Я - твое поражение (СИ) - Страница 127

— Так значит это не тот сюрприз, который ты готовишь мне?

— Ах вот ты о чём. Перестань напрягаться, это я сдуру сболтнул, ты же понимаешь, никакой подарок не будет равен значению твоего присутствия рядом, ну вот опять молю чепуху, пошли лучше спать, устал как вьючный мул.

Обняв тебя за шею, я долго смотрел в некогда любимые глаза, искал в них то, что находил раньше без труда — искренность, неподдельное чувство, искал, но не нашёл. Ночью, по обыкновению, ты был нежен, насколько мог, и страстен, насколько хотел, принимая твои ласки, я всё пытался разгадать тайну под именем Александр, может потому и долго не мог закрыть глаза, даже после бурного оргазма. Лёжа на спине, прижимая к себе твоё расслабленное тело, думал, что готовишь мне — триумф или новое испытание, и самое главное — зачем?!

Впрочем, я отвлёкся, прости, надо заканчивать нелёгкое повествование, ты наверное хочешь узнать о моих соображениях насчёт тех свадеб? Ещё бы, угрохать почти десять тысяч талантов на золотые венки и кубки, я же вычистил все подземелья Персеполя, да-да речь идёт о том кладе некогда обещанном мне Тамазом. Сорвав глиняные печати с клинописными текстами, приказал рабам выносить на свет прогнившие мешки с мелкой золотой и серебряной монетою, драгоценные сосуды, уборы и украшения прежних правителей. Ты и не предполагал, сколько я смогу добыть средств, ты лишь расшвыривал богатства всем, кто их желал, помнишь, ты предложил каждому солдату взять столько денег, сколько он задолжал за все годы нашего освободительного похода. Мародёры, воры, мелкие прокажённые — все ринулись к столам, стоящим по улицам Суэ, в надежде поживиться даровым золотом. Ты не знал удержу в тратах, ты поставил девять тысяч шатров для женихов, приготовил девять тысяч драгоценных подарков и дал каждой знатной персидской невесте приличное приданое. У меня чернила несколько раз заканчивались, пока выписывал каждой чужеземке шелка и драгоценности, редкие благовония из Египта, на твою щедрость работало не менее сотни писцов, и вся эта работа стекалась ко мне и к Эвмену, которого после удаления Кратера ты начал отличать, и пронырливый грек, учуяв ветры царственного доверия, втёрся ко мне, напоминая, что уже заменял хилиарха, когда его провозгласили предателем. Я терпел, не знаю, почему, может, надеялся на что-то, сейчас не вспомню.

Закружился.

Когда насчитал день бракосочетания, вдруг обнаружил, что у меня нет даже свадебного наряда, в хлопотах я забыл о самом насущном вопросе и, приказав Гестии разыскать сколько-нибудь приличное одеяние, вновь погрузился в заботы. Что в те дни чувствовала моя жена? Наверное, отчаянье, хотя я и не спал с ней, всё же давал статус существованию, и теперь же она явно приуныла. Я не замечал её страданий, наверное, как и ты — моих, смешно. В этом мы с Гестией очень схожи, изредка бросая быстрый взгляд, я мог лишь подмечать сухие поджатые губы, выцветшие глаза, неопределённого серо-зелёного оттенка, загорелую кожу рук, с вечно обветренными пальцами и локтями потрескавшимися от зноя. Сейчас Гестия предстаёт перед мною такой, как в последние дни нашего совместного житья: худая, почти без груди, вечно озабоченная, где бы достать чистой воды, или не пригорела ли перепёлка в походной печи. Я никогда не разглядывал её как мужчина, с желанием, скорее, как необходимый предмет для собственного комфорта, и потому поплатился. В день свадьбы я нашёл в изголовье записку, крошечный кусочек пергамента, а в ней горькие слова. Гестия не упрекала меня и не держала обиды, она просто написала, что уходит. Три слова: «Прощай, оставайся один», — и казалось вся её жизнь уместилась в три слова. И чистая одежда, ещё помнившая тепло рук, и очаг с тёплой, сытной похлёбкой, начищенные сандалии. Не будь я нужен тебе, бросился искать последнего родного человека, но, помня о собственной роли в том грандиозном спектакле, оделся и под свадебные гимны вышел из покоев, как всегда неотразимый и великолепный. Думал ли я тогда о бедной оставленной девушке? И да и нет, скорее, более досадовал на предстоящее действо, жалел потраченного золота, ревновал?.. К тому времени я разучился ревновать, ты сам сделал своего филэ бессердечным и, возможно, даже к лучшему. Описывать пышность и торжественность свадьбы — значило даже в сотую долю не приблизиться к правдивости повествования, сверкающие белизной свадебные шатры, море цветов, ленты, сине-белые и ярко-жёлтые, как пожелание счастливой жизни, завязанные всевозможными узлами и бантами, пиршественные столы с яствами со всей Эйкумены. Запах разливаемого из мехов вина кружил головы, писк свирелей и торжественные тона кифар, столь любимых тобой, у шатров невест столпились родственники, не смея войти к девушкам негромко переговаривались, решая, кому достанется лучшая доля. Заметив меня, замолчали и так же молча поклонились до земли, я кивнул в ответ. Там, за узорчатой занавесью, и моя невеста, смешно, но я даже не знаю, как она выглядит. Низкая или напротив дылда, может уродлива, а может простоватая, как поселянка. Интересно, а ты видел лица своих невест, ведь, в отличнее от меня, царь женился сразу на двух девушках — Статитре, дочери Дария, и Парисатиде, дочери Артаксеркса. Мне досталась младшая из царских дочерей с труднопроизносимым именем Дрипетида, которое я тут же благополучно забыл, и не спешил вспоминать. Поднявшись по пяти ступеням на широкое возвышение для брачных клятв, заметил тебя, стоящего несколько в стороне, уже приодетого в алые персидские штаны и им в тон длинный распашной кафтан до пола, с богатой местной вышивкой, драгоценной бирюзой и агатами. На голове причудливая корона Ахименидов — золочённый колпак со сценами мифологических рассказов о Гильгамеше. Заметив меня, ты широко улыбнулся и пошёл навстречу.

— Гефестион, как же ты очарователен сегодня!

— Женихам положено быть красивыми, смотрю, ты тоже вырядился.

— Пустое, лишь бы наши не подвели. Как думаешь, не взбрыкнут в последний момент?

— Я говорил с ребятами, все они согласны, перспектива висеть обезглавленным на городской стене, никому не прельстила.

Ты засмеялся, думая, что я шучу. Хотя, какие уж тут шутки, только вчера утихомирил Птоломея и иже с ним, дал подзатыльник Перрдике и пригрозил Эвмену, клянусь, я был готов пойти на крайние меры, и они поняли и постарались изобразить на этом свадебном фарсе счастливые морды.

Такие же, как была у меня.

Понять, кому какая девушка досталась, не представлялось возможным, все они выходили закрытые алыми чадрами, и, согласно распорядителю, вставали возле указанных женихов. Пользуясь особым положениям, я единственный оставался рядом с тобой, и моя макушка неразумно возвышалась над твоей короной. Хмыкнув, ты промолчал и лишь слегка отодвинулся.

— Ведут! Приготовься!

По широкому проходу шли два евнуха: один держал за руки двух закутанных в драгоценные ткани женщин, второй одну. «Точно овцы на заклание», — подумал я, не стремясь даже в воображении представить будущую жену. Излишне резко схватил безвольную маленькую кисть с накрашенными алыми коготками, сжал, словно бедняжка была виновата во всех бедах и посмотрел на тебя.

— Пора.

Хор грянул священный гимн, состоящий больше частью из восточных жителей, оттого напев, получился каким-то не торжественным, а скорее заунывным, словно, вместо брака, девушек обрекали на смерть. Ты разгневанно свёл брови, так, что на лбу обозначилась глубокая морщинка, но вида не подал, твёрдо вступая, двинулся к застывшему жрецу. Волоча за собой двух персиянок. Вспоминая твою первую свадьбу, я поразился, насколько ты отличался от себя тогдашнего — молодого, порывистого, влюблённого в конце концов, сейчас же я видел только царя, даже скорее стареющего человека, выполняющего очень нудную, но, увы, необходимую работу. Поднявшись к алтарю, взял в руки ритуальный нож, твой голос зазвучал глухо, когда произносились слова клятв, когда разрезался пышный хлеб из индийской пшеницы. К ужасу устроителя торжеств, к слову, перса, свадебный каравай никак не хотел разрезаться, он сминался, тёк за лезвием, не давая острию окончательно вонзиться в себя. Многие увидели в этом дурной знак, тогда ты, как и в истории с Гордеевым узлом, который после нескольких попыток ты не мог развязать и, разрубив оный, гордо изрёк, что проблемы надо решать именно так, отбросив нож, просто разорвал пышную лепёшку на две часть и протянул по обе стороны, девушкам. Повинуясь, они, лишь слегка приподняв вуали, её съели. Жрец провозгласил брак свершённым, и ты, пользуясь властью, тут же приказал увести новых жён, мотивируя это их стыдливостью. Наступала моя очередь, не сильно отличаясь от тебя, я так же остановился перед самодельным алтарём и повторил слово в слово необходимую речь. Взял поданный царём кусок и передал будущей жене, сам же забывшись не откусил, просто отложил в сторону на стоящее рядом золотое блюдо.