Я - твое поражение (СИ) - Страница 18

— Гефестион!

И что я мог возразить тебе? Спросить, почему ты, рискуя собой, бережёшь меня? Разве непонятно? То, как ты покрывал жаркими поцелуями мои ноги, как вылизывал каждую складочку, как урчал, зарываясь лицом в мои волосы — всё кричало в тебе о любви. Бурная прелюдия переросла в не менее безудержный секс. Палатка ходила ходуном, а мы, не сдерживаясь, вопили от счастья. Мы жили этими мгновениями и не заглядывали в будущее.

— Почему ты не берёшь меня под Византий? — отдышавшись, осмелился спросить я.

— Предпочитаю спрятать сердце от врагов. Этой ночью я задумался о нашей судьбе, филэ, и понял, как стал уязвим. Я не переживу твоей гибели! Когда я услышал погребальные гимны из палатки Аминтора, я обезумел. Я думал, ты лишил себя жизни! О Гефестион, если бы это было на самом деле, я, не задумываясь, вступил бы в ладью Харона! Теперь ты понимаешь мои опасения?

— Понимаю, но всё равно хочу быть рядом! Кто из нас уйдёт первым, знают только мойры, но давай обновим наш обет и поклянемся: тот, кто останется, достойно похоронит возлюбленного, справит по нему все положенные ритуалы, как Ахиллес по Патроклу, отомстит и только тогда отправится следом.

Ты кивнул, соглашаясь, добежав до небольшого винного столика, смахнул с него чашу, наполнив красным вином, принёс мне. Мы по очереди отпили из неё, выплеснув остатки на алтарь Диониса, скрепили клятву долгим поцелуем.

Я не помню более безнадёжной осады, на которую было затрачено столько средств и в которую было вложено столько надежд. Телеги с разобранными катапультами и основной обоз тронулись в путь ещё на рассвете. Мы же, принеся положенные жертвы, во главе трёхтысячного войска выдвинулись к обеду. Как и договорились, ехали рядом, даря друг другу взгляды полные любви и ожидаемых доблестей. Двигались быстро и уже к исходу дня догнали обоз. До Византия оставался всего день пути и потому, приказав накормить лошадей и мулов, мы отправились на разведку. На свежих лошадях проскакали немало стадий, прежде чем выехали на невысокий холм, с вершины которого можно было различить ночное волнующееся море. Свежий бриз трепал волосы, сушил солью губы. Мне хотелось прижаться к тебе, кожей ощутить нашу крепнущую с каждым днём связь. Ты, видимо, терзался тем же желанием. Как одержимые, мы сошли с коней и возлегли на холме, подобно олимпийцам, сминая траву и оглашая окрестности вздохами, полными страсти. Днём меня предсказуемо тянуло в сон - покачиваясь на спине боевого коня, я с трудом удерживал равновесие, борясь с подступающей слабостью. Ты, напротив, был чересчур деятелен, носился галопом из одного конца каравана до другого, кричал на отстающих, грозил им гневом богов за промедление. Вскоре мы увидели зубчатые стены Византия. Приказав остановиться, ты раскинул шатры возле небольшого леса, сплошь состоящего из низкорослых сосен и кипарисов. Здесь нас не могли достать стрелы осаждённых. На пару мы проехали на виду у жителей города, чтобы оценить масштабы будущих битв, беспечно прогарцевали под стенами, время от времени издавая воинственные крики и грозя дротиками. Ты, желая показать всю серьёзность намерений, даже метнул свой дротик в запертые ворота из столетнего кедра. Попал. Македонское оружие пробило доску наполовину и застряло в ней, в ответ в нас полетели камни. Смеясь, мы поспешили убраться. Весь вечер в лагере царило веселье: распивая заздравные чаши, мы шутили и бахвалились в предвкушении победоносных битв. С Византия у нас установилась традиция пить из одного сосуда, и если бы кто-то вздумал всыпать в вино яд, готовы были умереть вместе.

Первый приступ оказался не таким лёгким, как представлялось вначале, мы подползли к воротам с ручным тяжеленным тараном, обитым грубым железным листом. Ты возглавлял группу воинов, тащивших бревно, я же прикрывал щитом твою голову. Немало стрел и камней в тот день принял на себя мой щит, после, в лагере, я насчитал не менее семи вмятин.

— Все разом! — кричал ты. — Вперёд, македонцы!

Казалось, в тебя вселился дух Ахиллеса, настолько неистов ты был в стремлении разбить неприступные ворота. Ударяя тараном в гудевшие створки, мы смогли содрать внешние покровы, а как только добрались до самих досок, наконечник тарана отвалился. Он был так плохо закреплён, что несколько ударов окончательно ослабили клепки. Зарычав от разочарования, ты приказал отступать. Весь день, мы были злы, вымотанные неудачей, ругая, на чём свет стоит обслугу орудий. Ты готов был броситься с кулаками на испуганных людей. Я увёл тебя в палатку и помог снять доспехи.

— Завтра всё получится, Александр, это временная неудача! Отдохни, я прикажу стражникам никого к тебе не пускать.

— Нет, Гефестион, не время сидеть и переживать, подобно слабым женщинам, идём посмотрим катапульты!

Состояние осадных машин было даже более плачевное, чем вид разломившегося тарана. Веревки сгнили, колёса разболтаны - ты просто не мог поверить в вероломство собственного отца, отправившего тебя под Византий с негодными катапультами и стреломётами, едва держащими дротик.

— Как же так, Гефестион? Почему он не позаботился проверить ещё раз, перед отправкой, все детали?

— Не осуждай отца, Александр, он царь и ему не к лицу вникать в такие тонкости, очевидно, это кто-то из окружения решил посмеяться над нами.

— Ты плохо его знаешь, филэ, и да хранит тебя Геракл, познакомиться с ним поближе! Я не сомневаюсь, он проверил каждую машину, прежде чем их разобрали и сложили в телеги. Он с самого начала желал мне поражения, посуди сам: Перинф не взят, а если Византий падёт, то обо мне будут говорить, как о более удачливом полководце, разве отец хочет этого?

— Любой отец желает добра сыну! — вырвалось у меня, и ты понимающе обнял меня за плечи.

— Не лги самому себе, Гефестион, Аминтор выгнал тебя за меньшее зло, не отказывай моему отцу в величии цели.

Кое-как собрав из доставленных трёх десятков машин четырнадцать катапульт и двадцать стреломётов, сплетя новые веревки из конских грив и хвостов, мы принялись обстреливать Византий. Но, как и в первый день, неудачи следовали одна за одной: непокорные жители успевали отстроить разрушенные части стены, прежде, чем мы приближались к ним, гарнизон, вопреки донесениям лазутчиков, оказался в полном составе и вполне боеспособным. Мы ввязывались в атаки с яростью отчаявшихся, и каждый раз отходили назад, зализывая раны. Ты приказал грабить и жечь окрестные селения, чтобы устрашить византийцев, подвергая мирных земледельцев мукам рабства. Но упрямый город держался, истощая наши силы, сам, тем не менее, не терял стойкости. В морские ворота Византия то и дело входили корабли с подкреплением: как с людьми, так и с продовольствием, оружием.

— Мы только зря теряем время и людей, — едко заметил ты в один из вечеров, когда, отдыхая после любовных забав, мы делили ложе на двоих.

Я приподнял голову и серьёзно вздохнул.

— Ты прав, но что же делать?

— Хочу послать к отцу, надо снять осаду, пока мы не потеряли последних солдат.

— И как можно скорее.

Притянув, ты рассеяно поцеловал, хотя мысли были далеко, не обо мне.

— Может, ещё разок?

— А кто против?

Откинув ненадолго заботы, мы погрузились в чарующую власть Эроса, стараясь дать возлюбленному всю полноту чувств.

Спустя четыре дня, царь Филипп посетил нас самолично.

— Александр! — Как всегда загремел баритон Филиппа с порога. — Вынь свой член из задницы Гефестиона и поприветствуй меня! Рад, небось, моему появлению? Чего застыл? Сворачивай палатки и ходу. Твоих солдат я забираю, всё равно ты их ничему путному научить не можешь! На севере взбунтовался скифский царишка, из тех, что пьют перебродившую конскую мочу и мажут детей кислым кобыльим молоком сразу после рождения. Нечестивец вздумал грабить границы македонских владений!

— Мы с Гефестионом поймаем его, отец!

— Э, нет, Александр, со стариком я разберусь сам, ты отправляешься прямиком в Пеллу! Сделаю тебя своим временным наместником! Рад?! Чего не скачешь, как полоумный? Дыхание спёрло от счастья?