Хрустальный грот (сборник) - Страница 39

— А Амброзий знает об этом?

— Амброзий — тоже человек короля.

Некоторое время мы шли молча.

— Белазий, а что будет со мной?

— Ничего.

— Но разве подглядывать за тайным обрядом — не святотатство?

— Не беспокойся, — сухо ответил Белазий, — У Амброзия длинные руки. Что это с тобой?

Я покачал головой. Я не смог бы объяснить этого словами даже самому себе. У меня возникло такое чувство, словно я стоял безоружным посреди битвы, и вдруг мне в руку вложили щит.

— Тебе не было страшно? — спросил Белазий.

— Нет.

— Это похоже на правду, клянусь Богиней! Да, Амброзий был прав. Ты отважен.

— Даже если и так, это не та отвага, которой стоит восхищаться. Когда-то я думал, что я лучше других детей, потому что не боюсь многого из того, чего боятся они. У меня, конечно, были свои страхи, но я умел держать их при себе. Я полагаю, это было что-то вроде гордости. Но теперь я начинаю понимать, почему даже тогда, когда я вижу впереди опасность и смерть, я смело иду вперед.

Белазий остановился. Мы были уже почти у самой рощи.

— И почему же?

— Потому что все это не для меня. Мне случалось бояться за других, но никогда — за себя. До сих пор не приходилось. Наверно, люди боятся неведомого. Они боятся боли и смерти, потому что это может подстерегать их за каждым поворотом. Но я — я иногда вижу то, что скрыто, то, что ждет впереди. И я заранее знаю, где меня ждет боль и опасность, и мне известно, что смерть моя еще не пришла. Потому я и не боюсь. Это не отвага.

— Да, — медленно произнес Белазий. — Я знал, что ты обладаешь даром ясновидения.

— Это бывает со мной лишь изредка и приходит ко мне по воле бога, а не по моему желанию.

Я уже и так наболтал лишнего — Белазий был не тот человек, кому стоит рассказывать о своих богах. Чтобы сменить тему, я быстро сказал:

— Послушай, Белазий! Ульфин ни в чем не виноват. Он ничего нам не сказал и остановил бы меня, если бы мог.

— Ты хочешь сказать, что если кому-то придется заплатить за все, то это должен быть ты?

— Но ведь это же справедливо. И к тому же я могу себе это позволить. — Я смеялся над ним, прячась за своим невидимым щитом. — Какова же будет кара? Я думаю, у такой древней религии, как ваша, должны быть в запасе кое-какие менее суровые меры наказания? Что со мной будет? Быть может, я умру от колик этой ночью или меня растерзает вепрь в следующий раз, как я выеду в лес без своего «Черного пса»?

Белазий улыбнулся — в первый раз за все это время.

— Не думай, что тебе удастся уйти безнаказанным. Мне еще пригодишься ты и твой дар, можешь быть уверен. Амброзий не единственный, кто умеет использовать людей, я — тоже. Ты сказал мне, что тебя нечто влекло сюда сегодня ночью; это сама Богиня привела тебя сюда, и ты станешь слугой Богини.

Он положил руку мне на плечи.

— Да, Мерлин Эмрис, ты заплатишь за сегодняшнюю ночь, заплатишь той монетой, которая удовлетворит Богиню. Богиня выследит тебя, как и любого, кто подсмотрел ее тайны, — но не затем, чтобы убить, о нет! Ты будешь не Актеоном, но Эндимионом, мой маленький, но способный ученик. Она примет тебя в свои объятия. Другими словами, ты будешь учиться до тех пор, пока я не возьму тебя с собой в святилище. И там ты предстанешь перед Богиней.

«Ни за что! — хотелось ответить мне. — Даже если ты намотаешь мои кишки на все деревья в лесу». Но я промолчал. «Бери власть, кто бы тебе ее ни предложил», — сказал Амброзий. Мне вспомнилось, как я стоял там, у ясеня. Да, это тоже сила — своего рода. Посмотрим. Я отодвинулся от Белазия — очень вежливо — и пошел наверх, в рощу.

Ульфин и раньше был напуган, но, увидев меня вместе со своим хозяином и поняв, где я был, он почти утратил дар речи от страха.

— Господин… я думал, он уехал домой… На самом деле, господин, Кадаль говорил, что…

— Дай мне плащ, — сказал Белазий, — и положи это в сумку.

Он бросил наземь белое одеяние, которое нес на руке. Оно развернулось и упало рядом с деревом, к которому был привязан Астер. Пони взвился на дыбы и захрапел. Я подумал было, что он просто испугался белой тряпки, но потом увидел на белом темные пятна и брызги, заметные даже в сумраке рощи, и, несмотря на то что стоял довольно далеко, почуял запах дыма и свежей крови.

Ульфин машинально протянул хозяину плащ.

— Господин мой… — Он задыхался от ужаса и от того, что ему приходилось удерживать норовистого коня, — Кадаль взял вьючную лошадь. Мы подумали, что господин Мерлин поехал в город. Правда, господин, я был уверен, что он поскакал в ту сторону! Я ему ничего не говорил, я клянусь…

— На седле кобылы Кадаля есть сумка. Положи одеяние туда, — Белазий набросил плащ на плечи и застегнул его, потом взял поводья, — Подсади меня!

Мальчик повиновался. Я видел, что он пытается не только оправдаться, но и понять, насколько Белазий разгневан.

— Господин, пожалуйста, поверь, я ничего не говорил! Клянусь всеми богами, что есть на свете!

Белазий словно не замечал его. Да, я знал, что он жесток; на самом деле за все время нашего знакомства мне ни разу не случалось видеть, чтобы Белазий подумал о чьей-то тревоге или боли; казалось, он даже не подозревал, что у людей — даже у свободных людей — могут быть какие-то чувства. Наверное, Ульфин для него сейчас был менее реален, чем эта лошадь. Белазий легко взлетел в седло, коротко приказал:

— Отойди.

Потом спросил меня:

— Управишься ли ты с кобылой, если мы поедем галопом? Я хочу добраться домой прежде, чем Кадаль обнаружит, что тебя нет, и поставит на уши весь город.

— Попробую. А Ульфин?

— А что Ульфин? Ульфин поведет домой твоего пони.

Он развернул коня и направил его к дороге. Ульфин подбежал ко мне, чтобы затолкать в сумку окровавленный балахон, и поспешно подставил мне плечо: с его помощью мне кое-как удалось взобраться на лошадь и сесть в седло. Мальчик молча отступил назад. Я чувствовал, как он дрожит. Наверно, рабам свойственно бояться всего на свете. Мне пришло в голову, что ему страшно даже идти одному через лес.

Я осадил кобылу и наклонился к нему.

— Ульфин, он не сердится, тебе ничего не будет. Клянусь тебе. Так что не бойся.

— Ты… ты что-нибудь видел, господин мой?

— Ничего. — По-своему это было правдой. Я спокойно смотрел ему в глаза, — Вспышку темноты — и обычную луну. Вот и все. Но даже если бы я что-нибудь и видел, это неважно. Меня посвятят в культ. Теперь понимаешь, почему он не сердится? На, возьми.

Я достал из ножен свой кинжал и бросил его вниз, так, что он воткнулся в землю меж сосновых игл.

— С ним тебе будет спокойнее, — сказал я, — но он тебе не понадобится. С тобой ничего не случится. Можешь мне поверить. Я знаю. Веди моего пони поосторожнее, ладно?

Я пнул кобылу в бока и направил ее вслед за Белазием.

Он ждал меня, то есть ехал сравнительно медленно. Когда я поравнялся с ним, он тотчас пустил коня в галоп. Кобыла рванулась следом. Я вцепился в узду и висел на ней, словно репей.

Тропа была достаточно открытая, так что мы хорошо видели дорогу в лунном свете. Она вела через лес к вершине холма, с которой мы на миг завидели огни города. Потом тропа снова нырнула в ложбину, и через некоторое время мы выехали из леса на соленые приморские пустоши.

Белазий ничего не говорил и не замедлял скачки. Я держался за кобылу, глядя на дорогу из-за ее плеча, и размышлял, что мы можем встретить на дороге Кадаля, возвращающегося за мной с отрядом солдат. А может быть, он поедет один…

Мы с плеском перешли вброд ручей глубиной по бабки лошадям, а потом тропа, протоптанная в траве, свернула направо, к большаку. Теперь я понял, где мы; я видел эту тропу, когда мы ехали в лес, — она поворачивала с дороги сразу после моста на опушке леса. Скоро мы выедем к мосту.

Белазий придержал коня и оглянулся через плечо. Когда кобыла поравнялась с ним, он схватил ее за повод. Кони перешли на шаг.

— Слушай!

Лошади. Очень много лошадей; едут быстро, рысью, по мощеной дороге. В сторону города.