Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса - Страница 30

— Там тебе письма, сынок, — сказал он, но в письмах не было ничего важного, кроме благодарностей от юного Уикера из Коломбо с дежурным приглашением разделить с ним полбутылки чего угодно в любое время, и, судя по штемпелю, письмо это летело вместе со мной и мистером Раджем.

— Полагаю, — сказал я, — тебя посетил некий цветной джентльмен.

— Он на тебя просто молится — ответил отец. — Но я не мог позволить ему остаться здесь, даже если он твой друг. Правда, не мог. Я ведь несколько (кха-кха-кха) старомоден в рассуждении о черномазых в доме.

— Они скоро будут во всех наших домах, — сказал я, — черномазые всех оттенков, еще до конца столетия. Новый мир принадлежит Азии.

— Отлично, — подытожил отец. — По этому случаю я прикупил свиных сосисок к полднику. Я подумал, что ты соскучился по ним после всего этого риса карри и тому подобного.

— Сосиски! — воскликнул я.

— Да.

Я хорошенько подрумянил сосиски на сковородке, поставил на стол сыр и сельдерей. Снова я был дома: полдник при электрическом свете, хрустящий сельдерей, ор и свистки из радиотрансляции футбольного матча, звук шлепнувшегося на коврик у двери футбольного еженедельника. Но в доме витал новый запах, который я не признал поначалу. А потом вспомнил, что где-то в окрестностях присутствует мистер Радж — дуновение кориандра и куркумы, дабы приправить наше холодное мясо. И отделаться от него я могу, только возвратившись в его мир, или что-то вроде того. Я вымыл посуду и составил компанию отцу перед бодрящим голубым экраном. Наш еженедельный друг — брутальный детина в шляпе — внушал нам, что наш долг содействовать Национальной гвардии в беспощадном искоренении наркомании среди старшеклассников. Он свалил, кивая под мрачную музыку, потом две девицы воспевали шампунь, кто-то сервировал банкетный стол одними бульонными кубиками, кошка мурлыкала о кошачьих пилюлях, а маленький мальчик пережевывал хлеб с неестественным удовольствием. Ведущая в новом платье ухмыльнулась и сообщила, что они (имея в виду себя) вот-вот куда-то отправятся. Она кувыркнулась во мраке, отец все кашлял и кашлял, а потом мы уже были готовы к «Черному лебедю», «Гадкому селезню», «Флаверовому козырю».

— Там у тебя-то, небось, жарко? — спросил отец, продрогнув на Клаттербак-авеню.

— Тепло, — ответил я, — а если на холме, то попрохладней, — и прибавил: — Тебе непременно надо поехать в теплые края. Просто в отпуск, не нравится мне твой кашель.

Кашель, едва о нем вспомнили, тут же взорвался с новой силой.

— Да я поправлюсь, — прокашлял отец, — весной.

— Ты должен, — настаивал я, — должен поехать со мной — морское путешествие пойдет тебе на пользу.

— Нет, — прямо сказал отец, — тебе пора жениться, а мне не хочется жить с невесткой. А если ты не женишься, — рубанул он без обиняков, — что ж это будет, если мне придется якшаться с твоими гейшами или кто там у тебя водится.

— Кто это просветил тебя насчет гейш?

— Да знаю, и все. А этот твой индийский приятель далеко пойдет. Похоже, он на тебя просто-таки молится во всех смыслах.

— Ох, — сказал я.

Мистер Радж был истинно восточным человеком и отпускал вычурные комплименты («такой великий человек, фаллос его длинен и толст, подобно дереву, истинный родоначальник всех окрестных деревень»), но надо бы мне сказать ему, что в мидлендском предместье это не сработает.

Мы добрались до «Черного лебедя» и окунулись в ликующее лето гомона, жажды и света, субботнюю толчею, которая, сквозь пот и неуют, распаляла, обещая исполнение плотских желаний потом, когда все закончится. Но не для меня. Отцовские кореши заняли ему место, а мне места не досталось. Я присоединился к приносящим дары у стойки бара, и встал следом за ланкаширским сыром, вязаным пуловером с шотландским узором, сливянкой домашнего разлива и поющей кружкой («Потрясающая хреновина, честное слово!» — восхитился Тед, притискивая кружку к самому уху, чтобы расслышать тоненький звучок). Пунцовый от сознания ничтожности моих подарков на общем фоне, я вручил ему коробку сигар из Джафны и коралловые серьги.

— Они ей так понравятся, голубчик ты мой, — сказал Тед, — здесь таких сережечек не сыщешь. Она как их наденет, так и красивше прежнего будет, а тут у нас чего? Сигарочки! Как ты угадал! — воскликнул он совершенно искренне. — Люблю добрые сигары. Ну-кась, да ты только глянь, Арнольд!

Я покраснел еще сильнее — от удовольствия — и, все явственнее осознавая свою ужасную скупость, спрятал нос в кружку с элем. И тут появился мистер Радж.

— Приношу свои извинения, — сказал он, — за опоздание. Но в каком-то смысле я как раз вовремя. — Он воссиял улыбкой на темном фоне пьющих, демонстрируя мне пинту мягкого пива. — Я находился, — сказал он, — в соседнем помещении, учился чрезвычайно затейливой местной игре. Становитесь в нескольких шагах от круглой доски с цифрами и швыряете заостренным оружием, целясь в самое большое число.

Какой-то сгорбленный коротышка в очках на полном серьезе слушал его во все уши, не донеся до рта кружку с пивом.

— Поучительная игра, — сказал мистер Радж. — К тому же я услышал мнения представителей рабочего класса по важнейшему вопросу межрасовых взаимоотношений. Я никогда не бездельничаю, — похвалился он, раздувая ноздри и широко улыбаясь строю бутылок на полках за барной стойкой. — Проделана большая работа в те часы, что были посвящены другим людям. Но теперь, — сказал мистер Радж, — теперь я готов к невинным забавам в вашем обществе, мистер Денхэм. Начнем же, ха-ха, предаваться отчаянному веселью вместе. — Говорил он лучше, чем соображал. Благо наши соседи у барной стойки наблюдали мистера Раджа сквозь призму простой трудовой британской пивной кружки, и все пока шло без осложнений. Закончив монолог, он улыбнулся окружающим, сдержанно кивнул. В награду я купил ему стаканчик виски и, вспомнив, спросил, как продвигаются его поиски жилья. Мистер Радж ответил:

— Прошу меня простить, мистер Денхэм, но, строго говоря, я сейчас не тот человек, который должным образом занят этими поисками. Вы же сами так и сказали в такси у того грубияна, что мы будем заниматься этим, имея в виду, что «мы» — это вы сами и остальная часть заинтересованного сообщества. Однако, — сказал он, хорошенько разбавив виски водой, — я уже сделал запрос леди, с которой познакомился сегодня пополудни, той леди, с которой я танцевал, и я питаю надежду, что она в конечном счете сдаст мне комнату в ее доме. Муж, как она сама мне сказала, ее покинул, а дом принадлежит ей — это был свадебный подарок ее отца и матери, успешных трактирщиков.

Мистер Радж замер с улыбкой на устах, позируя невидимому корреспонденту для снимка под названием: «Неутомимый научный работник с Цейлона», а после воображаемой вспышки залпом выпил свой разбавленный виски.

— Насчет подобных просьб для человека, чья кожа не бела, давно уже установлены правила, ибо негр из Вест-Индии чуть ли не падал ниц, умоляя о подобной милости, хотя… — он с добродушным вызовом во взоре посмотрел вокруг, — что такое, в конце концов, цвет кожи?

Никто не смог ответить на этот вопрос — чересчур философский для воскресного вечера.

— В каком-то смысле, это долг, это бремя, — ответил мистер Радж самому себе. — Я здесь, будучи субъектом Британского Содружества, занимаюсь чрезвычайно важными исследованиями, и негоже мне жить, как я живу в настоящее время, в позорно дорогом гостиничном номере. Негры, сказал я ей, принадлежат к низшей расе, а этот просто поет песни под струнный инструмент. Ему не пристало делать такие запросы. Более того, — сказал мистер Радж, — разве это не прекрасная возможность для аспиранта, изучающего межрасовые взаимоотношения, более пристально изучить особенности настроя и жизненных позиций женщин с разным цветом кожи? Хотя что такое, — он снова огляделся с добродушным вызовом во взоре, — в конце концов… — тут он как раз вспомнил, что уже задавал этот вопрос, и просто улыбнулся мне, причем в его карих цейлонских глазах не было ни капли лукавства.