Я - твое поражение (СИ) - Страница 132
Ты сидел в окружении восточных придворных и пребывал в добром расположении духа. Я уже хотел направиться к тебе, попроситься обратно, немного унизиться, немного польстить, я готов был снова уступить своей проклятой любви к тебе, заставившей забыть честь и гордость, предать друзей.
Меня спас Багой.
Ты спросишь, что же такого сделал евнух? Он танцевал. Единственное, что мог делать в совершенстве, и, будь я словоохотливым лизоблюдом, то расписал бы сейчас его прелести на десяти свитках. Ограничусь только одним – божественен. Не отрываясь, ты смотрел только на своего давнего любимца. Следил за каждым поворотом его головы, жестом длинных ладоней, золотой плечевой браслет, подаренный несомненно тобою, был единственным украшением Багоя, и его блеск затмевал все побрякушки, коими украсили себя иные участники. Крупные индийские сапфиры, глубокие, матовые так хорошо оттеняющие блистательную золотую оправу, затягивали в свои недра каждого, кто осмеливался глядеть на Багоя в упор. Было ли его восхваление заслуженным? Было, и первое место, и торжественный золотой венок на голову, и поцелуй царя. Когда все стали кричать о победе Багоя, ты, встав, спустился с тронного возвышения и подойдя к сомлевшему от долгой пляски триумфатору, вдруг подхватил его на руки, закружил и поцеловал. В губы, долгим страстным поцелуем.
- Клянусь Зевсом, - закричал во всеуслышание, - в мире нет человека прекраснее Багоя и благороднее его!
Не желая показывать какое действие на него произвели восторженные речи царя, евнух скромно потупился и отдал тебе низкий поклон, чем вызвал ещё одну волну восторженных воплей. Все вокруг славили его, превознося добродетели до небес. Я стоял один, в беснующейся толпе, забытый, ненужный, отслуживший свой срок. Не замечая ударов локтями, толкотни и вони разгорячённых тел, по сути я был все так же одинок, как и пару часов назад.
Обласкав танцора, ты пригласил его сесть у своих ног, справа от трона примостился Эвмен, всем видом показывая своё новое отличие, слева, на низком широком табурете, восседала Роксана. Двое других жён сидели в отдалении, накрыв головы разноцветными платками.
- Благодарю тебя, Дионис, - и я пропустил начало речи и потому не знаю, о чем ты толковал с богами, пока рассеяно рассматривал царедворцев, – Благодарю за удачный поход, за моих воинов, не посрамивших памяти предков, за мудрость моих вождей, за прелесть наших жён.
Славя вечно юного выпивоху, ты держал огромную чашу, наполненную вином на вытянутой к небу руке, ни разу не качнув её, показывая всем, что царь Азии и всего мира по-прежнему силен и здоров.
- За всех нас, собравшихся здесь, за мою Роксану, известившую о зачатии наследника, за Неарха - критянина и мудрого Пердикку, за Антипатра, за Полиперхона, за рыжего Кассандра, хотя тот и далеко, за Птолемея и его очаровательную жену Таис, за Гарпала, пусть подавится моим золотом, за Теофила, за Марсия, за Эвмена в конце концов. Хотя есть один человек, который бы сейчас, надув губки, презрительно фыркнул, да Аид с ним, за Гефестиона!
Я крупно вздрогнул, когда ты назвал моё имя. Хотя было вполне предсказуемо, что в первом десятке царедворцев следовало упомянуть хилиарха, и все же не ожидал, а когда услышал, вдруг, оттолкнувшись от толпы, вышел вперёд, на песок, обильно политый потом танцоров, взбаламученный их ногами.
- Дионис, мне не нужно твоё расположение!
Ты поперхнулся, чаша в руке накренилась и на шёлковую голубую мантию упало несколько капель, по виду более напомнивших кровь.
- Ты… Ты…Ты прекословишь не только мне, но и богам? Ты окончательно сошёл с ума? Несчастный!
- Несчастен ты, сидящий в окружении шакалов и лис. Тех, кто уже завтра готов перегрызть тебе глотку. Слепец, уверивший себя в исключительности судьбы по праву рождения, ты жалок.
- Подойди!
Взревел ты, мгновенно приходя в бешеное состояние, и, не дожидаясь исполнения приказа, подскочил ко мне, схватил за плечи, затряс, словно пытаясь вытрясти из головы крамольные мысли.
- Кто ты такой, чтобы жалеть меня? Дрянь, грязь под ногами! Кто бы ты был, не встреть однажды меня!? В кого бы превратился, не возвелич я тебя! Не можешь простить мне великодушия? Милосердия! Любви! Обласканный мною, ты вздумал насмехаться над чувствами царя? Забыл участь Каллисфена?
- Он умер, уважая себя. Но ты прав, называя меня самыми низменными прозвищами, я заслуживаю их, и мог бы прибавить ещё, но зачем? Я хочу сказать о другом. Ты спросил, кем бы я был отними у меня боги Александра? Изволь. Простым воином и погиб бы при Гранике, семья гордилась бы мной, поставили бы алтарь героической душе, сестры приносили цветы, а отец не закрывал лица от стыда, встречаясь со старыми приятелями. А может, я бы стал жрецом Асклепия, обрил голову, толок порошки в ступе, смазывал нарывы и вправлял вывороченные суставы и меня ценили, превозносили за добродетель. Или женился на хорошей доброй девушке, построил дом, завёл овец, разбил оливковый сад и встретил старость в окружении детей и внуков, поражая их своей мудростью. И меня бы любили, без измен, простой семейной любовью. Как видишь, у меня было много шансов стать хорошим человеком. Я выбрал самый гибельный путь и стал тем, кем ты меня назвал. Смотри на меня, на человека без гордости, без принципов, без души, это все я - цареубийца!
Выкрикнув, что накопил внутри за многие годы и, почувствовав облегчение, хотел уйти, но ты не дал шанса одуматься. Влепил оглушающую пощёчину. Тогда я плюнул тебе в лицо. Не смущаясь сотнями глаз, мы разорвали многолетние отношения у всех на виду.
- Ты..Ты..Ты…
Задыхаясь, силился выдавить из себя обидные слова, но не находил подходящих. Сзади подбежали Артабаз и Багой. Попытались успокоить.
- Пошли все прочь!
Завопил ты как безумный, размазывая мою слюну по щеке. Напуганные приступом бешенства, все, начиная с персидских жён и кончая последними рабами, бросились врассыпную, толкаясь , давя нерасторопных. Мы смотрели друг на друга и никто не отводил взгляда, многое можно было прочитать в них: отчаянье, страдание, смертельную ненависть.
- Сдохни тварь!
И стало так легко, так радостно, словно я сбросил груз давивший на плечи, как небосвод однажды поддерживаемый Гераклом. Не веря в собственное спасение, осмотрелся, заприметив враз опустевшие проходы, двинулся к одному из них. Оставалось совсем немного – выйти, глубоко вдохнуть и сказать себе – все кончено, ты освобождён, но в тот момент мои ноги подогнулись и я упал лицом в грязь, слыша над собой твой довольный смех. Пинок пониже спины обрушил хилиарха и сделал его пятнадцатилетним мальчишкой, опрокинутым тобою как при первой встрече.
«Никогда не вставай у меня на пути!»
И я пополз, упираясь локтями в песок, с лицом, измазанным, рассечённым в кровь твоей ладонью, я полз на карачках и хотел только одного - чтобы мой отец, благородный Аминтор, увидал сейчас то унижение, которое предсказывал и удовлетворил свою мудрость. Его сын, Гефестион, стал грязью, как он и говорил.
Уйти, исчезнуть, спрятаться от тебя, от сердца, обличавшего за скверные поступки – разве это возможно? И спасительная, радостная мысль вдруг озарила мой измученной мозг. Смерть, вот единственный выход. Не поверишь, но в тот момент я почувствовал такую лёгкость, слово душа, освободившись от пут, вдруг взмахнула крыльями, готовая сорваться прочь. Засмеявшись, я привалился спиной к одной из высоких колонн, отдыхая, закрыв глаза, без раздумий, принял решение. И все стало не важным, мой внешний вид – грязный, изорванный хитон, потерянная одна сандалия. Испуганные перешёптывания слуг, насмешливые высказывания завистников, их трусливое торжество. Не было более ничего, чтобы могло задеть меня. Я словно перешёл черту, за которой нет возврата и нет боязни, и самое главное - сожалений. Через некоторое время ко мне приблизился один из прислужников, предложил помощь, я милостиво разрешил. Взяв под локти, меня потащили по лестнице вверх, точно вдрызг пьяного.
Чужая спальня, чуждая постель, чужие покрывала и подушки. Чужой фиал, из которого поят меня чужим лекарством. Все чужое, все враждебное и злое. Впрочем, все равно, не задевает. Пришёл Багой с синяком под глазом, сообщил, что ты разгромил несколько залов и пытался поджечь дворец, спросил о моем самочувствии. Мы довольно спокойно поговорили, он поинтересовался не надо ли мне чего, я ответил – принеси яду. Не спросив кому и зачем, евнух расстегнул кафтан и снял с шеи золочённый кулон, выполненный в виде крошечной фигурки богини Кибелы, вздохнув, отцепил и протянул.