Я 11-17. Ответная операция - Страница 10

Рычагов не без удивления наблюдал, как на его глазах менялся Стиссен. Весь он как-то сразу осунулся и оплыл. Только глазки, бойкие, маленькие, вдруг зажглись, оживились, стали жадными, ищущими. Стиссену было лет сорок пять, но он уже изрядно облысел. Когда-то его лицо, наверно, было красивым, а теперь, став дряблым, все в бесчисленных склеротических жилках, увенчанное крупным багровым носом, оно было неприятным, отталкивающим.

– Бельгия, закажи еще бутылочку! Я, может быть, все-таки выгребу для тебя что-нибудь из своих карманов.

Отто Стиссен выпил еще полбутылки коньяку, и Рычагов с интересом наблюдал за дальнейшими изменениями в своем собеседнике.

Речь Стиссена вдруг стала быстрее, в ней появилась бессвязность, но в то же время он, оказывается, прекрасно понимал все, о чем говорилось за столом.

– Бельгия, ты мне нравишься! Оказывается, на вашей бейсбольной площадке произрастают хорошие парни.

– Спасибо, – улыбнулся Рычагов.

– Тебя зовут Пауль?.. Прекрасно! Так вот, запомни: сенсация – это прежде всего то, что не каждый день случается. Мы вот вчера не знали друг друга, а сегодня – друзья, и это самое интересное. Жизнь! Но, увы, это не щекочет нервы, в этом нет сенсации. Дай мне по морде и уйди, захватив мою зеркалку, – это уже кое-что…

– Мне бы хотелось без драки, – улыбнулся Рычагов. – Может, вы…

– Говори «ты». Мы, американцы, не любим… Мы простые парни… Что же для тебя придумать? Фотокамера у тебя есть?

– Нет. И не умею.

– Жаль. Но, может, твоя газета обойдется и без фото?

– Вполне.

– Тогда так: завтра утром будь на любой станции городской дороги. Увидишь маленький спектакль.

– Что именно?

– Наши люди руками немецкой полиции будут трясти газетные киоски.

– Зачем?

– Чтобы не торговали восточными газетами.

– Почему? Разве не должен каждый читать то, что он хочет читать?

Стиссен расхохотался, и его смех слился с грохотом поезда.

– Слушай, парень, ты же типичная надземка! Да на кой черт нашим, чтобы западные немцы знали, как живут восточные? Пирог разрезан, и каждый лопает свое.

Рычагов покачал головой:

– Нет, с киосками – это не товар. Мне нужно такое… с изюминкой… Может, есть что-нибудь новенькое у Хауссона? – осторожно спросил Рычагов. – Французские коллеги говорили мне…

Стиссен поднял ладонь и наклонился к Рычагову:

– Ерунда! То, что Хауссон говорил вслух, никому не надо. Сенсация – то, о чем он молчит. Понял, парень?

– Я думал, хоть что-нибудь… Французы рассказывали мне про последнего русского офицера-перебежчика…

Стиссен махнул рукой:

– С этим русским туман и полная ерунда. Кто-то дал о нем информацию по радио, а Хауссон взбесился, дал отбой, и ружья в козлы… – Стиссен вынул из кармана фотографию и бросил ее Рычагову. – Вот он, наш таинственный Хауссон. Таскаю с собой на случай сенсации. У него есть еще прозвище: «Отец русских перебежчиков»…

Такой фотографии Хауссона Рычагов в архивах не видел. На фотографии во весь рост был снят высокий, спортивного вида мужчина, державший на поводке разлапистого бульдога.

– Я снял Хауссона возле его квартиры. Чудную можно дать подпись: «Мокрица и Мориц». Мокрицей мы зовем Хауссона за его вечно потные руки. А Мориц – имя бульдога. Два холостяка на прогулке.

– А нельзя все же получить у него интервью? – робко спросил Рычагов.

Стиссен помолчал и вдруг захохотал:

– Хо-хо-хо! Ты же совершенно не знаешь Мокрицу. У нас здесь есть Гарри Дамп, король репортажа из газеты «Балтимор сан». Он говорит: «Легче взять интервью у мыши, которую уже съел кот, чем у Хауссона». Хо-хо-хо! Неплохо сказано?

– Он вовсе не принимает журналистов?

– Почему? Обязательно примет! Но не скажет ни слова, годного для твоей газеты! Хо-хо-хо! – Стиссен вдруг оборвал смех и уставил на Рычагова веселые глаза. – Слушай, парень, идея. Только ты соглашайся. Идем сейчас к Мокрице – он теперь как раз обедает дома. Это близко. Я гарантирую, что он нас примет. Ты будешь его атаковать, а я вас сниму и фото дам в свой журнал с подписью: «Бесполезный штурм крепости Хауссон бельгийским журналистом». Это будет выглядеть смешно и понравится американцам: какой-то бельгиец пытается обойти железного майора! Ну, сработаем?

Рычагов молниеносно обдумывал так внезапно возникшее предложение, о котором мог только мечтать. Было одно «но» – фотография, которая останется у Стиссена. «Рискну, – решил он. – Можно будет потом попробовать эту фотографию из Дырявой Копилки вынуть».

– Согласен! – весело сказал Рычагов. – Поехали!

На вечернее свидание в ресторан «Палас» Посельская умышленно пришла раньше назначенного времени. Пусть Альма Гуц думает, что она так жаждала этой встречи, что не могла утерпеть до условленного времени. Кроме того, Наташа увидит, как они будут собираться, и лишит их возможности разговаривать без нее.

Посельская села в кресло в глубине холла, откуда был виден и вход с улицы, и часть ресторанного зала. Раскрытый иллюстрированный журнал помогал ей вести наблюдение незаметно.

С улицы вошел высокий парень в модном пальто ярко-желтого цвета. Сорвав с головы берет, он стряхнул с него мокрый снег и направился к гардеробу. Потом долго прихорашивался перед зеркалом. Наташа с трудом подавила улыбку, смотря, как он почти женскими движениями поправлял прическу, галстук, приглаживал брови, одергивал пиджак. Кончив прихорашиваться, парень заглянул в ресторанный зал, посмотрел на часы и прошел в глубь холла. Приблизившись к Наташе, он пристально посмотрел на нее:

– О! Здравствуй, птичка!

Это был тот парень, который заговаривал с ней еще в бассейне.

Наташа, не закрывая журнала, смотрела на него отчужденными глазами.

– Боже! К чему такие строгости? Ты же новая птичка из гнездышка Альмы Гуц. Верно?

– Я вас не знаю.

– С этого и надо было начинать. – Парень подошел к креслу. – Арнольд Шокман, рекордсмен, тренер, танцор, человек вне политики. А ты, если не шалит моя память, Анна Лорх… Ну, видишь, я все знаю! Будем знакомы.

Парень придвинул кресло и сел возле Наташи.

– Альма со своим Зигмундом опоздают на двенадцать минут. Это просто потрясающе! Всегда они опаздывают и всегда на двенадцать минут.

Посельская рассмеялась вместе с Арнольдом. Действительно, опаздывая ровно на двенадцать минут, в холл вошли Альма Гуц и незнакомый Наташе рослый мужчина.

– Посмотрите за моей машиной, – излишне громко сказал мужчина швейцару.

– Кому нужна твоя старая ветряная мельница! – крикнул ему Арнольд.

Мужчина помахал Арнольду рукой и пошел вслед за Альмой к гардеробу.

– Они уже познакомились. Ну что я говорила? – смеялась Альма Гуц, здороваясь с Наташей и Арнольдом. – Знакомься, Анна, – сказала она, подталкивая к Наташе своего спутника. – Это король тренеров, поэт баттерфляя Зигмунд Лисовский.

Поэт баттерфляя больше был похож на боксера. Плечистый, крупный мужчина, на плоском лице – небольшой приплюснутый нос. Массивный угловатый подбородок наискось рассечен синеватым шрамом. От этого казалось, что лицо его немного скошено на сторону.

Компания заняла столик в уютной, глубокой нише. Распоряжался Арнольд. Он долго вполголоса разговаривал с изогнувшимся дугой официантом. В это время Зигмунд Лисовский, разговаривая с Альмой, исподволь присматривался к Наташе.

– Как себя чувствует новенькая? – неожиданно обратился он к ней.

– Прекрасно. Я очень люблю этот ресторан.

– О! Значит, вы здесь бывали?

– Естественно. За то время, что я здесь, я полюбить его еще не могла.

– Молодец, Анна! – Альма захлопала в ладоши. – Учи его светскому разговору. Зигмунд славится умением задавать глупые вопросы. Счет один – ноль в пользу Анны. Матч продолжается.

– Что тут произошло? – включился в разговор Арнольд. – Наверно, Зигмунд уже успел задать какой-нибудь вопрос?

– Да, и получил от Анны по носу! – смеялась Альма. – Но ты, Ани, все же учти: если Зигмунд возьмется делать тебе баттерфляй, это – счастье. Так что не бей его очень больно.