Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса - Страница 21

— И какое же наказание?

— Хорошо бы морду начистить, пару зубов выбить, не очень больно, но чтоб запомнили на всю жизнь, так вот. Это наш долг, я так думаю.

— Вам следовало бы стать Богом — сказал я.

— Мне? Богом? — Он скорчил рожу потолку, словно Бог там и находился. — Я поступаю иначе, скажу я вам. Бог много натворил дурного, и это факт.

И тут моралист кивнул печально, но благожелательно. Воздел руку, вроде как благословляя меня, и ушел спать.

Улетел я в четыре часа утра. Прошел месяц, и мне больше не попадалось никого, столь яростно обуянного морализаторством. Мы с Уикером отметили Рождество за обедом в гостинице, и Уикер немного всплакнул в туалете, тихо поскулил на балконе в гостиной, выходившем на море, думая о том, что это было первое Рождество вдали от дома (ему повезло отмазаться от армии). Я погладил его, как собачонку, и сказал:

— Тише, тише. Наша судьба — жить в изгнании. Но мы всегда находим шестипенсовики в пудинге, а вот бутылку кларета я поищу сам. Тише, тише.

Прибой свистел и грохотал, над пальмами висела полная цейлонская луна.

— И это будет продолжаться три года, три года, — плакал он благотворными мальчишескими слезами.

Надо бы свести его, подумал я, с какой-нибудь девицей, евразийской школьной наставницей. Но потом сообразил — а зачем мне это надо? Так или иначе, неписаное правило Компании запрещало подобное панибратство во время испытательного срока. Пусть глаза краснеют ночью, утром будут яснее видеть.

Рождество миновало, пришел Новый год, и Уикер снова обедал со мной, и мы с ним открыли шампанское под бой часов. Он снова плакал, не так сильно как на прошлой неделе, и сказал:

— Новый год. Тим был самым безрадостным и всегда встречал Новый год с розгой от святого Николая и Негром. Негр — это наш кот.

Он заплакал в краткой, но сильной вспышке воспоминаний о Негре. Я погладил его, как собачку, и сказал:

— Тише, тише. Наша судьба — жить в изгнании. Но у меня всегда в запасе есть полбутылки «Лансона».

Следование этой забавной семейной традиции — приберегать по полбутылки всякой всячины для юного Уикера означало, возможно, слишком сильное погружение в адлеровскую семейную терапию. Я добавил, все еще поглаживая его:

— Я понимаю ваши чувства по отношению к Негру. У меня тоже был кот, который всегда любовался собой в садовой луже. Я называл его Конрад, и, знаете ли, мало кто мог сказать почему.

Он поднял опухшие глаза.

— Черный кот? — спросил он.

И тогда в моей жизни появился мистер Радж. Демонстрируя прекрасные зубы в песне англо-цейлонской речи, он заявил:

— Было бы хорошо, если бы ваш юный друг поменьше говорил о неграх.

Он был одет в идеально пошитый смокинг из вискозы.

— Мы-то с вами, — сказал он, — понимаем, но здесь слишком много людей, которые не поймут. И благоразумнее, я думаю, не…

Молодой Уикер, глядя на него затуманенным взором, сказал:

— Я говорю о нашем Негре, не о вашей компашке! Ваши могут пойти сами знаете куда!

— Ну же, Ральф, — сказал я, — вспомните. Вспомните, что я вам говорил.

Господи. Мне уезжать меньше чем через неделю, а он, несмотря на все мои инструкции, еще не готов.

— Да, ваши могут пойти, сами знаете куда, — повторил Уикер. — По какому праву ваши люди думают, что они лучше, чем мы? Просто потому, что вы черные, а мы белые? Почему плохо быть белым? И, в любом случае, это не наша вина, не так ли? Я прошу прощения за то, что я белый — это поможет? Может, мне надо прыгнуть в море?!

Он сделал движение, будто собрался прыгнуть, а учитывая прилив, достаточно было преодолеть балконные перила.

— Спокойно, спокойно, — сказал мистер Радж, в манере, подобной той, когда полупьяный житель Востока пытается обнять того, кто, как он знает, по выражению Сантаяны, больше не его нежный, ребячливый господин.

— Я не хочу никого обидеть. Меня зовут Радж. У меня степень бакалавра искусств, я человек с каким-никаким образованием. Мы оба знаем, что многие из этих людей именно то, как вы их назвали. Но иногда они могут превращаться в свирепых, возмущенных людей. Он кивнул в сторону жирной спины тамила и его жены.

— Счастливого Нового года, — пожелал он мне. — И вам, — сказал он Уикеру.

Он был высок, с красивыми классическими чертами лица — Аполлон в застывшем молочном шоколаде, хотя глаза таяли и горели, исполняя подобно стереоприемнику, романтический концерт.

Тело у него было не вычерпанное, как у Чарли Уиттиера, но поджарое и страстное, его руки говорили, жонглировали, взлетали, возвращались. Он сказал:

— Весьма польщен знакомством с вами, мистер Денхэм. Я искал…

— Откуда вы знаете имя мистера Денхэма? — спросил Уикер. — Лучший работник фирмы, старина Дж. У. Откуда вы узнали?

— Я полагаю, — ответил мистер Радж с улыбочками и отлично смазанной маслом вежливостью, — что он и я — собратья по путешествиям. Да, — он обратился ко мне. — Я увидел ваше имя в списке пассажиров авиалинии и подумал, не тот ли это мистер Денхэм, который недолгое время обучал меня в Тринкомали. Я не знал его инициалов, для учеников он был просто мистер Денхэм, и его все сильно любили и боялись. И когда официант указал на вас, я понял, что вы и есть мой давнишний учитель. О, — он приготовил новую улыбку и воздел палец, словно мышь, грызущая печенье «кошачий язык», переходя к самой сути.

Уикер сказал:

— Так он и ваш учитель, старина Дж. У.? И меня научил… (он покачал головой, пытаясь вытрясти самое сильное придыхание из возможных) — ну, до хрена чему. Добрейший старина Дж. У., Негр, — сказал он без паузы, казалось, он вот-вот снова заплачет.

— Негр — это его кот, — объяснил я мистеру Раджу.

— Да, да, кот. На полке для писем я вижу письмо, отправленное авиапочтой и адресованное мистеру Денхэму, и что, вы думаете, там в обратном адресе?

Я покачал головой, не держа обиду на постороннего, раз он был из Уэльса или с Востока, за то, что шарил в моей почте.

— Имя вашего отца, насколько я понимаю, — сказал мистер Радж, — и название города, куда я еду учиться в университете. — Он взглянул на меня с широкой фанатичной улыбкой, ожидая удивления, похвал, поздравлений. — Это, — сказал он, — убедило меня в том, что мне следует лететь в тот же день, что и вы, и ни днем раньше или позже. — Он снова посмотрел на меня, улыбаясь отрешенно и чисто, и потом пряный зефир тряхнул храмовые колокольчики смеха.

— Но, — заметил я, — у вас уже есть степень. И занятия в университете начинаются в октябре.

— Я ожидал от вас столь верного опровержения, — возрадовался мистер Радж. — И я зрелый студент, тридцати пяти лет, хотя вы тут же скажете, что я не выгляжу на этот возраст. Моему брату тридцать лет, и он на них и выглядит. Он в Дондоне, в столице мира, в Греевской школе барристеров. Он признает, что все еще, и с определенными трудностями, находится в процессе проникновения в изгибы и закоулки английского лучшего общества. Но он всегда страдал от некоторой застенчивости. Более того, его лицо не совсем то, что можно определить, как располагающее. Не то что мое, — сказал мистер Радж, улыбаясь и не страдая излишней скромностью. — Без сомнения, — продолжил мистер Радж, — с вашей помощью я скоро стану persona grata.

— Я не смогу вам помочь. Я почти не живу там. Но, — сказал я честно, — вам и самому не составит труда стать известным.

— Да? Да. Это утешает. Я буду учиться в аспирантуре, на стипендию, — объяснил мистер Радж. — Моя тема «Распространенные концепции расовых отличий». Мне надо там быть и общаться с людьми. Меня должны принимать в различных классах общества, от высших до низших. Главное — произвести первое впечатление. Вот почему я благодарен вам, сэр, мистер Денхэм, за то что вы поможете мне не набить ноги новыми башмаками.

— Но как, чем? Написать в городской совет, обучить есть вилкой и ножом, давать щедрые чаевые официанткам в чайных? С моей стороны…

Мистер Радж стоял с улыбчивым вниманием, готовый слушать.