Я - твое поражение (СИ) - Страница 125

— То, что Роксана редкостная дрянь, я знал с самого начала. Но ведь ты её выбрал, как я мог отказаться от дара любимого человека.

— А я думал, ты по-настоящему влюбился.

— Я и сам поначалу так думал, к тому же, на мать похожа, есть что-то родное, властное в её черных глазах, да и на тело недурна, впрочем, на этом достоинства и кончаются. Выпьешь со мной?

— Почему бы и нет?

Временами я не переставал удивляться, как ты можешь менять облики, точно змей сбрасывая старую кожу, чтобы выползти из изношенного одеяния ещё более ярким и сильным. Найдя второй бронзовый килик, наполнил, поднёс, я взял посудину, улыбаясь, посмотрел на отчеканенную звезду на дне, просвечивающиеся через алую жидкость.

— За тебя, Александр, да хранят тебя боги, ну и я… до кучи.

Неторопливая беседа, располагающее тепло в зале, постукивание молоточка скульптора, да-да, того самого Лисиппа, который изваял более сотни твоих статуй. Невидимый, несомненно влюблённый в тебя юноша, безответные чувства воплощал в искусстве камнереза, знал ли я о его тайне? Знал и предостерегал. Может потому Лисипп так и остался одним из многих, кого не затронуло твоё божественное пламя, не опалило и не сожгло.

Усевшись сзади и положив руки на плечи, ты принялся массировать мне затёкшую от долгой езды спину, игриво покусывая за ухо, трепля волосы. Я вздохнул, немного недовольный твоей шалостью.

— Александр, перестань, иначе я подумаю, что ты позвал меня для постельных утех.

— И что в том плохого?

— Нам обоим за тридцать, у тебя семья, жена, любовник, в конце концов!

— Обязательно об этом напоминать?

Сильно дёрнув меня за волосы, ты, прижав губы к виску, горячо зашептал:

— Я знаю, что тебе нужно, Гефестион, и клянусь богами, ты это получишь! А пока… поцелуй меня, как раньше, и забудем о моих жёнах и твои обидах, верь, скоро всё закончиться.

Заинтригованный твоим желанием, я остался в спальне на ночь, но сколько бы не заводил разговор о странной задумке, ты отмалчивался и лишь принимался с удвоенным рвением ласкать меня, повергая в страстное забытье. Утром нашёл возле ложа кипу нераспечатанных донесений со сатрапий, покачав головой, что означало для вида неодобрение твоей лени, принялся за обычное дело — править государством, границы которого, благодаря твоей жажде славы, всё расширялись и расширялись. Обычная рутинная работа, которая, благодаря твоему секретарю Эвмену, человеку низкого происхождения, но заслужившего царское доверие прилежанием, вскоре превратилась в механическое перекладывание свитков. Торопливо я ставил росчерк «Александр», прикладывал государственную печать, посылая на казнь особо зарвавшихся сатрапов, как персов, так и македонцев, выделял помощь бедным областям и всячески поддерживал армию. Она всегда была на первом месте, кто ни в чём не нуждался — это наши воины, на перевооружение, на обмундирование, на еду, и, конечно, на постройку и ремонт любимых инженерные сооружений, я тратил баснословные суммы. Вскоре среди бумаг обнаружил несколько распоряжений о наборе новобранцев, странно, но ты со мной ни разу не заговаривал о них, возможно, забыл, а может?.. Все, как один, жители персидских земель, обученные ведению боя лучшими стратегами — греками. Тридцать тысяч! Я опустил руку, с которой держал пергамент, чувствуя, как враз пересохло в горле.

— Жди ещё одного бунта!

Быстро просматривая запрашиваемые суммы, едва не подавился от обиды — вдвое больше, чем на довольствия стариков-македонцев, и кому? Желторотым юнцам, кто ещё и в бою не отличились, только из колыбелей повылезли. Возможно имеет место ошибка?

Недовольный открывшимся, вызвал к себе Эвмена, тот подтвердил, что всё, как и задумывалось, и драхмы подсчитаны всё до одной, и незачем светлейшему хилиарху перепроверять какие-то низменные счета, я опрокину стол, зарядил секретарю в глаз, крича, что подобное лихоимство карается смертью! Прямо на глазах Эвмена разорвал твой приказ надвое и, бросив под ноги, растоптал.

— Не бывать персу выше македонца!

— Александр так не считает.

— Значит я смогу убедить его в обратном!

— Не бушуй, светлейший, глядишь, и на тебя найдётся управа, не иди против царя.

— Не угрожай, бессовестный ворюга, я могу с хода припомнить все твои махинации и подарки просителей в палатке, и золото, спёкшееся от пожара на сотни талантов. Не ты ли рыдал, что нищ, как крестьянский осел? Благодари богов за милость царя и чти моё покровительство.

Эвмен отступил, лживая физиономия сморщилась, неприятно было вспоминать прошлые огрехи, порочившее его не только как царедворца, но и как порядочного человека. Не знаю, почему ты простил его, будь моя воля, я бы пригвоздил вора к первому попавшемуся дереву и не снимал бы, пока не истлел в назидание другим, глядишь, и не было бы того позорного итога с Гарпалом, нашим другом. Тот тоже, почувствовав себя безнаказанным, завёл дорогих любовниц, выписав их даже из Афин, соорудил в честь одной из них храм Афродиты. Вторую взял в жены, имел от неё приплод. Три года я относился к чудачествам Гарпала прохладно, помня об оказанной услуге после битвы при Иссе, но когда его самомнение выросло до того, что он стал именовать себя не ниже, чем наместник, терпение лопнуло. Видимо предупреждённый кем-то, изменник бежал, бросив жену и дочку, только мешок с ворованными деньгами взял, которые оказались ему дороже родных. Впрочем, радости ему побег не принёс, Афины побоялись дать убежище опальному казнохранителю, и вскоре он был схвачен моими людьми, и сейчас, сидя в железной клетке, ожидал решения своей участи.

По одному неумолимо уходили в небытие наши товарищи по палестре, теперь я уже мог по пальцам пересчитать тех, кто остался: Неарх, Леонат, Марсий, Птолемей, кто следующий? Может я?

Ночами, как никогда, ощущал опустошающее сердце одиночество. Я так и не научился любить женщин, Гестия, моя милая добрая Гестия, которой, кроме страданий, жизнь не принесла даров, редко появлялась в спальне, предпочитая задние отделения походного дома. Меня это устраивало, хотя бы потому, что уменьшилось внимание к хилиарху знатных охотниц за богатством и положением. Уже не раз случались, как бы невзначай, разговоры о моей женитьбе, любой сатрап был готов отдать мне в жёны дочь, племянницу, дальнюю родственницу. Кого угодно, лишь бы породниться с благородным Аминотидом. Решив, что, после фиктивного брака с Гестией, я избавил себя от подобного внимания, оказался крайне шокирован, когда ты вдруг заговорил о свадьбе.

— Хочу, чтобы ты взял себе жену.

— С чего бы такая напасть? У меня есть одна. Хватит!

— Нет, Гефестион, я говорю сейчас не о простой любовной связи, я о важном политическом союзе. Дрипетида, так кажется зовут младшую дочь Дария, её я избрал тебе в жёны, не возражай, после будешь благодарить.

— Дочь царя царей? Мне? Почему бы тебе не жениться на столь важной особе?

— Потому что я женюсь на старшей сестре, Статире, и да, мой дорогой филэ, как видишь, даже в этом деле мы вместе. Представь, женатые на родных сестрах, мы наконец достигнем того, о чём мечтали, мы свяжем себя племенными узами, наши сыновья будут братьями, разве есть лучшее исполнение твоим мечтам, а, Гефестион?

— Мечтам? Ты отучил меня мечтать. Впрочем, если так решил, изволь.

Спорить с тобой не хотелось, да и не в том я был положении, чтобы отстаивать какие-то призрачные права, понимал мудрость твоего решения, на этот раз согласился без скандала. И дома не буйствовал, подозвал Гестию, коротко сообщил о приказе царя и велел приготовиться к принятию в семью новой жены. О чём подумала она? Что почувствовала? Не знаю, молчание делало её чуть ли не идеальной спутницей жизни, возможно, у себя она и всплакнула, о чём я мог судить по красным векам на следующий день, но не более, всё также продолжая самоотверженно служить мне.

В Сузах, поселившись в прекрасном дворце и заняв, по обычаю, все его лучшие комнаты, я старался не думать о предстоящем празднестве, давний разговор представлялся как несущественный и только твой строгий выговор отрезвил своей неизбежностью.