Я - твое поражение (СИ) - Страница 20

— Клянусь Сераписом, что за богатей?! — расхохотался один из гоплитов стоящий впереди меня. — Похоже он решил выплатить нам жалование своими драгоценными камнями?!

— Я бы не отказался от тех гранатов, что бренчат у него на шее! — подхватил сосед, мужчина с рыжеватой бородой, тыча пальцем в Аристотеля.

Скучающие в ожидании выплат солдаты нашли себе развлечение и принялись на все лады склонять проходящих мимо. Аристотель сделал вид будто бы глухой, а Каллисфен густо покраснел, слуга по имени Ивитий принялся плеваться и корчить грозные рожицы, чем окончательно рассмешил солдат, и те уже были готовы броситься, чтобы немного помять величественного щеголя.

— Умерьте свой пыл! — я пришёл на помощь слуге. — Перед вами сам Аристотель, учитель царевича!

Мои слова подействовали отрезвляюще: смех понемногу смолк, мужчины вернулись к тягостному ожиданию.

— А что ты здесь делаешь, Гефестион?

Замеченному философом, мне пришлось отделиться от общей массы и приблизиться к учителю.

— Жду, уважаемый. Своё жалование.

— Разве царские чиновники не пришлют его в дом Аминтора?

— Возможно и пришлют, только меня там не найдут, вот я и озаботился получить деньги лично.

В общих чертах я рассказал о своих злоключениях, Аристотель молчал и внимательно изучал меня на всём протяжении сбивчивой речи, а по её окончании кивнул.

— Следуй за мной, насчёт содержания не волнуйся, оно тебе не понадобится.

В тот же день я поселился у Аристотеля. Философ после нашего отъезда не остался в Миезе. Вместе с женой и племянником вскоре перебрался в Пеллу, купив на щедрое царское вознаграждение просторный дом в самом центре столицы. Двухэтажный с резным портиком и колоннами при входе, дом, не уступающий дворцам самых родовитых македонских аристократов. Мне отвели покои в самом дальнем конце строения с окнами, выходящими в тихий дворик. Не имеющий даже смены платья, я был благодарен философу за, пусть и ношенный, но чистый хитон, очевидно ранее принадлежавший Каллисфену, угрюмому юноше, моему ровеснику. Каллисфен имел толстые губы и вечно недовольный вид, заметив моё соседство проворчал нечто: «Ещё один нищеброд к нашему очагу подсел». Во время трапез никогда не заговаривал со мной первым, но и зла не чинил, для него я был вроде комнатной собачки хозяина, которую терпели, если та не принималась гадить на пол.

В полдень, спустя всего сутки, после возвращения, ты ворвался в дом философа, кое-как поприветствовав учителя, облегчёно вздохнул:

— Гефестион, хвала Зевсу, ты нашёлся! Что за блажь сбегать от меня?

— Я подумал, тебе надо побыть с семьей! Я лишний!

— Не смей никогда произносить это слово!

Ты подкрепил приказ долгим поцелуем и, обняв за плечи, подвёл к скамье.

— Ничего не изменилось, филэ, просто мне надо больше времени, чтобы соответствовать царскому положению, я не могу вести себя как хочу. И ты должен смириться с этим.

— Согласен, я буду терпелив, ведь твоя любовь — это единственное, что у меня есть.

— И ты не пожалеешь о своём решении.

Обласкав и успокоив меня, ты удалился в окружении свиты телохранителей. Я поймал взгляд Аристотеля и опустил ресницы, стыдясь. Философ не задал ненужных вопросов, когда ночью, закрывая лицо плащом, ты постучался в его дверь, без возражений отпер мои покои. Я блаженствовал в твоих объятиях, забывая дневные страхи, жил только ожиданием ночных встреч. За несколько дней дом Аристотеля был осыпан царскими подарками, я больше не носил старенький хитон, в многочисленных сундуках теснились хламиды и пеплосы, гиматии, накидки, покрывала, ларцы с драгоценными фибулами, ожерелья, перстни, чаши для возлияний. На двор привели пять породистых жеребцов в богатом убранстве, две колесницы с колесничими, повара-финикиеца, рабов, вышколенных для оказания всяческих услуг. Золото. Масла и благовония, их уже некуда было ставить, цветы занимали все вазы в доме. Твоим милостям не было конца, ты не знал удержу в любви. Добравшись до царской казны, кажется, задался целью переправить её целиком в дом учителя. И чем больше ты осыпал меня сокровищами, тем сильнее становился мой страх потерять твою благосклонность, отлично помня ночь у овечьей поильни, я готов был на всё, чтобы она не повторилась.

В один из дней ко мне вбежал взволнованный Ивитий.

— Господин требует вас вниз и как можно скорее!

Идя за рабом, недоумевал: с чего бы Аристотель послал за мной в неурочный час, но ослушаться хозяина дома не мог. Ивитий распахнул двери, и я увидел в зале приёмов величественную женщину в длинном одеянии с золотыми браслетами на предплечьях в виде сплетающихся змей. Женщина стояла ко мне спиной, и я мог отметить только её гордо вздёрнутую голову и разглядеть кончики тёмных волос из-под узорчатого головного покрывала.

— Приветствуй Олимпиаду, царицу македонскую. — Шепнул мне раб и толкнул в спину.

Услышав шорох за спиной, женщина величественно развернулась и сменила меня внимательным взглядом.

— Ты Гефестион, сын Аминтора?

— Да, моя царица.

— Покиньте нас все.

И бывшие в зале рванули во всевозможные проходы, снеся по дороге самого Аристотеля и чванливого Каллисфена, не успевшего отскочить. Оставшись наедине, Олимпиада велела приблизиться, ощупав мои плечи и руки, приказала раздеться.

— Снимай всё.

Я замер, не понимая желания моей госпожи, но Олимпиада и не думала смущаться.

— Снимай все тряпки, которые на тебе.

Стыдясь, я принялся спускать с плеч длинный греческий хитон и, видимо, делал это очень медленно, по мнению твоей матери, потому что она, забыв величие царицы, принялась сама сдирать с меня одежду, вырывая с мясом тончайшую ткань из золотых застёжек. Не успел я опомниться, как стоял совершенно обнажённый, в одной набедренной повязке. Олимпиада презрительно сморщила верхнюю губу.

— Раздевайся полностью.

Как лошадь на рынке, как жертвенного барашка в дворике храма, она рассмотрела меня и вынесла свой вердикт:

— Смазлив. Даже очень.

Поклонившись и кое-как собрав одежду, я поспешил ретироваться, мне услужливо распахнули двери. После Олимпиада долго говорила с Аристотелем, до нас, притаившихся под дверью, долетали только обрывки фраз.

— Каждую ночь… возмутительно… он будущий царь.

— Вот и заканчивается твоё время царского любимица, — противно хмыкнул Каллисфен, а я молча ткнул ему локтем под рёбра.

— Да… Я и сам… обеспокоен. — Голос Аристотеля раздался совсем рядом с дверью.

Мы бросились врассыпную и едва успели, услышав звук открывающейся двери. Едва сдерживая слёзы, я побежал к себе, упал лицом в пышные покрывала, не стесняясь, заплакал.

— Если нас разлучат, кем я буду?! И буду ли вообще?! Хватит ли мне силы выпить яд, как было прописано в романтических повестях?!

Жалея себя, я провалялся так до прихода учителя.

— Я хочу прогуляться с тобой, Гефестион. Тут недалеко. Только надень что-то попроще.

Мы вышли, когда уже прошла дневная жара, и на город опустились ранние сумерки. Миновав несколько улиц, застроенных богатыми особняками, углубились в узкие проходы городской бедноты. Нас сопровождали два раба с тиковыми палками на случай нападения разбойников. Вскоре смысл экскурсии стал мне понятен, как только я разглядел висящие над дверями деревянные и металлические фаллосы: некоторые из них имели крылышки и даже перепончатые лапки. Постучав в одну из дверей, Аристотель ввёл меня в тёмное помещение. В нос ударил запах женского пота, к вони, впрочем, примешивался слабоватый аромат гелиотропа.

— Стевия! Принимай гостей!

На возглас Аристотеля в конце коридора показалась женщина, в небрежно накинутой на плечи хламиде. Щурясь от света лампы, которую несла перед собой, хрипло пригласила в комнату. Обмахнув скамью полой одежды, пригласила нас сесть. Из всех углов дома сквозила ужасающая бедность: покрытые копотью стены давно не знали щёлока и щётки, стол в подтёках вина, кровать под серым пологом с зиявшими на нас дырами.