Хочешь мира — готовься к войне (СИ) - Страница 26

Юри вообще о Плисецком много думал. Думал, вспоминал, радовался встречам. И ловил себя на том, что заглядывается на тонкое подвижное лицо или на хрупкую фигурку, в которой скрывалась огромная сила и упорство. Уважение — это чувство появилось самым первым. Настойчивости, упрямству, воле и стойкости. Юри знал цену полету надо льдом слишком хорошо, чтобы не недооценивать. Потом появилось восхищение. Талантом, внутренней красотой, странной ранимостью и страхом, который иногда сиял в прозрачных зеленых кошачьих глазах. Очень красивых глазах.

Обычно Юри четко отдавал себе отчет в том, что чувствует и откуда берутся эти чувства. А вот когда появилось желание — вспомнить не мог. Физическое влечение, пока еще легкая ревность, желание видеть чаще и ближе. Непосредственный и живой Юра делал его жизнь ярче, но сделать его частью этой самой своей жизни Юри не имел права. Он Оябун. Преступник по закону. Он отдает приказы убить и убивал сам. Он решает дела семьи и вся та благотворительность, которой он занимается параллельно — на самом деле лишь попытка договориться с собственной совестью. Юре не место рядом с ним. Чистому, солнечному мальчишке нечего делать в его жизни. Но отказаться от встреч с ним Юри не мог. Да и не хотел. Юрка был только его. Только для него, а не для Семьи.

Возможно, все было бы гораздо проще, если бы Юри не видел, как иногда Плисецкий смотрит на него. Как смущается и отводит взгляд. О том, что это легко можно объяснить возрастом, адреналином и гормонами не особо разбалованного физической лаской тела, Юри старался не думать. Как и о том, что точно такая же реакция у Юры может быть на кого угодно более или менее симпатичного.

…Юри покосился на часы, поймал себя на этом и улыбнулся. Юрка заканчивает тренировку через пятнадцать минут. Это значит, что придет ИХ время. И, может, Юра даже расскажет о котенке, которого приютил пару дней назад, Тогда, в том телефонном разговоре, он захлебывался от эмоций. А Юри хотелось увидеть их вживую в его глазах. Десять минут… И уже можно идти переодеваться…

Юра как всегда появился вдруг. Усталый, довольный, излучающий немного злую, но вполне здоровую усталость. Влажные волосы подсохнут, пока они будут говорить, он перестал сушиться, чтоб не терять времени. Просто вытирался полотенцем и все.

— Привет, — он улыбнулся, разом сбрасывая усталость как сбрасывал перед выходом на лед мастерку, просто поведя плечом. — Как у тебя дела?

— Как обычно, — уже готовый к выходу на лед, Юри с улыбкой пригладил его торчащие в стороны прядки. — Сегодня я увидел не все, но у тебя получается гораздо лучше.

— С твоей дорожкой я справлюсь еще не скоро, — немного смущенно пожал плечами Плисецкий и перебросил через шею полотенце. — Она у тебя просто офигенная. Ты ее катаешь просто как боженька.

— Должна же и у меня быть сильная сторона, — Юри не мог заставить себя перестать улыбаться. Взъерошенный, уставший Юрка…

— Ты очень выносливый. Это офигеть как важно. Выносливость такая штука, которая не всем дается. Я вот очень быстро сдыхаю, но докатываю программу, как говорит Чао-Чао — на упрямстве. Но четыре раза в неделю у меня спортзал и еще кардио, в общем, я стараюсь… — он ступил за бортик, прикрыл лезвия протекторами и тяжело оперся руками о край. — Хочу посмотреть на твои тройные. Ты ведь их откатывал, правда?

— Ты же знаешь, я не мастер, — Юри повел плечами, размял шею и отъехал. Сделал пару кругов, разогнался и прыгнул, правда, не тройной пока, а двойной, но приземлился очень чисто.

— Отлично, — Юрка похлопал. — Прекрасный выход. И ты молодец, прыгнул с поднятой рукой. Это высший пилотаж, плюс баллы. Мало кто рискует так прыгать. Сложнее удержать равновесие. Ты красиво это сделал. Очень.

Юри рассмеялся и ушел во вращение. Казалось, что этот элемент доставляет ему настоящее удовольствие.

— Спасибо. Но ты точно так же прыгаешь тройные. А скоро замахнешься и на четверной. Вы уже придумали программу?

— Я уже делаю четверной, — Юрка не выдержал, снова сдернул протекторы, выломился на лед, взял разгон, ускорился до нужного предела, и прыгнул. Довернул уже на льду. Ошибка не критичная. Не ошибка даже, огреха по причине усталости. Но посадил аккуратно и красиво вышел в петлю, раскинув руки. — Так что ты теперь просто-таки обязан осилить тройные. Все тройные. А программу заканчиваем. Я не думал, что Чао-Чао помешан просто на русской классике. Может, конечно, с кем советовался, но у меня просто-таки крыша едет от «Апассионаты». Она бешеная. Нервная. Знаешь, такая, которую катать надо либо в диком раздрае, либо окончательно рехнувшись.

— Тебе ведь нравится, — Юри сделал вокруг него круг, резко затормозил совсем рядом. — Ты такой же. Слишком много эмоций. Как твой котенок?

— Спит на моей подушке, следит за мной когда я в душе, и обижается, если меня долго нет, — Юрка поднял на него взгляд. Именно поднял, потому что Юри был немного выше, потому что когда он был близко — приходилось поднимать взгляд, чтоб смотреть ему в глаза. — Раньше я хотел, чтоб на меня с трибун смотрел мой опекун. Для меня это было очень важным. — Он погрыз губу, зубами сдирая подсохшую корочку, отчего нижняя губа покраснела и чуть припухла. — Мне хочется, чтоб на трибуне был и ты.

Темные глаза Юри полыхнули.

— Спасибо. Я не обещаю, но постараюсь, — предельно серьезно сказал он и, подъехав ближе, коснулся уголка губ и покачал головой. — Не трогай. Ранки на губах могут заживать очень долго. У меня есть бальзам, иногда я им даже пользуюсь.

— Бесполезно, — Юрка мотнул головой, вздохнул и снова улыбнулся. — Все равно вхлам сгрызу, дурацкая привычка. И еще я ужасно не люблю, когда что-то на губах чувствуется. Как пластилин или замазка, просто фу.

— Может, тебе просто не попадались нормальные? — Юри опустил руку и отъехал. — Настаивать не буду. Тебе надо идти или еще покатаешься?

— Посмотрю на тебя, ты не против? Мешать не хочу, — Юра тряхнул головой, но закончил фразу. — Я и так у тебя всегда так много времени отнимаю.

— Если бы твое присутствие меня напрягало — я бы нашел другое время и мы бы больше не пересеклись. Я здесь для удовольствия, Юра, и только. Мне не нужно готовиться к чемпионату.

Юри сделал два круга, а потом скинул верхнюю кофту и остался только в майке, обнажив рельеф мускулов, что невообразимым образом сделало его моложе. Лукаво улыбнувшись Юре, он выкатился на середину катка, включил плеер на телефоне и сделал первый шаг.

Он катал программу Юры. Ту самую, еще не законченную, которая состояла еще из обрывков, кусочков. Юри их соединил так, как хотелось ему. Что-то заменил, что-то добавил. Он не парил надо льдом, как Юрка, его вариант был более тяжеловесным, но сложных элементов там было больше, значительно больше. Настоящий вызов даже для его выносливости.

Юра вернулся к бортику и замер там, опираясь локтями позади себя, с удивлением и каким-то затаенным внутренним восторгом наблюдая за катающимся японцем. Такой свою программу он не представлял даже. Она так естественно и логично «села» на катание Юри, что казалось будто Юри изначально самостоятельно делал ее под себя. Под возможности собственного тела.

Юрка следил за ним неотрывно, чутко вслушиваясь в музыку. Ни единой неточности, ни одного непопадания в такт, все так правильно, так гармонично, и казалось, что это не в телефоне музыка, музыка слышится потому что ее создает тело танцующего на льду мужчины.

Юри закончил программу эффектным движением, которое было бы еще более красивым, будь у него длинные волосы. Устало оперся ладонями о колени и закрыл глаза, успокаивая дыхание.

— Я использовал твою программу. Прости, — еще чуть задыхаясь, произнес он, подъезжая спустя почти минуту. Влажная майка облепила торс, но, стоило признать, испарина на плечах заставила кожу сиять.

— Ты мне показал ее совершенно другой, — признался Юрка, протягивая ему полотенце. — И это было очень и очень красиво. Это было так… гм… сексуально.

— Обычно я и сексуальность — вещи несовместимые, — Юри неожиданно смутился, прячась за полотенцем. — Но спасибо. Я видел, как ее катаешь ты. И теперь больше всего хочу увидеть ее целиком. Такой, какой она должна быть. Ты легче, ты умеешь летать. Это действительно красиво.