодно и мышей ловить.

— Мальчик, неужели ты думаешь, что я сижу здесь, в этой пещере? — неожиданно мягко спросила старуха. И у нее даже голос слегка изменился. Подобрел, что ли?

— Если ты та, о ком я сейчас думаю, то ты сидишь здесь, в этой пещере, а заодно присутствуешь везде и всюду.

— Я не присутствую, а я есть — везде и всюду, — уточнила старуха.

— Прости, великая мать, мне очень сложно представить, как можно одновременно находиться везде и всюду, — признался я.

— Мне тоже сложно представить, но оно так и есть, — сказала старуха. — И везде мне не дают покоя мои создания — люди, которых расплодилось так много, что я уже устала рожать, и принимать вас обратно в свое лоно.

Принимать обратно в свое лоно — это понятно. Но отчего она устала рожать? Или, какая-то символика? Нет, вот это уже непонятно. Или Великая мать испытывает боль, когда рожает любая женщина?