Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса - Страница 23

— Не покидайте меня, — взмолился мистер Радж, — это ваш долг — оставаться со мной.

Он украдкой оглядывал веселых белокожих сотрудниц аэропорта, прислушиваясь, как собака, к лондонскому выговору носильщиков.

— Куда вы направляетесь? — спросил я. — Вы зарезервировали себе комнату где-нибудь?

— Я должен там быть завтра утром, — сказал мистер Радж. — меня представят мистеру Ратнаму. А вечером мне негде остановиться.

— А ваш брат?

— Я буду с вами откровенен, мистер Денхэм. Мой брат и я больше не общаемся. Надеюсь, что во всем Соединенном Королевстве достаточно места для нас двоих.

Мы стояли позади аэропорта и ждали, чтобы наш багаж погрузили в автобус. Мистер Радж был одет в очень тонкое пальто, он дрожал.

— Слушайте, — сказал я. — Давайте я отвезу вас в гостиницу. У вас есть английская валюта?

— У меня есть дорожные чеки.

Мы долго ехали к аэровокзалу, и я, взяв такси, отвез мистера Раджа в огромную и популярную гостиницу, полную выходцев с Востока, щеголявших в меховых пальто и куривших сигары. Мы ждали лифта, и вид у мистера Раджа был по-прежнему затравленный.

— Мы же встретимся завтра? — спросил он встревоженно. — Будем ездить вместе? Пожалуйста, мистер Денхэм, не покидайте меня насовсем.

— У меня завтра есть дела. И я не знаю, когда с ними расправлюсь. Но вы будете в порядке, мистер Радж. Ваши соотечественники о вас позаботятся.

— Мои соотечественники? — укорил он меня. — Я — гражданин Британского Содружества, и вы сами — тоже «мои соотечественники».

Мне дали хороший отпор.

— Какой у вас адрес? — спросил он. — Убедите меня в том, что в этом бессердечном городе я располагаю хоть одним другом.

И тут я обнаружил, как часто случается после долгого пребывания на Востоке, что не могу вспомнить отцовский адрес. Я сказал:

— Там есть такой паб «Черный лебедь» или «Утка». — Я объяснил, как туда добраться. — Я буду там послезавтра. В субботу. В семь тридцать. И если вы хотите познакомиться…

Лифтер-венгр, ждал нас с терпением беженца.

— «Флаверов козырь», — зачем-то добавил я.

— Спасибо, спасибо, мистер Денхэм. Вы настоящий… — И лифт унес его.

Я отправился в свою гостиницу, где, предупрежденная телеграммой (за счет фирмы) о моем прибытии итальянская вдова уже ждала меня с коньяком и с «Иль Джорно». И с новостями. Она сказала:

— Вас искали леди и джентльмен. Леди очень хорошенькая. Джентльмен не столь хорош, но с очень добрыми глазами.

— Кто? Зачем?

Но потом вспомнил, что забыл в Коломбо подарок для нее. Сари, конечно. Она никогда бы его не надела и стирать не станет. Берил обойдется.

— Они сказали, что, может, вернутся. Сказали, что никого в Лондоне не знают.

— А имя?

— Невозможное имя. Не могу выговорить. Но джентльмен оставил вам записку.

Она проковыляла за стойку и извлекла из грохота старых четок и запасных ключей конверт. Я взял его с дурным предчувствием, которое уже ощущал в самолете, несущемся к пустынным городам, когда сидел рядом с расслабленным и самодовольным мистером Раджем. Под письмом стояла отважная подпись: «У. Уинтерботтом». Видимо, так звучало основательнее, увесистее, нежели просто Уинтер.

Я прочел:

Вы были совершенно правы, говоря о прелюбодеяниях моей жены. Человек не может так жить. Так что я приехал в Лондон начать новую жизнь с Имогеной. Когда мы оба получим развод, мы поженимся. Ваш отец показал мне письмо с вашим адресом в Лондоне. Когда вы вернетесь из Индии, не зайдете ли нас повидать по адресу, указанному выше? У меня еще нет работы, но думаю, что скоро появится.

Искренне ваш…

Приехали. Вот я, пожилой торговец, с глупой улыбкой созерцавший воронье в Коломбо, комфортабельно отрыгивавший послеобеденным бренди, копошившийся в почве, чтобы высадить под солнцем молодую поросль — Уикера, основательно скучавший, а тут, нате вам — великое проявление любви, вызревшей в пригороде. За месяц, не более чем за месяц! Я посмотрел на адрес — маленькая гостиница в Западном Кенсингтоне.

Им нужны деньги, ясное дело. Я затвердел сердцем, думая о немыслимой непосредственности моральной системы Уинтера-принтера, — вы отвергаете с праведным отвращением прелюбодеяния в провинции только для того, чтобы броситься в полнокровную реальность — двойное прелюбодеяние, в мир еще более заблудший. Потом сердце мое смягчилось, в конце концов, есть нечто романтическое в попытке воссоздать легенду о короле Артуре в еще большем масштабе. Но я чувствовал, что меня водят за нос, отлучают от жизни… Несправедливо, что так много произошло за моей спиной.

Глава 7

В Западный Кенсингтон я прибыл рановато — где-то в полдесятого утра на следующий день. Я свернул с диковинной улицы, до сих пор запрещающей «немецкие оркестры», на меньшую улочку, но зато уж наверняка ничего не запрещающую. Гостиница, которую избрали Уинтерботтом и его соратница по греху, оказалась чем-то вроде чопорных меблированных комнат, которые из последних сил цеплялись за останки респектабельности, и название у гостиницы было подходящее — такое вполне могла измыслить Берил — «Трианон». Пришлось позвонить и подождать. Я оглядел улицу, на углу которой издохшая респектабельность будто пузырилась, испуская миазмы. Наконец появилась седая женщина в сером, зевающая и помятая спросонок, и я спросил мистера и миссис Уинтерботтом. Женщина зевнула в сторону второго этажа:

— Номер три.

Я спросил, стараясь быть любезным:

— Почему эта гостиница называется «Трианон»?

— Э… — произнесла она, просыпаясь. Казалось, вот-вот она скажет: «Если вы пришли сюда шутки шутить…», но ее ответ мог бы удовлетворить даже самого графа Рассела, — потому что таково ее название, я полагаю.

Пока я поднимался по ступеням, она смотрела мне в спину так, будто я прятал на себе бомбы, начиненные разрушительными домыслами. Я постучался в номер три и в ответ услышал возню, скрип кроватных пружин, свист встряхиваемого покрывала, звяканье мелочи в спешно натягиваемых штанах и крик: «Одну минутку!». Затем показалось лицо Уинтерботтома, бородатое лицо. Много же я пропустил. Эта свежеощетинившаяся соломенная борода была частью новой личности, которая храбро, даже агрессивно выступала против основательности звучания фамилии Уинтерботтом.

— Я знал, что вы придете рано или поздно.

Комната смотрелась ужасно голо и бесстыдно — ни тебе картинки на стене, ни даже скудного рисунка на обоях; распахнутые чемоданы на полу. Тепло, скаредными струйками сочащееся от газового камина, не могло соперничать со щедрыми тепловыми потоками, которые излучала Имогена. Она сидела на кровати, завернувшись в покрывало — рыжая, растрепанная, выставляя напоказ восхитительную шейку и гладкие белые плечи. Я подумал, что сейчас она пошлет меня куда подальше, но она улыбнулась и сказала:

— Привет.

— Это, — сказал я, — как гром среди ясного неба. Вот уж неожиданность.

Сесть можно было только на кровать — туда я и сел. Уинтерботтом прилег поближе к подушкам и принялся поглаживать правую руку Имогены. Она улыбнулась.

— Она проиграла, — мелодраматически воскликнул Уинтерботтом. — Она никогда не имела понятия, что такое настоящая любовь, вот в чем ее беда. Впрочем, — добавил он, — и моя тоже.

Поглаживания стали более решительными.

— Понятно. И сколько длится ваше сожительство?

— Нам пришлось бежать, — сказал этот новый лондонский Уинтерботтом. — Мы здесь неделю. Собираемся строить совместную жизнь.

Печатники не обязательно должны быть образованнее прочих смертных. Я ожидал от Уинтера каких угодно штампов и дождался.

— Это касается только нас двоих, — произнес он. — Мы бросили все друг для друга.

Тут пришла очередь Имогены подать реплику. Она сказала:

— Хватит жевать эти сопли, Билли. Мы решили попробовать, вот и все. Мы просто прикидываем, как оно, — сказала она мне. — Ему нужен присмотр, бедолажечке.

— Нет, — возразил Уинтерботтом, — мы любим друг друга. Я никогда не знал, что такое настоящая любовь, — повторил он.