Я 11-17. Ответная операция - Страница 1

С высоты сегодняшнего времени полезно оглядываться назад, в прошлое: это помогает лучше видеть и понимать результаты борьбы миролюбивых сил планеты против сторонников войны, как «горячей», так и «холодной».

Наша память – тоже оружие в этой борьбе…

Война – позади.

Берлин пережил три тяжелых послевоенных зимы и готовится к четвертой. Но выглядит он почти так же, как в мае сорок пятого года – сильно разбит и весь обуглен. Обрушившееся на него пламя гнева народов было яростным и беспощадным…

Кроме того, Берлин живет такой жизнью, какой не было ни у одного города нашей планеты за всю историю человечества. Он рассечен на четыре части, и в каждой – своя военно-оккупационная власть и свои порядки. Хотя считалось, что жизнь города объединяет Межсоюзническая комендатура из военных представителей СССР, Америки, Англии и Франции, на самом деле уже давно комендатура превратилась в место бесконечных и безрезультатных споров между представителями советского командования и представителями Запада. И уже давно стало понятно, что Америка, Англия и Франция ведут последовательную политику срыва всех попыток Советского Союза наладить объединенную жизнь Берлина. В этом смысле здесь в точности повторялось то же, что происходило в Контрольном Совете, призванном управлять жизнью всей Германии и где представители Запада, все меньше стараясь это скрыть, добивались окончательного раскола Германии на две части.

Разъединение страны уже проявлялось и в самой жизни немцев. В советской оккупационной зоне делалось все для того, чтобы немецкий народ прочно вступил на путь мирной демократической жизни. В то же время три западные оккупирующие державы делали все, чтобы превратить Западную Германию в свою военно-политическую базу для авантюр против миролюбивой политики Советского Союза и против демократической жизни Восточной Германии.

Осень сорок восьмого года, когда начинаются события нашего рассказа, была особенно напряженной. Западные державы уже перестали хоть как-нибудь маскировать свои цели. «Маски сорваны! – писала в это время одна западногерманская газета. – Запад открыто вступил в политическую войну с Востоком…»

Но вот беда: немцы, живущие в Западной Германии, не могли не видеть радостных демократических перемен в жизни их соотечественников на востоке страны. Это очень тревожило тех, кто хозяйничал на западе Германии. Поэтому в их так называемой «политической войне» особенное место заняла всяческая диверсионная деятельность против восточной зоны и советских оккупационных войск.

Гром среди ясного неба вызвал бы меньшее удивление, чем это событие. Лейтенант Кованьков, Алеша Кованьков, бежал из Восточного Берлина в Западный и попросил там политического убежища. Это было невероятно. В это невозможно было поверить. Ясно было одно – с лейтенантом что-то случилось.

Но вот уже час, как в штабе расположенной в Восточном Берлине советской воинской части шли занятия, а стол Кованькова стоял пустой. В полдень офицеры штаба, сгрудившись у приемника, слушали повторное сообщение западноберлинской радиостанции о побеге советского офицера Алексея Кованькова. Оттого что диктор говорил на плохом русском языке, еще труднее было поверить в то, что он сообщал.

Передача окончилась. Заиграл джаз. Все смотрели на пустой стол Кованькова.

– Не верю. Не верю, и все, – тихо произнес капитан Радчук. Он был не только непосредственным начальником, но и другом Кованькова. Жили в одной квартире.

– Он ночевал дома? – спросил майор Звягинцев.

– Часов до девяти мы играли с ним в шахматы… – Капитан Радчук сморщил лоб, припоминая, как все было. – Потом он сказал, что хочет снести прачке белье… Возился в передней с чемоданом. Кто-то позвонил ему по телефону… Вскоре я услышал, как хлопнула дверь.

– Он ушел с чемоданом? – быстро спросил Звягинцев.

– Не знаю. Я в это время уже лежал в постели. Болела голова, я принял пирамидон и вскоре уснул.

– А утром? Вы же всегда на работу ходили вместе.

– Обычно мне приходилось его будить. А тут он еще вечером предупредил меня, что встанет завтра очень рано. Сказал, что ему надо сходить за посылкой в гостиницу, где остановился приехавший из Москвы земляк.

Майор Звягинцев пожал плечами:

– Странно… очень странно.

– Не верю, не верю, и все, – упрямо повторял Радчук. – Кованьков убежал, попросил убежища! Чушь!

– И все же факт остается фактом: его нет. – Лейтенант Уханов кивнул на пустой стол Кованькова. – Ведь всего год, как он у нас в штабе. Разве мы его так уж хорошо знали? Как говорит майор Звягинцев, анкета – это еще не примета.

– Да бросьте вы, ей-богу! – возмутился Радчук. – «Анкета, анкета»… Вы же знаете, что он просто хороший парень, всей душой – советский. У него невеста в Москве.

– Вековать этой невесте в девках, – нехорошо усмехнулся Уханов.

Не до работы было в этот день. Все в штабе только делали вид, что работают. В два часа дня майор Звягинцев вызвал к себе всех офицеров отдела, в котором работал Кованьков. Кроме майора в кабинете были две стенографистки и незнакомый человек – коренастый, белобрысый, в хорошо сшитом штатском костюме.

– Поговорим, товарищи, о Кованькове. Скажем все, что мы о нем знаем и думаем. – Майор кивнул на стенографисток. – Под стенограмму. Так надо… Кто первый? Может, вы, Радчук, как его друг, так сказать?

– Почему «так сказать»? – Радчук встал. – Я действительно друг Кованькова, и мне нечего прибавить к тому, что вы уже слышали.

– А вот повторите под стенограмму…

Радчук задумался. Стенографистки, держа наготове ручки, бесстрастно смотрели в свои тетради. Незнакомый штатский, сидевший в стороне на диване, сказал:

– Дайте, капитан, общую характеристику Кованькову.

– Лейтенант Алексей Гаврилович Кованьков, – заговорил Радчук скучным, рапортующим тоном, – двадцать пятого года рождения, комсомолец, верней – уже кандидат партии, является, на мой взгляд, политически развитым и хорошо подготовленным к службе офицером. Лейтенант Кованьков…

– Не то, не то! – Человек в штатском поморщился. – Вы, если можно, по-человечески.

Радчук уловил в его просьбе дружеское участие к судьбе лейтенанта и заговорил совсем по-другому. Из его слов вырастал знакомый всем облик Алеши Кованькова, которого в штабе успели полюбить и за его добросовестную работу, и за веселый нрав, и за то, что он всем был хорошим товарищем. Родился он в Москве, в семье учителя. Окончив десятилетку, пошел в военное училище. Затем получил назначение в оккупационные войска. Хорошо владел немецким языком, и потому сразу был взят в штаб, ведающий связями с временными демократическими органами управления одного из районов Восточного Берлина…

Радчук кончил говорить и попросил разрешения сесть.

– Одну минуточку, товарищ капитан, – снова обратился к нему человек в штатском. – Вы сказали, что Кованьков не так давно подружился с немецкой девушкой. Вы ее знаете?

– Знаю, – немного смутясь, ответил Радчук. – Ее зовут Рената.

– В каких отношениях был с ней Кованьков?

– В очень хороших, – быстро ответил Радчук.

Человек в штатском усмехнулся:

– Это не ответ.

– Повторяю – в очень хороших, и это самый точный ответ на ваш вопрос. – Радчука обидела усмешка этого незнакомого парня.

– Не был ли Кованьков влюблен в эту Ренату?

Радчук подумал и ответил:

– По-моему, к этому шло.

– Но вы только что говорили, что у Кованькова в Москве невеста?

– Совершенно верно, но… – Капитан на секунду замялся. Разозлившись на свое замешательство, он энергично продолжал: – Это, товарищи, очень сложное дело. Согласитесь, что третий человек не может быть достаточно хорошо об этом осведомлен. Кованьков однажды поделился со мной… Я не знаю, имею ли я право…