Холодное время - Страница 17

– Он же не идиот. Верхом за ним было не угнаться. Он мог бы доскакать до Рамбуйе и сесть на парижский поезд. А там уже Лиссабон, Неаполь, Копенгаген и что душе угодно. Оставил бы нас далеко позади.

– В таком случае он не взял бы Диониса, тем более без седла. Нет, он задумал что-то другое, – сказал Адамберг, опуская стекло и высовывая наружу руку.

Он всегда так делал, чтобы почувствовать капли дождя на ладони.

– Или вообще ничего не задумал, – сказал Данглар.

– Что было бы еще тревожнее, но почему бы и нет. Пустая голова, красивое лицо? Полная противоположность Виктору. Тонкий ум, неблагодарная внешность.

– А Виктор? Он мог прочесть письмо Алисы Готье и помчаться в Париж.

– Чтобы заткнуть ее, мог, да. Но у Виктора не было никаких причин убивать своего шефа. В отличие от всех остальных.

– Это правда, – согласился Данглар. – У Селесты, Пеллетье, да и у любого из соседей могло возникнуть желание прикончить Анри Мафоре. Если верить Бурлену, он нажил целое состояние. Семейство Мафоре приобрело около тысячи картин между 1870 и 1930 годами. Такие суммы – лучший катализатор всякого рода драм и приступов ярости. Только вот зачем им топить Алису Готье.

– И тем более рисовать непонятный знак.

– Кстати, о знаке.

Данглар вздохнул, поудобнее устраиваясь на сиденье.

– Вы раздражены, потому что не смогли его расшифровать.

– Это еще слабо сказано. А почему вы заговорили о гильотине? Этот знак похож на что угодно, кроме гильотины.

– Я заговорил о гильотине, потому что это гильотина.

Майор в темноте покачал головой. Адамберг замедлил ход и притормозил на обочине.

– Это еще зачем? – проворчал Данглар.

– Не для того, чтобы пописать. Я хочу нарисовать вам гильотину. Или, вернее, этот рисунок гильотины. То есть я нарисую вам рисунок.

– Вот оно что.

Адамберг включил аварийные огни и повернулся к майору.

– Вы хорошо помните Революцию? – спросил он, отодрав от штанов шарик репейника.

– Французскую? Помню, хотя я при этом не присутствовал.

– Отлично, потому что я не помню. Но я знаю, что как-то раз один инженер предложил использовать гильотину для казни осужденных, чтобы их всех можно было обезглавить одним и тем же способом, не причиняя страданий. В то время она еще не предназначалась для Террора.

– Не один инженер, а один великий врач. Доктор Гильотен.

– Вот-вот.

– Жозеф Игнас Гильотен.

– Вам виднее.

– До того он был врачом графа Прованского.

– Данглар, вам нарисовать рисунок или как?

– Рисуйте.

– Король пока еще король. И не говорите мне, что его звали Людовик Шестнадцатый, я сам знаю. На каком-то там собрании Гильотен продемонстрировал свое изобретение. Говорят, его величество при этом присутствовал.

– Значит, до августа 1792-го.

– Наверняка.

Майор нахмурился, и Адамберг закурил помятую сигарету, протянув другую своему помощнику. В тишине зажглись две огненные точки.

– Такое ощущение, что мы одни на свете, – негромко сказал Адамберг. – Куда подевались люди? Все остальные?

– Живут себе. Просто в данный момент они не рисуют рисунки на обочине.

– Говорят, – продолжал Адамберг, – что доктор показал им чертеж классической гильотины. Потому что на самом деле она уже давно существовала.

– С шестнадцатого века. Но Гильотен усовершенствовал систему.

– А раньше что собой представляла гильотина?

– У нее было округлое лезвие.

– Вот так, значит. – Адамберг начертил на запотевшем стекле две параллельные линии, соединив их полукругом.

– Да, так. Либо с прямым лезвием. А Гильотен решил, что косой нож будет рубить гораздо эффективнее и быстрее.

– Ну, мне не так рассказывали. Мне рассказывали, что король, поднаторевший в механике куда больше, чем в политике, схватил чертеж, изучил его и, недолго думая, перечеркнул округлое лезвие наклонной линией, обозначив таким образом трансформацию устройства. Именно он видоизменил гильотину и усовершенствовал ее. – Адамберг дорисовал на стекле поперечную линию. – Вот так.

Данглар, в свою очередь опустив стекло, стряхнул наружу пепел. Адамберг отлепил еще один шарик репейника и положил его на приборную панель.

– Это что еще за история? – спросил Данглар.

– Именно что история, и я не говорил, что она подлинная. Я сказал, что слышал ее. Людовик Шестнадцатый вроде бы самолично нарисовал безупречный механизм, при помощи которого его позже обезглавили.

Данглар с недовольным видом выдыхал дым сквозь зубы.

– И где вы это вычитали?

– Нигде не вычитал. Помните ученого старика с площади Эдгара Кине? Он мне как-то раз рассказал эту легенду, начертив пальцем то же самое на влажном столике в кафе “Викинг”[1]. Извините, Данглар. – Адамберг включил зажигание. – Нет ничего унизительного в том, чтобы чего-то не знать. Я бы тогда вообще забуксовал.

– Я не унижен, а ошарашен.

– И что вы теперь думаете? О знаке?

– Он не имеет отношения к Революции. В противном случае не было бы намека на короля.

– На обезглавленного короля, Данглар. Это разные вещи. Можно рассматривать его как знак высшего Террора, высшей кары.

– Если именно это намеревался изобразить убийца.

– Должно быть, совпадение. Достаточно поразительное.

– То есть наш убийца увлекается историей.

– Вовсе не обязательно. Даже мне этот рисунок знаком. Наверно, у убийцы прекрасная память.

– Гипермнезия.

– Как у Виктора, например.

Адамберг вел машину молча, они уже подъезжали к Парижу.

– Мы, как выясняется, совсем не одни на свете, – заметил он, обгоняя грузовик. – Одним словом, это некто, кто размышляет о Революции.

– Несомненно.

В противоположность Данглару, Адамбергу не требовался долгий сон. Он открыл глаза в семь часов и, пока его сын Кромс[2] резал хлеб, зарядил кофеварку. Кромс заморачивался не больше отца, и поэтому ломти у него получались толстые и разнокалиберные.

– Трудная ночь была?

– Покойник в долине Шеврёз. Допросы, его сынок, нервозный и смазливый, как девчонка, секретарь с весьма причудливой памятью, жлоб, заправляющий конезаводом, женщина в лесной хижине, кабан, местный ресторанчик, гильотина Людовика Шестнадцатого, прóклятая башня, заваленная вороньим пометом, и все это в местечке под названием Брешь, не обозначенном на карте.

– Все рассыпается?

– Наоборот, все свалено в кучу.

– Вчера голубь залетал. Ты его пропустил.

– Он уже месяца два не показывался. С ним все в порядке?

– Лучше не бывает, но он опять насрал на стол.

– Хотел тебя порадовать.

В девять часов Адамберг собрал практически всех своих подчиненных в самом просторном зале, который Данглар когда-то удачно окрестил Соборным. А самый маленький, где офицеры собирались узким кругом, – Залом капитула. Эти названия вошли в обиход. Заспанный Данглар в это утро тоже сидел в Соборном зале, протягивая руку к стаканчику с кофе, который принес ему Эсталер. Тут, как и везде, молодой бригадир разносил всем кофе – он сам выбрал себе эту миссию и блестяще с ней справлялся – в отличие от всех прочих миссий, как считали некоторые. Ну а вообще в его вытаращенных зеленых глазах, казалось, застыло выражение крайнего изумления. Эсталер поклонялся двум кумирам – комиссару и могучей и всемогущей Виолетте Ретанкур, которой родители явно по недоразумению дали имя нежной фиалки, не ожидая, что дочка вымахает до метра девяноста четырех сантиметров и наберет сто десять кило мышечной массы. Глубинная несхожесть двух божеств то и дело повергала Эсталера в печальное недоумение, ибо на развилке ему трудно было выбрать правильный путь.

Адамберг, не имея ни малейшей склонности к обобщениям и внятным отчетам, переложил эту задачу на плечи Данглара, который кратко изложил факты, начав с женщины в ванне – полностью одетой, уточнил он, обращаясь к лейтенанту Ноэлю, известному пошляку, – и закончив пробежкой по лесу вслед за кабаном. Он строго соблюдал хронологию событий, не отклоняясь при этом от темы, и это искусное хитросплетение неизменно восхищало Адамберга. Все, разумеется, понимали, что майор Данглар не преминет сделать пару ученых загогулин, и это слегка удлинит его повествование, но им было не привыкать. Майор Мордан, заинтригованный женщиной в лесной избушке и зловещей башней, вытянул длинную шею, увенчанную сморщенной головой, и сразу стал похож на пожилую цаплю, меланхолически поджидающую рыбу. Мордан слыл тонким знатоком сказок, что, впрочем, являлось слабым подспорьем для службы в уголовном розыске, равно как и недюжинные познания Вуазне в области ихтиологии – науке о рыбах, Адамберг в конце концов уяснил это. Особенно хорошо он разбирался в пресноводных рыбах. Страсть Вуазне, правда, распространялась на животный мир во всем его многообразии, так что он сразу задумался, какие именно представители семейства вороновых населяют башню, – галки, вороны или грачи?