Я – контрабандист - Страница 1

Ту-154 медленно и неотвратимо выкатывается на взлетную полосу. Ясно обозначаются в темноте два ряда огней, уходящие далеко вперед, словно линия судьбы. Сквозь иллюминатор я вижу ясную круглую луну, с холодным равнодушием ожидающую предстоящее действо.

Сколько раз я вот так же сидел в самолете, нацеленном в ту или иную точку страны, но никогда не находился я в таком состоянии, как сейчас: состоянии человека, скользящего вниз по ледяной горе и уже не способного затормозить.

Самолет замирает и наполняется гулом. Он напоминает мне зверя, шумно дышащего, подрагивающего, готовящегося к чудовищному броску в девять тысяч километров (расстояние от Пулково до Владивостока)…

Мне было лет четырнадцать, когда моя старшая сестра не то в шутку, не то всерьез взялась расшифровывать замысловатые паутинки линий на моей доверительно раскрытой перед ней ладони. Итак, жизнь будет долгой, обдавая ладонь своим теплым дыханием, сообщила сестра, здоровье также не должно подкачать, а вот линия судьбы… В линии судьбы она углядела некий разрыв (зигзаг, скачок в сторону или что-то в этом духе).

Почему я об этом вдруг вспомнил? Ведь я не очень-то поверил тогда, а тем более не верю сейчас в подобные вещи. Сестра же, оказывается, и вовсе не запечатлела в памяти тот эпизод и уверяет даже, что гадать по руке она никогда не умела.

Но разрыв произошел…

Гул реактивных двигателей достиг самой высокой и напряженной ноты. Незримая сила прижала меня к спинке кресла, за стеклом понеслись огни, побежала темная земля, все быстрее, быстрее… Неуловимое мгновение – и они уже далеко внизу. Далеко, как далека для меня сейчас вся прежняя жизнь, институт, геология…

Наверное, я фанатик.

Помню, как еще мальчишкой на уроках географии я впадал в мечтательный дурман, оцепенело уставясь на какую-нибудь картинку с изображением безвестного озера, отражающего горную гряду, или заснеженной, предрассветной, щемительно синей тундры. И вот уже на поверхности озера появлялось и мое отражение, а на нетронутой снежной целине тундры – мой глубокий след (а в моем дневнике – очередное замечание о невнимательности на уроке).

А с каким благоговением извлекал я из черного бумажного пакета присланные дядей Сеней, маминым братом, геологом, фотографии. Они и по сей день стоят у меня перед глазами: белесые палатки на темном фоне хвойных дебрей; резиновая лодка, груженная ящиками и людьми, несущаяся по всклокоченной реке; вытаращенные глаза и не вместившиеся в рамки кадра рога вьючного оленя; карабин на плече моего дяди и большие сибирские лайки, с таким же обожанием глядящие на бородатых мужественных людей, с каким смотрел на них я.

В свою первую поездку в тайгу я, девятиклассник, зачисленный на лето маршрутным рабочим в настоящую геологическую партию (спасибо дяде!), дублировал отбираемые геологом образцы и привез домой, к ужасу родителей, два рюкзака камней, уплатив за авиабагаж почти треть своего заработка.

Или помню, как целый год, уже будучи сотрудником научно-исследовательского института, я просиживал с утра до вечера над микроскопом, и в конце дня мне во всем – в рисунке облаков, в струях сумеречной Невы – мерещились структуры изучаемых пород.

И уж совсем странной показалась бы кому-то наша первая встреча с Катей. Казалось бы, все настраивало тогда на лирический лад: негаснущий закат, акварельная легкость города, шершавость гранита под ладонью и рядом девушка, полная такого же мягкого очарования, какое заключал в себе ровный, чуть туманный свет, разлитый повсюду. Так о чем же я вел с ней беседу? О белых ночах, о возвышенных чувствах, о поэзии? Нет – о рудоносных осадочных бассейнах.

– Представь себе, – говорил я, – что на месте нынешнего Енисейского кряжа миллиард лет назад плескался древний морской бассейн.

– Ты фантазер, – улыбалась она.

– Да нет же! Это известные вещи: где когда-то было море, возникают горы, а позднее – равнина. Об этом столько написано!.. Я лишь попытался восстановить, каким был тот бассейн – его строение, глубину и процессы, что в нем протекали. У меня получилось, что он представлял собой прибрежное шельфовое море, отделенное от океана гигантским подводным хребтом. И на границе между этим морем и этим хребтом…

Я понимал, что с женщинами о работе не говорят, однако остановиться не мог. Я разводил руки в стороны, подобно рыбакам, передавая протяженность подводного хребта, рокотал, озвучивая воображаемое излияние раскаленных магм. (Очевидно, для меня в этом и заключалась поэзия.)

– И вот что интересно! – с жаром восклицал я. – Месторождения золота на Енисейском кряже располагаются цепочкой и как раз попадают на эту древнюю границу!

– Значит, это твое открытие? – с любопытством взглянула на меня девушка.

– Ну, не то что бы открытие… Хотя на Енисейском кряже таких исследований еще никто не проводил.

– Ты не обижайся, я в геологии ничего не смыслю, – молвила она. – Все это, наверное, очень увлекательно, но скажи: какая-то польза от этого открытия есть?

С удвоенной энергией я принялся разъяснять, как можно находить следы таких древних границ на поверхности земли; упомянул и о двух намеченных мною перспективных золотоносных зонах.

– Вот мы и пришли, – проговорила в эту минуту Катя. Мы стояли у подъезда дома.

Я ощутил неловкость.

– Заморочил я тебя своей геологией.

– Но в конце концов ты найдешь золото? – ободряюще спросила девушка.

Я скромно покачал головой:

– Не я. Другие. Но, возможно, с помощью этой моей модели.

– И много золота?

– Пока еще рано говорить… – замялся я.

– Ну а все-таки? Примерно.

– Многие сотни тонн, – определил я не без тайной гордости.

– И ты владелец таких сокровищ?! – шутливо воскликнула Катя. – Честно говоря, – призналась она напоследок, – из всего, что ты мне сегодня рассказывал, я почти ничего не поняла. Но я поняла для себя одно: ты очень любишь свою профессию. Мне кажется, для мужчины это очень важно – любить свое дело.

Вот так я признался в любви. Сперва – к своей профессии, а немного позднее – и к моей милой слушательнице.

…Катя. Как она сейчас? Одна с дочкой. Каково ей?

Щелчок. Мой сосед отстегнул ремень кресла. Мы набрали высоту. В овале иллюминатора – густо-синяя холодная люминесцирующая ночь. И это не сон, я в самом деле лечу на Дальний Восток.

Хотел бы я уяснить, как это все же произошло, что заставило меня совершить этот скачок. Звонок Олега? Экономический хаос в стране? Неоплачиваемый отпуск и безденежье? Или все это разом?

Но первой ласточкой, пожалуй, был Игорь.

Мы прожили вместе пять лет, в одной комнате студенческого общежития – Игорь, Олег и я.

Игорь сочетал в себе общественного деятеля (он был комсоргом курса) и своего в доску парня. Днем, в официальной обстановке, он рассказывал нам о семнадцатом съезде комсомола, а по вечерам в нашей комнате пел под гитару, тискал девчонок и разливал по стаканам портвейн. Но случалось, что-то у него не срабатывало, и в самый разгар пирушки наш комсорг внезапно расправлял плечи, окидывал всех строгим взглядом и принимался читать лекцию о том, какие огромные деньги затратило государство на наше обучение и, соответственно, как хорошо должны мы учиться и посещать занятия, чтобы в будущем окупить «вложенные в нас» средства. Обыкновенно после такой пламенной речи, словно выполнив свой долг, он валился на кровать и мертвецки засыпал.

После окончания университета мы виделись редко. Я знал, что Игорь работает в питерской геологической организации, ведущей разведку слюд на Кольском полуострове. Однако вскоре через общих знакомых до меня стали доходить слухи, будто он бросил геологию и занялся предпринимательством. Я, разумеется, не мог в это поверить. Чтобы Игорь, наш комсорг, больше всех говоривший о ценности нашей профессии, первым расстался с ней?!