Я - твое поражение (СИ) - Страница 122

Наши отношения были столь ярки, что я не могу не упомянуть о них. Ты сидел, прислонившись спиной к брошенной повозке, закрыв глаза. Грудь тяжело вздымалась под лёгким хлопковым панцирем. Я опустился рядом на колени.

— Александр, очнись, я дам тебе немного вина.

— Оставь, Гефестион, я не жажду.

— Ты ничего не ел, подкрепи себя хотя бы одном глотком.

Вздохнув, ты придвинулся так, что наши лица почти столкнулись, и я ощутил исходящий от тебя тяжёлый жар пустыни, глаза, налитые кровью, смотрели устало и потерянно.

— Филэ, сколько нам осталось?

— Мы не прошли и половины пути.

— Сколько нам осталось сил, мужества? Вдруг мы неправильно рассчитали, и завтра Миург уже позовёт нас!

— Не позовёт, она имеет власть только над слабыми умирающими людьми, мы же иные, мы — покорители мира…

— Не надо громких слов, скажи честно: ты уверен?

— Я знаю тебя, Александр, и этого достаточно.

— Знаешь? Да, ты знаешь! Даже больше, чем ведаю о себе я сам. Спасибо, Гефестион.

Я протянул полупустой мех с вином, позволяя тебе отпить только три глотка.

— Приберегу остальное.

— А сам? Сколько сегодня выпил ты?

— Достаточно, чтобы выжить.

Снимая с плеч плащ, укутал твои плечи и полез под найденную телегу, стараясь не стонать от слабости. Ты последовал за мной и там, обернувшись одним гимантием, мы стали Филалександром. Вспомни те дни, когда тебе будет одиноко, вспомни, как уставшие до смерти, мы находили силы, чтобы приласкать друг друга корявыми пальцами, с потрескавшейся от зноя кожей, пытались быть нежными. Наши губы, высохшие, жёсткие, были так осторожны, а соития так медлительны, растравляющее прекрасными. Вспомни те дни и заплачь: никто и никогда уже не подарит тебе того стоящего на грани безумия наслаждения, где каждый вдох мог быть последним, каждый удар сердца — завершающим.

И всё-таки мы жили, как только прекращался дневной зной, вставали и шли дальше, изредка встречая колючие кусты тамариска, жевали, точно бродячие верблюды, их блеклые листья. Отчаявшиеся воины пытались копать песок в надежде добыть воду, слабые из последних сил горстями носили порыжевшую почву. Страшное зрелище, но ещё более ужасное случалось, если им удавалось добраться до влажных слоёв. Помнишь, как люди жевали мокрый песок? Их языки, чёрные от жажды, рты, раскрытые в безмолвном крике? Припасы заканчивались, однажды потрогав мешок, привязанный к поясу, я с ужасом ощутил его пустоту. Так не должно было случиться, если верить карте, то мы должны были выйти к оазису ещё три дня назад, но, видимо, сбились с пути и бродили подобно воинам Кира, навсегда сгинувшим в песках. Я подполз к тебе, тронул за плечо.

— Александр… за теми холмами должна быть вода! Я принесу её тебе! Подожди немного!

— Нет, филэ!

— Не задерживай! Смотри, солнце поднимается, у меня мало времени, вот, возьми мой плащ и жди.

— Филэ…

— Береги силы, я скоро.

— Как скажешь. Но знай, если ты не вернёшься, я умру.

Не слишком ободряющее напутствие.

Повязав голову разодранной полой белого хитона, ставшего, к слову, уже давно серовато-бурым, я потащился по густому песку к избранным барханам. Я слукавил, сберегая последние капли вина, не пил и не ел уже четвёртый день и шёл я отнюдь не искать спасительную воду. Я хотел сдохнуть подальше от тебя. Каждый шаг давался с огромным трудом, тогда, презрев все устои, опустился на четвереньки и пополз, пытаясь скрыться, и когда уже, выбрав ложбину, хотел упокоиться в ней навсегда, услышал крик птицы. Будь благословенная та птица, её силуэт мелькнул в небе, и я понял, что мы лишь немного отклонились от карты, прошли мимо оазиса и уже удаляемся дальше в пустыню. Надо вернуться и взять немного вправо.

— Надо… вернуться… повернуть… направо… Надо, надо, надо.

И я ползу за птицей бездумно, тупо, бессознательно ползу.

Трава! Хватаю её и начинаю есть, колючие стебельки расцарапывают рот до крови. Всё равно нет ничего вкуснее этой засохшей, жёсткой травы, а дальше она — вода! Знаю, увидь кто-то сейчас тот ручей — скривился бы от омерзения: мутная зелёная густая тина, дурно пахнущая влага! С каким наслаждением я тянул её в пересохшее горло, бросал на лицо, невзирая на грязь, растирал по шуршавшей, точно пергамент, коже. Я лежал, не в силах отойти от ручья, как безумный, хохотал и рыдал, и никто не мог бы заставить вернуться, если бы не тот подзабытый шлем. Такой простой, солдатский, оброненный здесь кем-то неизвестным до нас, его находка навела на спасительную мысль и, наполнив, его до краёв, двинулся к тебе. Я очень боялся, как бы зной не высушил драгоценную воду, потому весь путь закрывал шлем куском хитона, я очень боялся упасть от слабости и пролить, не дойти, но боги милостивы, я донёс. Перешагивая через умиравших от жажды людей, дотащил до тебя тот шлем, тайком протянул, закрывая рукой от мучительных взглядов умирающих.

— Вода в двух сотнях шагов.

Ты принял шлем и долго смотрел, как плещется влага в его недрах, сразу несколько воинов поползли к ногам, понимая, что царь держит в руках спасение. Я закричал.

— Прочь, вода только для Александра!

И ты вылил её!

Я едва не рехнулся, когда ты просто вылил принесённую мною воду в песок, наверное, это был единственный раз, когда я реально захотел тебя убить. Благодари богов, что твой филэ не смог тогда удержать меч, иначе мы бы лишились царя в той пустыне.

Сколько нас вышло к оазису? Сложно сказать. Пески забрали три четверти твоих людей, немало забрала и вода. Дорвавшись до источника, не хуже меня, люди не могли уже покинуть его: они пили и пили, их животы раздувались до невероятных размеров, и тогда их начинало рвать. Зеленью, грязью. Они умирали, там, на берегу того ручья, но умирали счастливые.

Шестьдесят дней, шесть декад длился переход, из земли оритов до Пуры, столицы Гедрозии, жалкие остатки некогда могущественной армии выползли на равнины. Храбрые воины, уцелевшие в стольких битвах от мечей и копий, на стольких приступах от стрел врага, умерли в ужасной пустыне от мучений, голода и жажды, от солнечного зноя, от ослепляющей песчаной пыли, от утомительности пути по песку, от ночной стужи.

Жалкий конец, Пиррова победа!

Подкрепленные едой, приносимой местными жителями, мы приходили в себя долгие восемь дней. Ты распорядился, чтобы к нам свезли все припасы, которые только можно найти, и знаешь, хотя я и вкушал нежное мясо куропаток, которых очень любил, все восемь дней у меня на зубах продолжал скрипеть песок того спасительного, первого ручья.

В Пуре мы соединились с войсками Кратера. Гордец сумел сохранить даже слонов, и неудивительно, ведь он шёл плодороднейшей равниной, полной в ту пору съестным изобилием. Ждали Неарха, каждый день, выходя на берег, ты высматривал паруса кораблей, отправленных в обход побережья. Иногда я сопровождал царя, словно немой, стоял рядом, закутанный в плащ. Всего шестьдесят дней продолжался наш странный сон, в котором мне почудилось, что вернулись прежние отношения, и ты снова только мой возлюбленный. Найдя в твоих покоях Поликсену, жаркую пьяную гетеру в недвусмысленной позе, только тихонько прикрыл дверь. Ты не искал себе оправданий, не пытался беречь меня, ты больше не скрывал измен. Исчезло всё, о чем мы шептали друг другу на раскалённом песке, мы вернулись к началу и потому, увидев в один из вечеров мачты подходящих кораблей, ты бросился навстречу Неарху так, словно он был для тебя самым желанным человеком на свете. Я остался стоять, кутаясь в роскошную алую мантию. Всё ложь! Вспоминая, как тащил тебя к спасительному ручью, волоком, хватая, то за руку, то пихая в спину, едва ли не катил обмякшего от голода и жажды к воде, чувствовал страшную горечь в сердце. И всё же… попади я снова в тот день всеобщего отчаянья, поступил бы так же. Почему? Именно этот вопрос и не давал покоя, я силился понять, наблюдая, как соскочивший с носа флагмана, Неарх бредёт по пояс в воде, как протягивает руки, повисает на шее, как ты целуешь его в щеку, хлопаешь по спине, как вы о чём-то оживлённо горлопаните.