Холодное время - Страница 9

– Прости, Селеста, – сказал он. – Амадей не сильно меня опередил, я слышал стук копыт, но он по дурости умчался в заросли Сомбревера. Там, где в бурю все повалилось. Геката споткнулась о ветку и теперь хромает. Мне попадет от Пеллетье.

Вдалеке послышался стук копыт, и они обернулись в сторону леса. Оттуда появился Дионис, правда без всадника.

– Матерь божья, – воскликнула Селеста, поднеся руку ко рту. – Он его сбросил!

Пеллетье успокаивающе махнул ей издалека. Амадей шел следом за ним, опустив руки, словно своенравный подросток после неудачного побега из дому.

– Все-таки он молодец, наш Пеллетье, – выдохнула Селеста. – Может вернуть любую лошадь, а видели бы вы, как он их дрессирует. Как говаривал патрон, – она перекрестилась, – “у Пеллетье такой характер, что я бы уже давно его выгнал. Но он ценный кадр. Нет худа без добра. Во всех нас, Селеста, есть и худо, и добро”. Это его слова.

Амадей равнодушно позволил Селесте обнять себя. Затем повернулся к полицейским, окинув их безучастным взглядом. Он как раз был довольно красив – прямой нос, четко очерченные губы, длиннющие ресницы, черные кудри. На лбу у него выступили капли пота, щеки разрумянились от быстрой скачки. Романтичная утонченность, женский шарм, легкая небритость.

– Виноват, Пеллетье, – сказал Виктор управляющему, который встревоженно ощупывал ногу Гекаты. – Я попытался его догнать.

– Не вышло, мальчик мой.

– Потому что он поскакал к Сомбреверу. А Геката споткнулась о низкую ветку.

Пеллетье выпрямился и прислонился щекой к морде Гекаты, почесывая ей гриву.

– Вот тебе и на, – повторил про себя Адамберг.

– Переломов у нее нет, на твое счастье, – сказал Пеллетье. – А то бы я тебе вдарил как следует. Для такой погони не Гекату надо было брать, а Артемиду. Она замечает ветки и высоко прыгает, и тебе это прекрасно известно, черт побери. Гекате больно, ей надо смазать ногу.

Уводя лошадь, он обернулся к полицейским:

– Эй, – громко крикнул он, – хватит, черт возьми, терять время и копаться в моем прошлом, я вам сам все расскажу как на духу. Я четыре года провел за решеткой. Так избивал свою благоверную, что как-то раз сломал ей руку и напоследок вышиб все зубы. С тех пор прошло больше двадцати пяти лет. Говорят, она вставила искусственную челюсть и снова вышла замуж. Так что не извольте беспокоиться. Все путем, тут народ в курсе, я никогда никому не врал. И патрона не я замочил, если вас это интересует. Я только баб поколачиваю, и то своих. А баб у меня больше нет.

И Пеллетье с достоинством удалился, нежно обнимая лошадь за шею.

Селеста принесла им еще кофе, чтобы “оправиться от пережитого”, и чай с молоком для Амадея. Она расстаралась, угостив их к тому же печеньем и кексом с изюмом. Данглар, не мешкая, приступил к трапезе, и Бурлен последовал его примеру. Уже начало восьмого, а он толком даже не пообедал. Они снова сидели в просторной гостиной на первом этаже, с высокими окнами и статуями. Пол был в несколько слоев устлан коврами, а стены сплошь увешаны картинами.

Только обувь пришлось снять.

– Сюда нельзя входить с лошадиным навозом на подошвах, – строго сказала Селеста. – Извините, что пришлось попросить вас разуться.

Они сидели в одних носках, что придавало ситуации некоторую несуразность, фактически подрывая авторитет сил правопорядка. Адамберг предпочел снять и ботинки, и носки – голышом выглядишь всегда элегантнее, чем полураздетым, – Бурлен же инстинктивно воспротивился приказу под тем предлогом, что у него на подошвах не могло быть навоза. На что Селеста заявила непререкаемым тоном: “На подошвах всегда есть навоз”. Адамберг согласился, что это очень тонко подмечено, и убедил Бурлена подчиниться, сейчас было не время терять недавно приобретенную союзницу. Селеста еще раз попросила их говорить потише.

– Ну да, – сказал Амадей. Он беспрестанно скрещивал и разводил ноги, закидывая попеременно то левую ступню на правое колено, то наоборот, выставив на всеобщее обозрение красные носки, видневшиеся из-под разодранных джинсов. – Ну да. Я не хотел с вами разговаривать. Поэтому сбежал. Вот и все.

– Не хотели разговаривать об отце или о письме Алисы Готье? – спросил Бурлен.

– Об Алисе Готье. Это письмо – наше с ней личное дело. Я не думаю, что имею право показывать его кому-то без ее разрешения. Да и зачем оно вам. Это наше личное дело.

– Ее разрешения мы не уже получим. – Бурлен засунул ноги под стол и распластал свои ручищи на скатерти. – Мадам Готье умерла во вторник. И это ее прощальное письмо.

– Так я же был у нее в понедельник, – энергично запротестовал Амадей.

Неизбежная реакция, спонтанная и необдуманная, как будто если ты виделся с человеком в понедельник, он никак не может умереть во вторник. Внезапную смерть вообще трудно воспринять.

– Врач сказал, что жить ей осталось несколько месяцев, – продолжал молодой человек. – Поэтому она и решила навести порядок в своих делах. Мелких и крупных, по ее выражению.

– Она вскрыла себе вены, сидя в ванне, – сказал Бурлен.

– Ну, это вряд ли, – живо возразил Амадей. – Она начала собирать гигантский пазл, картину Коро. И очень надеялась закончить небо, пока жива. Небо труднее всего. И сложить, и добраться до него. Это опять же ее слова.

– Она могла вас обмануть.

– Сомневаюсь.

– Вы что, так хорошо ее знали?

– В понедельник я ее увидел впервые.

– Вы приехали, получив ее письмо?

– А почему же еще? Я полагаю, вы хотите его увидеть?

Амадей Мафоре изъяснялся нервной скороговоркой, чего никак нельзя было ожидать, глядя на мягкие черты его лица. Он вытащил из внутреннего кармана конверт и судорожным, неловким жестом сунул его толстому комиссару. Адамберг и Данглар подошли поближе.

Бурлен с серьезным видом сложил письмо.

– Мы не знали, что вы лишились матери.

– Десять лет назад, – сказал Амадей. – Мне было всего семнадцать, и родители не взяли меня с собой в Исландию. Матери вдруг вздумалось “очиститься среди вечных льдов”, я навсегда запомнил ее восторг и эту фразу. Ей удалось уговорить отца, вернее, заморочить ему голову. Вечные льды были совсем не в его вкусе. Но против напора моей матери устоять было трудно. Она была всегда такая веселая, жизнерадостная, неотразимая, короче. Она могла бы показаться ненасытной, но ей просто все было интересно и хотелось всего и сразу. Вот они и поехали. Она, отец и Виктор. Виктор был очень возбужден предстоящим путешествием – он никогда не выезжал за пределы Франции. Но вернулись они вдвоем, отец и он. Мать умерла от переохлаждения, так они мне сказали.

Амадей шмыгнул носом и, не зная, как продолжать, принялся массировать себе пальцы ног, или, скорее, выламывать их во все стороны.