Холотропное сознание - Страница 20

Когда мучительная борьба за выход из родового канала подходит к концу, напряжение и страдание достигают своего апогея. За этим следует подобное взрыву высвобождение — младенец, наконец, вырывается из тазового отверстия на свободу и делает свой первый вдох. Обычно, этот момент содержит в себе обещание огромного облегчения, но то, в какой степени это действительно происходит, зависит от специфических обстоятельств, окружающих рождение — таких, как возможность получения первой материнской ласки, установления зрительной связи с ней, и другие факторы. Эмпирические аспекты этого переходя составляют тему следующей главы.

Он начал испытывать сильное замешательство. По нему проходили волны жара, и он вспотел. Он начал дрожать и чувствовать тошноту. Он вдруг оказывался на вершине «американских горок», постепенно двигаясь к краю, затем терял контроль и устремлялся вниз. Ему пришла в голову аналогия: это было все равно, что глотать динамитную шашку с зажженным запалом. Шашка вот-вот должна взорваться, а он ничего не может сделать. Это ему совершенно неподвластно.

Последним, что он мог вспомнить, срываясь с края «американских горок», был грохот музыки, звучавшей с такой силой, словно она исходила из миллиона наушников. Его голова была огромной, и он чувствовал, будто у него тысяча ушей, в каждом из которых раздается разная музыка. Это было величайшее замешательство, которое ему когда-либо доводилось испытывать. Он умирал прямо здесь, и ничего не мог с этим поделать. Единственное, что ему оставалось, — идти навстречу этому. До него донеслись слова «верь и подчинись», и вдруг, подобно вспышке, он ощутил, что больше не лежит на кушетке и не имеет своей обычной личности. Перед ним начали разворачиваться сразу несколько сцен.

В первой сцене он погружался в болото, заполненное отвратительными существами. Эти существа приближались к нему, но не могли до него добраться. Лучше всего он мог описать эту «поездку по американским горкам» и полную потерю контроля, сравнивая ее с ходьбой по чрезвычайно скользкой поверхности. Сначала, должно быть, была какая-то твердая поверхность, а затем все становилось нетвердым, скользким и было не за что ухватиться; он падал, погружаясь все дальше и дальше в забвение. Он умирал.

Вдруг он оказался посреди площади средневекового города. Площадь была окружена фасадами готических соборов. Он видел, как все фигуры, венчающие карнизы, горгульи, животные, люди, полулюди-полуживотные, дьяволы и духи, казавшиеся ему сошедшими с полотен Иеронима Босха — выходили из своих соборных ниш. Они шагали ему навстречу!

По мере того, как на него надвигались все эти существа, он начал испытывать сильное страдание и боль, панику, ужас и отвращение. Что-то сдавливало ему виски, и он умирал. И затем он умер. Его смерть завершилась, когда давление в голове, наконец, переполнило его и он был в великой спешке вытолкнут в другой мир.

Новый мир, с которым он встретился, был нисколько не похож на предыдущие. Теперь паника и ужас ушли. Здесь были новые страдания, но в них он был не одинок. Каким-то образом он участвовал в смерти всех людей. Он начал переживать страдания Христа. Он был Иисусом, а также был Каждым, и все они, подобно погребальной процессии, совершали свой путь на Голгофу. В это время в его переживаниях больше не было замешательства. Его видения были совершенно ясными.

Ощущаемая им печаль была просто мучением. Затем он начал осознавать выступившую на оке Божьем кровавую слезу. На самом деле, он не видел ока Божьего, но он видел слезу, и она начала проливаться на весь мир, поскольку сам Бог участвовал в смерти и страданиях всех когда-либо живших людей. Процессия двигалась к Голгофе, и там его распяли вместе с Христом и со всеми людьми; он был Христом и всеми людьми. Он был распят и умер.

Сразу после этой всеобщей смерти он услышал самую возвышенную музыку, какую ему когда-либо приходилось слышать. Он слышал голоса поющих ангелов, и все умершие люди начали медленно подниматься. Это было подобно рождению; смерть на Кресте свершилась, а затем раздался свистящий звук, словно с Креста сорвался ветер и устремился в иной мир. Все вокруг него начали подниматься, и толпы людей образовали гигантские процессии, идущие к огромным соборам, наполненным светом свечей, золотом и благовониями. В это момент у него не было чувства отдельной личности. Он был во всех процессиях, и все процессии были в нем. Он был каждым мужчиной и каждой женщиной.

Вместе со всеми окружавшими его людьми он начал подниматься к свету, все выше и выше, мимо величественных беломраморных колонн. Толпы оставляли позади себя голубые, зеленые, красные и пурпурные краски и золото соборов и все цвета человеческих одеяний. Они поднимались в белизну, двигаясь между огромными чисто-белыми колоннами. С высоты доносилась музыка, все пели, а затем пришло видение. Это видение не было похоже ни на что виденное ранее; оно обладало особым качеством, которое убеждало его в том, что оно было ему даровано. Его коснулась плащаница Христа. В то же время, она коснулась не только его; скорее она коснулась всех людей, однако, в прикосновении ко всем, она коснулась его.

Одновременно с прикосновением плащаницы произошло несколько событий. Он стал очень маленьким — маленьким, как клетка, крошечным, как атом. Все люди выражали смирение и кланялись. Его наполняли покой и чувства радости и любви. Он всецело любил Бога. В то время, как все это происходило, касание плащаницы было подобно прикосновению высоковольтного провода. Все взорвалось, и этим взрывом людей забросило в высочайшее место из всех, — в сферу абсолютного света. Неожиданно все смолкло. Музыка прекратилась. Все звуки исчезли. Это было подобно нахождению в центре источника энергии, подобно бытию в Боге — не просто в присутствии Бога, но в Боге, соучастию в Боге.

Это продолжалось недолго — хотя в ходе переживания он осознал, что время ничего не значит — и они начали опускаться. Мир, в который они теперь спускались, не был похож ни на какой другой из тех, что он когда-либо знал — это был мир великой красоты. Там величественно пели хоры, и во время пения «Священных песнопений», «Славы в вышних к Богу» и «Осанны» был слышен голос Оракула: «Ничего не желай, ничего не желай», «ни к чему не стремись, ничего не ищи».

В этот период его посещали многие другие видения. В одном очень важном видении он как бы смотрел сквозь землю на основания Вселенной. Он опустился в глубины и открыл тайну, что Бога славят не только высотах, но и в глубинах. И в глубинах вселенной можно узреть свет. В глубинах множество тюремных камер. Когда он проходил через эти камеры, двери открывались и узники выходили славить Бога.

Еще одним впечатляющим видением этого сеанса была фигура, идущая по широкой, красивой реке в глубокой и просторной долине. На водной глади медленно и плавно текущей реки цвели кувшинки. Долина была окружена очень высокими горами со множеством стекавших с них ручьев. Вдруг донесся голос: «Река жизни течет в уста Божьи». Ему очень хотелось быть в этой реке, и он не мог понять, шел ли он по реке или сам был рекой. Река текла, и по мере того, как она двигалась к устам Бога, толпы людей и стаи животных — все твари Божьи — спускались ручьями, вливаясь в основной поток реки жизни.