Хроники Единорога. Охота (СИ) - Страница 1

Fabryka Słów, Люблин, 2007

Перевод: Марченко Владимир Борисович, 2021

ПРОЛОГ

Базилику Святого Петра перестраивали много раз. Далекой была дорога от представлений Бра­манте, через проекты Рафаэля, и вплоть до Микеланджело, который на эскизах первого указанного осно­вал окончательную версию собора. Ту самую, которая известна нам сейчас. Царящую над Вечным Горо­дом. И не только гласящую среди паломников славу Всевышнему, но и заставляющую опуститься на колени своей красотой и величием тех, которым кажется, будто бы они уже никогда не поверят в Бога.

Такое же впечатление складывается у паломника, глядящего на символизирующих четырех еван­гелистов парящие, хотя и до сих пор незавершенные, башни барселонского собора Святого Семейства. Эта бази­лика настолько отличается от представлений классического костёла, что человек, вступающий в ее стены, чувствует себя так, словно бы вступает в совершенно иной мир. Глядя на невероятные, совер­шенно чуждые формы здания, даже хорошо знающий искусство архитектуры обязан признать, что его знания – это ничто по сравнению с гением Гауди.

В мире хватает мистических зданий, столетиями очаровывающих красотой, и в этом нет ничего удивительного: их творцы делали все, что в человеческих силах, чтобы творение было достойно Бога. Храня в памяти все эти чудеса, трудно понять, чем руководствовались проектировщики дома божия, стоящего в самом центре Белостока. В бетонной глыбе, похожей, скорее, на здание гипермаркета, а не на костёл, практически не было ничего от готического величия. Не была она и образцом модернистского стиля, и уж наверняка она не производила надлежащего впечатления на верующих, которые совсем не­подалеку могли найти себе уютное место для молитвы в одной из жемчужин европейской сакральной архитектуры. Правда, это здание было увенчано православными крестами.

Интерьер бетонной святыни тоже был суровым; белым, словно лицо смерти, холодным, словно ее дыхание, хотя снаружи сейчас царила невыносимая жара. Массивные двери захлопнулись за вошед­шим с глухим грохотом, но никто из присутствующих не повернул головы. Уже отзвучали органные ак­корды, через несколько секунд должна была начаться проповедь; ксёндз как раз поднимался по ступеням невысокого амвона.

- Одно имеется царство в небесах… - произнес одетый в белое мужчина с длинными седыми во­лосами и ужасно худым лицом, входя в проход среди последних рядов пустых лавок. – Разве не так гла­сит Биб­лия?

Верующие как по команде обернулись к идущему по средине нефа пришедшему. Открывающий Писание священник замер с поднятой в жесте благословения рукой, с нескрываемым изумлением глядя на приближающуюся к амвону фигуру. В полнейшей тишине всякое столкновение каблуков с железными подковками с имитацией мрамора на полу в ушах собравшихся звучало ударами кузнечного молота.

- Тогда почему же, вместо того, чтобы совместно гласить славу Спасителю, вы до сих пор раска­лываете Царство Христово на очередные, мало чем отличающиеся один от другого обломки? – спросил пришелец, а голос у него был сильный, звучный, хотя, вместе с тем, очень спокойный.

Теперь собравшиеся в храме видели его уже лучше. Орлиный, выдающийся нос. Перепаханное морщинами исхудавшее лицо. Покрытые двухдневной, правда, редкой щетиной впалые щеки. И глаза… Потрясающие, блестящие и такие синие, как царство, о котором мужчина говорил. Пришелец остано­вился возле первых рядов. Осторожно опустился на одно колено и размашисто осенил себя знаком кре­ста, сильно склоняя голову.

- Ради сребреников это творите, как Иуда? – задал мужчина очередной вопрос, поднимаясь; на его широких устах цвела ироничная усмешка. – Или же ради мгновения иллюзорной власти?

- Да о ком… речь? – заикаясь, выдавил из себя изумленный настоятель. В его голосе можно было почувствовать неуверенность и слишком жесткий, как для этих сторон, акцент.

- О людях, что прибивают к вратам храмов листки со своими правами, - ответил незнакомец. – О переполненных грехом гордыни божьих слугах, бунтующих против власти иных, не менее достойных презрения священников. О жадных почитателях божка мамоны, истекающих роскошью среди моря нищеты. О фальшивых моральных авторитетах, выталкивающих собственными поступками верующих из божьих домов. О всех тех, которые называют себя протестантами, православными, католиками, хотя на самом деле, как дети одного и того же Бога, обязаны зваться только лишь христианами.

Говоря эти слова, мужчина не глядел на кафедру, зато внимательно присматривался к сидящим вокруг людям. Верующие боялись глянуть ему прямо в лицо, но когда тот отводил глаза, за ним следили десятки пар глаз. Мужчина чувствовал эти взгляды спиной: горящие, переполненные страхом, но пока что еще не ненавидящие.

- Сын мой, зачем ты мешаешь проведению службы божьей? – На сей раз вопрос с амвона был произнесен более резким тоном. – За кого ты себя считаешь?...

Кто-то на одной из последних лавок с правой стороны закашлялся. Кто-то другой тут же заставил его замолчать протяжным шипением.

- Ты знаешь, кто я такой. Как и все вы… - мужчина обвел круг разложенными руками, указывая на лавки. – Хотя и не хотите в это еще поверить.

- Святотатствуешь! – выкрикнул ксёндз, опираясь ладонями о резную балюстраду. Открытая Библия, под действием его выдающегося живота сползла с пюпитра и, шелестя страницами, полетела прямо в вытянутые руки мужчины в белом.

- Это я святотатствую?

Пришелец рассмеялся и осторожно расправил загнувшиеся страницы.

- Ты не имеешь права… - начал было священник, но не закончил.

Захлопнутое с треском Святое Писание не сколько заглушила слова ксёндза, сколько забила их назад в горло. Голос пришедшего казался теперь чуть ли не шепотом, но не было в храме никого, кто бы не вздрогнул, когда раздались произнесенные с презрением слова:

- А какое право имеешь ты быть пастырем сей отары после того, что случилось в Кржидлицах, Моронге, Пясечном, Сталевой Воле? Знают ли твои овечки, почему ты покидал те приходы ночью, тайком, нередко в компании охраны?...

Налитое лицо священника побагровело, чуть ли не посинело, глаза в течение нескольких секунд выражали безграничное изумление, но тут же верх взяла ненависть, уголки губ нервно задрожали. Они – священник и незнакомец – мерили друг друга взглядами.

- Ах ты урбановская[1], коммунистическая гнида… - прошипел наконец-то ксёндз, а лицо его просветлело. – Ну так, теперь я уже все понимаю. Это он наслал тебя сюда! Поначалу все лживо описал, а вот теперь…

- Тот, кто прислал меня сюда, - спокойно ответил мужчина в белом, прижимая Библию к груди, - не имеет ничего общего с упомянутым тобой человеком.

- Уж я-то прекрасно знаю, откуда ты приходишь, и кто тебе платит! – Настоятель нацелил палец в печально улыбающегося мужчину. – Только меня, коммуняка, так легко не испугать! Солью в глазу у вас стоим, ибо не даем людей простых оглуплять и грабить среди бела дня!

- Кстати, о грабеже… - бесцеремонно перебил его человек в белом. – У той старушечки, которой ты уделил помазания позавчера, имелись довольно-таки приличные сбережения в шкафу. По-моему, ты еще не успел внести на тот счет в банке "Ковчег", с которого финансируешь…

- Лжец! Клеветник! – разошелся священник. Он умоляюще поглядел на своих прихожан и разложил руки в папском жесте. – А вы что так сидите и пялитесь, когда вашего настоятеля провокаторы так оскорбляют?

Пришелец весело поглядел на лавки, на которых начала нервно ерзать пара мужчин. Трое как раз вставало, подгоняемые нервными призывами ксёндза. Седой указал пальцем на ближайшего из них. Одетый в потертый сливового цвета костюм, наверняка помнящий еще раннего Герека, был ниже него на голову и значительно толще.