Я без ума от французов (СИ) - Страница 134

Следующим утром Альвдис взяла бутылку растворителя и тряпку и сама пошла оттирать надписи краской на стенах спальни Тиерсена и Цицеро и статуях в нишах, потому что измученный маленький итальянец спал на груди Тиерсена, и тот категорически запретил его будить и как-то напоминать о вчерашнем. Но еще одну такую ночь Лодмунд бы не выдержал, и Альвдис пришлось самой делать все, чтобы вернуть Цицеро в их с Тиерсеном комнату – самого Тиерсена она, очевидно, тоже побеспокоить этим не могла. Хотя Джохар, к его чести, тоже скоро присоединился к ней, и за несколько часов они вдвоем привели комнату почти в первозданный вид, хорошенько проветрив, и заодно пообщались, и Альвдис нашла улыбчивого иранца довольно милым, хотя и не по-восточному прямолинейным.

Но, как бы то ни было, эта история закончилась, как и все остальные, Цицеро быстро снова стал улыбаться, ярко, вызывающе, и они с Тиерсеном опять переехали наверх. Но что-то беспокоило Альвдис, возможно, то, как часто теперь маленький итальянец предпочитал находиться в одиночестве, возможно, тихие хнычущие звуки, смешивавшиеся со сдержанным, но успокаивающим шепотом, которые она услышала раз, приоткрыв дверь спальни Тиерсена и Цицеро, так и не решившись зайти. И тогда Альвдис решила помочь тем, чем могла. Она действительно отлично рисовала в школе, у нее был природный талант, и она попросила у Тиерсена описать ей Марию, чтобы написать для Цицеро новую икону. И хотя Тиерсен так и не нашел это хорошей идеей, они все-таки попробовали.

И все вроде бы гармонично сейчас: Тиерсен быстро заканчивает фаршировать гуся, Альвдис помешивает соус для него, и Лодмунд наблюдает за ними, покачивая ящиком, а за окном раздаются довольные крики. Это выглядит так, как будто они все не убивают людей, как будто не общаются с темным богом другого мира, как будто это самое обычное Рождество в самой обычной семье. Все это очень неплохо выглядит, и Лодмунд, хотя и должен отправиться обратно в кладовую, садится на один из табуретов и кладет ящик на колени.

– А вы не думали, – он задумчиво поглаживает узкие деревянные дощечки, – что так даже стало проще? Когда это перестало быть… с христианским налетом? Мне всегда казалось, что во всем этом что-то не так, что-то не сходилось…

– Например, то, что Богоматерь велела тебе убивать людей? – Тиерсен поворачивается, поднимая бровь.

– Например, – Лодмунд сдержанно смеется. – А теперь все встало на свои места. Теперь все стало…

– Правильно, – договаривает за него Альвдис, откладывая лопаточку.

– Да, – Лодмунд кивает. – Как будто так было всегда. Как будто так должно было быть, – он поправляется. – Потому что, знаете, когда ты не должен нести какой-то там свет, а должен просто убивать, просто…

– …делать то, что ты любишь… – тихо говорит Тиерсен.

– …это перестает пугать, – Лодмунд тоже говорит негромко, это что-то, что не говорят громко. – И похоже уже не на дрянную книжку ужасов, а на что-то… ненормальное, конечно, – он усмехается, – но не настолько ненормальное, чтобы я чувствовал себя сумасшедшим.

– Да, осталось только теперь объяснить это Цицеро, – Тиерсен сжимает губы, грубовато запихивая в гуся остатки начинки.

– Ему просто нужно время, – мягко замечает Альвдис, но Тиерсена это совсем не успокаивает. Он отлично знает, что есть некоторые вещи, которые так просто временем не исправить. И еще знает, что Цицеро надрывно кричит ему в ладонь через ночь в сумасшедшей истерике, и больше не может. Это Тиерсену дороже остальных обходится дневное веселье маленького итальянца, это Тиерсен повязывает ему по утрам платки и застегивает плотно манжеты, скрывая синяки и порезы, это Тиерсен на каждое предложение: “Может быть, ты все-таки хочешь увидеть ее?” слышит визгливое: “Нет, нет, заткнись!”. И никакое время не поможет Цицеро принять то, что двадцать пять лет его жизни, его ежедневных веры и надежды были отвратительной ложью. И хотя Тиерсен догадывается, что истерики все равно лучше, чем если бы Цицеро постоянно молчал и находился в апатии, но у него все-таки не железные нервы, хоть и почти бесконечный запас терпения.

– Да что же за хрень долбаная с этой гирляндой? – Назир открывает дверь на кухню с улицы и, потирая руки, заходит внутрь. Тиерсен отвлекается от напряженных мыслей, а Лодмунд, вспомнив о своих делах, поднимается и опять отправляется в кладовку. Он все еще не любит большие скопления людей, хотя его отношение к Тиерсену и стало заметно лучше после того, как они поговорили, и после сеансов рисования с Альвдис.

– Кривые руки из задницы растут? – Джохар, зашедший за Назиром и закутанный в потертую военную парку так, что только глубокие зеленоватые глаза из-под капюшона блестят, хихикает, сразу направляясь к холодильнику.

– А ты бы молчал, помощник хренов, – Назир разминает спину, хрустнув позвонками, и передергивает плечами. – У вас нет ничего горячего?

– Я могу сделать кофе или чай, сейчас только, гуся поставлю, – Тиерсен вытирает руки о полотенце.

– Да на хер твой кофе, – Назир морщится. – Покрепче что есть?

– Лод как раз в кладовую пошел, успеешь догнать. Там ратафия есть, он покажет, заодно захвати нам несколько бутылок к ужину, – Тиерсен знает, что Назир все равно сейчас выпьет, а так еще и при деле будет.

– Надеюсь, эта твоя рата-хрень окажется покрепче кофе, – Назир ежится и тяжеловато спешит за ушедшим Лодмундом.

– Да, не помешает согреться. С гирляндой ему еще долго возиться, – Джохар хихикает громче, снимая крышку со стоящего в холодильнике блюда и подцепляя мозолистыми пальцами кусок нарезанной семги. Он отправляет его в рот ловко, оттянув воротник парки и облизываясь.

– Ты говоришь так, как будто имеешь к этому отношение, – Тиерсен оборачивается.

– Все может быть, – Джохар хитро щурится.

– И что может быть сейчас? – Тиерсен быстро привык к Джохару, которому все равно пока негде жить, хотя он и собирается в новом году начать снимать квартиру в Орийаке, как сейчас по поддельным документам делает Назир. Но пока Джохар мешает меньше остальных, и Тиерсен даже не слишком против того, чтобы он задержался подольше. Потому что именно Джохар, смеясь и шутя, но смотря серьезно и понимающе, дает Тиерсену высыпаться, забирая Цицеро в город в особенно тяжелые моменты.

– Всякое может, – Джохар тащит в рот еще кусок семги. – Я чуток подкрутил там ваши электрические снежинки, это дело надолго. Нет, ну он дикий зануда и задрал меня своим командованием, – говорит он так невозмутимо, будто другого варианта разрешения конфликта в принципе не существует. – Еще и к вам собирался. Нет, пусть лучше с гирляндой повозится и никого раздражать не будет, – Джохар берет последний кусок семги и все-таки закрывает холодильник. – О, Назир, мой друг, ты уже вернулся! – он широченно улыбается, забрасывая семгу в рот и поворачиваясь к Назиру, который заходит на кухню, прижимая к груди несколько бутылок ратафии. – Продолжим любиться с гирляндой или перекурим? – глаза у Джохара смеющиеся, но ничего слишком подозрительного в них нет.

– Да хер ее знает, что с ней не так, – Назир ставит бутылки на стол и сразу берет одну, скручивая крышку и отпивая из горла. – Я уже почти все лампочки проверил.

– Но не все, – Джохар усмехается, поправляя капюшон и направляясь к двери.

– Джохар, – Тиерсен окликает его уже на пороге, и тот оборачивается, – вы там постарайтесь не слишком долго, ладно? Работа еще найдется.

– Как скажет capo di tutti capi*, – Джохар ухмыляется широко и исчезает за дверью. Назир ворчливо идет за ним, приложившись к бутылке еще хороший такой раз.

Тиерсен проверяет температуру в духовке и кладет гуся на противень, а потом поворачивается к Альвдис.

– Слушай, ты сегодня уже очень мне помогла. А я знаю, у тебя еще платье, прическа, ну и все это… Так что правда, иди отдохни, а я послежу за соусом, все равно пока на кухне.

– Я точно больше не нужна? – уточняет Альвдис.

– Точно, – Тиерсен улыбается.

– Ну ладно, тогда я действительно приняла бы ванну, – Альвдис улыбается ему в ответ и снимает передник через голову. – А потом вернусь помочь с салатом. Лод? – она поворачивается к Лодмунду, который вносит на кухню очередную порцию вин. – Я пойду в ванную и полежу немного.