Я больше тебе не враг (СИ) - Страница 3

Я все спрашиваю себя, можно ли было поступить иначе? Отпустить прошлое и подарить нам настоящее и будущее? Это вопрос терзает меня по ночам, одолевает, когда остаюсь наедине с собой и разрывает сердце вхлам.

Я до сих пор не могу поверить, что из-за чувств может быть так больно. Думала, что все это бред, сказочки романтичных дур, которым не хрен делать и они сами выдумывают для себя проблемы.

Как же я ошибалась…

Самая чудовищная ошибка в моей жизни, если не считать ту, когда упустила Алену из виду, и она нарвалась на богатого равнодушного мерзавца.

Замкнутый круг.

Я устала. Жара, беременность, нервы – все это наваливается на меня, лишая остатков сил. И я делаю то, что никогда прежде не делала. Валюсь в обморок.

Последнее, что вижу, прежде чем серый мрак засасывает в себя — это хмурый Макс. Последнее, что чувствую – это его руки, успевшие подхватить меня за миг до падения.

Глупо, но я рада, что хоть так могу почувствовать его прикосновение.

Видать, не так сильно я отличаюсь от романтических дур, любящих сказки.

Муть не выпускает меня из своих объятий. Кажется, вот-вот вырвусь, но потом отшвыривает обратно. Раз за разом, не позволяя открыть глаза и сделать вдох полной грудью.

Во рту сухо. В ушах гул. Он то гаснет, то становился оглушающим, но ни на миг полностью не прекращается. И только позже, когда все-таки получается разлепить тяжелые веки, я понимаю, что это за гул.

Мы в небольшом частном самолете. Я лежу в полуопущенном кресле, на мне плед. А напротив меня сидит Кирсанов и что-то смотрит на планшете.

Не шевелюсь, едва дышу, рассматривая его из-под опущенных ресниц. Серьезный, мрачный, с жёсткими складками вокруг рта. Даже на расстоянии я чувствую холод, волнами расходящийся от него. А дурацкая память внезапно заполоняется фейерверком воспоминаний о том, как мы жили раньше. Как смеялись, как просыпались в одной постели, как ездили отдыхать или просто сидели молча рядом, и никто нам больше был не нужен. Наверное, это и было счастье.

Но разве мы имели на него право после того, что случилось с Аленой? После того, как одна не уследила, а второй растоптал?

Нет.

Думать об этом так мучительно, что ошметки груди снова начинают кровоточить. Сжимаются сильно-сильно, замирают, а потом толкаются, застревая где-то в горле. Я судорожно вдыхаю, и в тот же момент в меня впивается ледяной взгляд.

— Очнулась.

В голосе ноль эмоций. Только холодная констатация факта.

Я подтягиваю плед ближе к подбородку и тихим стоном сажусь. От неудобной позы затекла спина, и ноги стали совсем ватные.

— Не припомню, чтобы ты раньше валилась в обмороки, — произносит как бы между прочим, — Давно ли такой неженкой стала?

С тех пор, как под сердцем зародилась новая жизнь.

Конечно, вслух я этого не говорю. Только жму плечами.

— Куда мы летим?

Я не уверена, что Макс ответит, и тем не менее ответ все-таки звучит:

— Домой, любимая. Отдохнула и хватит. Пора возвращаться.

Черт. Я не знала, что слово «любимая» может звучать, как самое страшное ругательство. Вроде буквы те же, а смысл совсем другой.

— Зачем я тебе?

Насмешливо вскидывает бровь.

— Хочешь, чтобы я вернула тебе деньги?

Вскидывает вторую.

Я не сдаюсь:

— В деньгах дело, да? Тогда можешь выкинуть меня из самолета прямо сейчас. У меня их нет. Я все потратила на…

— Благотворительность? — участливо подсказывает бывший муж, — не переживай, я в курсе вашей впечатляющей щедрости.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Я с тихим ужасом думаю о том, в курсе чего он еще может быть. Деньги – это ведь не самое страшное из того, что я сделала.

Серые глаза опасно сверкают.

Точно в курсе.

— Мне плевать на деньги. Будем считать, что тоже поучаствовал в жизни бедных сироток. Что скажешь?

Я ничего не могу сказать. Потому что стюардесса приносит поднос, на котором одна чашка кофе.

Макс берет ее, отпивает глоток, не сводя с меня ничего не выражающего взгляда:

— Ммм, мой любимый. С кардамоном. Но ты и так это прекрасно знаешь.

Мне точно хана.

***

Самолет бодро ныряет на один из частных аэропортов. Мне приходится закрыть глаза и задержать дыхание, потому что тошнота подкатывает к горлу. По спине холодный пот. Я цепляюсь скрюченными пальцами за подлокотник, сжимаю его до боли и молюсь.

Прошу только об одном – пусть Кирсанов ничего не заметит. А если заметит, то не поймет.

— Давно ли ты боишься летать?

Все-таки заметил…

— С этого дня, — хриплю, не открывая глаз.

Пусть думает, что мой страх связан с ним. Пусть верит в это, как в таблицу умножения. Пусть что угодно делает, но даже взгляда не смеет опускать на мой живот.

Чтобы как-то перебить его внимание я задаю логичный вопрос:

— Что будет дальше?

Улыбается.

И ни черта это не добрая и не ласковая улыбка. Так смотрит белая акула на пловца, свалившегося с доски для серфинга.

Макс ничего не отвечает, и от этого мурашки по коже бегут в два раза быстрее. А в голове пульсирует: он меня ненавидит, ненавидит, ненавидит!

Я бы тоже на его месте ненавидела.

Я столько сделала в погоне за местью, что теперь не отмыться.

Может извиниться? Сказать, прости меня Максимка дуру грешную, натворила я дел, но больше не буду. Честное слово.

От таких мыслей становится смешно. Прекрасно осознаю, что сейчас не место и не время, но не могу удержать дебильную улыбку, которая тянет в стороны уголки губ.

— Кому-то весело?

Кому-то капец как страшно и одиноко.

— Ни капли. Это нервное.

— Еще рано нервничать, милая. Все самое интересное начнется позже.

Его слова, как раскаленный кол между лопаток. В них холод, равнодушие и вместе с тем лютое обещание.

Он ведь не такой на самом деле. Совсем не такой. Я его знаю… Знала…

Поджимаю губы, чтобы он не заметил, как они трясутся, и отворачиваюсь к иллюминатору, за которым стремительно приближается земля. Сначала вижу квадратики домов и резкие росчерки улиц, потом различаю отдельные деревья, потом ветки на них. То там, то тут сверкают золотые прошлепины посреди уставшей зелени — верные признаки набирающей обороты осени.

Шасси с громким шорохом врезаются во взлётную полосу, и самолет, трясясь и подрагивая, несется вперед, постепенно замедляя ход.

Я вернулась туда, куда никогда не собиралась возвращаться. Тут слишком много ошибок и пахнет кровью. Слишком больно и на грани.

Я не дура, и не тешу себя надеждой, что удастся вот так запросто улизнуть из-под носа у Кирсанова. То, что я провернула в прошлый раз, было возможно только по причине его безграничного доверия. Сейчас от него не осталось и следа. Только пепел, горький, пропитанный ядом и сожалениями.

Все, что я могу сделать – это притихнуть и ждать, надеясь, что, когда шанс предоставится будет еще не слишком поздно.

Не знаю, чего я жду. Кровавой расправы или рева полицейских сирен, но когда раздается холодное кирсановское:

— На выход, — не могу заставить себя и пальцем шевельнуть.

Форменный паралич, будто кто-то за долю секунды выкрутил все мои силы на минимум.

— Ждешь особого приглашения?

Ничего я не жду. Просто не могу и все.

Макс подхватывает меня под руку. В этом жесте ноль галантности, только жесткое раздражение. Мне почти больно, на грани, но я поднимаюсь, не проронив ни звука и покорно позволяю себя вести.

У самолета нас ждет две машины. Одна принадлежит Максу, вторую я никогда не видела, но ведут меня именно к ней. А Кирсанов, ни слова ни сказав, направляется к своему автомобилю.

Он не оборачивается, не притормаживает, чтобы наградить прощальным взглядом. Просто садится за руль и громко хлопнув дверью, уезжает.

Почему-то становится страшнее, чем прежде.

Кому он меня отдал? Что теперь?

Незнакомый мужчина усаживает меня на заднее сиденье, сам садится на водительское, и первое, что делает – это блокирует двери.