Хлеб наемника - Страница 59

Слушать магистра было одно удовольствие. Но втайне я понимал, что его идеи насчет «альтер-истории» — глупость… Что толку сейчас гадать, кем бы стал полупьяный бакалавр, не избери он путь наемника? Очень даже может быть, что меня уже и в живых-то давно не было. Зарезали в пьяной драке, утонул в речке, в конце концов — упился до белой горячки и выбросился в окно. Или же все-таки в горностаях и короне?

Я не стал расседлывать Гневко, а лишь кивнул ему на открытую дверь конюшни. Ясли сам найдет. Успеет поесть — хорошо, нет — будет лопать травку на обочине. Нам уже и так пора! Сколько можно торчать в этом городе?!

Кот без моей помощи спрыгнул со спины коня и, муркнув что-то гнедому другу, недовольно посмотрел на меня, словно пытаясь сказать: «Пошевеливайся!»

— Прошу вас, ваша кошачья милость! — почтительно поклонился я, открывая дверь.

Рыжий, не соизволив поблагодарить, прошел внутрь, держа хвост как скипетр. Вот уж кому не надо учиться королевским манерам!

Явившись в большую залу, откуда ведут двери в разные части дома, кот твердо встал на все четыре лапы и, грозно задрав хвост, протрубил, как боевой слон: «М-мвяу-у!» — сообщая подданным о появлении августейшей особы…

Из кухни, роняя на ходу кастрюлю, выскочила Эльза. Схватив рыжего бандита на руки, запричитала: «Масенький мой, заинька…» — перецеловала его когтистые пяточки и чмокнула во влажный нос. Откуда-то вынырнула Гертруда, попыталась отобрать «заиньку» у сестры, а когда та не уступила, едва не устроила драку… Наконец, одна из сестричек принялась наглаживать котику голову, а второй пришлось довольствоваться филейной частью. Уты пока не видно, но ничего — сейчас она прибежит и, на правах хозяйки, полностью завладеет хвостатым «сокровищем»!

Кот, со снисходительностью высшего существа, взирающего на людскую суету, благодушно урчал. Рассчитывая, что, пока Китц терпит поцелуи и объятия, я успею собрать барахло и смыться, торопливо прошел наверх. Конечно, лучше бы уезжать с набитым желудком, но как-нибудь перетерплю. Пустое брюхо привычней, чем сцена расставания. Слезы, сопли, причитания… Фу!

Однако, открыв дверь, понял, что просчитался, — в комнате, на аккуратно застеленной кровати сидела заплаканная, но внешне спокойная Ута. Как всегда, женская интуиция оказалась сильнее мужских расчетов.

— За вещами? — равнодушно спросила она. Слишком равнодушно.

— Мне пора, — присел я рядом с Утой, взял ее за руку и продекламировал чьи-то стихи: — Конь под седлом, его труба зовет, драбанты покидают город сонный!

— Куда поедешь? — поинтересовалась женщина, проглатывая слезы и делая вялую попытку освободиться.

— Куда глаза глядят, — отозвался я, раздумывая — удастся ли уйти без скандала? Пожалуй, без скандала удастся, но без лишних слез — нет…

Ута положила вторую руку поверх моей, погладила шрамы и ссадины, спросила:

— А почему на ночь глядя? Осень, дождь…

— Какая разница? В случае чего заночую в стогу или в лесу. Мне не привыкать.

— Я не могу тебя отпустить, пока не накормлю ужином, — твердо сказала Ута, смахивая слезинку. — Все готово. Да и твой конь должен поесть.

Услышав про ужин, мой желудок предательски заурчал. Да и гнедой, верно, меня не поймет, если я заставлю его оторваться от еды. Ута встала, вышла из комнаты.

— Эльза! Гертруда! Китц никуда не денется! Несите ужин нашему постояльцу! — донесся до меня громкий и строгий голос хозяйки гостиницы, а недовольное мявканье «хозяина дома» подсказало, что сестры кинулись выполнять распоряжение, оставив «масенького заиньку».

«Однако… — хмыкнул я про себя, несколько обескураженно. — Постоялец… Не Артакс. И даже — не господин Артакс!»

Ута между тем распекала сестер:

— Н-ну, что вы там возитесь? Долго вы еще? Господин постоялец не любит ждать!

«Вот ведь какой противный голос бывает у хорошенькой женщины, если она сердится, — вздохнул я. — Ну уезжаю, а что такого? — хмыкнул я и ехидно поправил сам себя: — Постоялец не уезжает, а съезжает!»

Через несколько минут появился ужин. Особых изысков не было — все-таки осаду сняли недавно, и городской рынок еще не успел наполниться продуктами, но гороховая каша и копченые ребрышки наличествовали. И, разумеется, большая кружка с моим любимым квасом и оладьи.

Я принялся за еду, исподлобья посматривая на женщину, ожидая, что Ута сейчас выйдет из комнаты и, нарочито громко топая деревянными подошвами, уйдет к сестрам. (Хотя чего уж там врать-то? Конечно, я надеялся, что она останется со мной!) Видимо, Уте хотелось того же, но она ждала, чтобы я сам предложил остаться. Я же старательно ел, делая вид, что все так и должно быть.

Честно говоря, я просто боялся. Я понял, что начинаю привязываться к этой женщине. Может быть, не просто привязываться? Нет, надо бежать. Иначе я могу остаться здесь, в этом городе. Остаться, осесть, начать вести размеренную жизнь бюргера. Приму предложение Лабстермана, начну ловить «подданных» своего друга Жака, брать взятки от купцов. Или же освою какое-нибудь ремесло… Впрочем, денег хватит и на то, чтобы просто жить и ничего не делать!

«И это я, „пёс войны“, водивший в бой полки? — возмутился я своим мыслям. — Нет уж!»

Все-таки первой не выдержала Ута. Присев на мою постель, внимательно посмотрела на меня.

— Странный ты человек, наемник… — горько улыбнулась женщина, обнаруживая предательскую складку в уголках рта: — Бежишь в никуда. А ведь мог бы осесть на одном месте. Мог бы потребовать у ратуши все, что заблагорассудится. Тебя могли бы сделать начальником городской стражи вместо Густава. Густав — хороший человек. Он не сердится на тебя за то, что ты его ударил. Напротив, переживает. Он с радостью уступит тебе свой пост.

— Уже предлагали, — сообщил я. — Лабстерман предлагал ввести для меня должность четвертого бургомистра…

— Бургомистра? — ахнула ревностная горожанка. — И ты отказался? Артакс, ты — дурак!

— Не спорю, — кивнул я.

Меня в этой жизни столько раз называли дураком, когда я от чего-нибудь отказывался, что спорить и объяснять, что я умный, не было смысла. Ну как же сказать фрау Уте, что меньше всего я хотел бы связывать себя такими вещами, как должности и посты? Я умею командовать, убивать, вести других умирать. Буду сам подставлять лоб под удары, заставлять других делать то, что им не хочется, но мне совершенно не хочется думать о тех, кого надо чем-то успокаивать, обнадеживать или обустраивать их жизнь… Я — хороший командир, но скверный начальник. И если кто считает, что это одно и то же, то ошибается.

Было и другое, что меня крайне смущало, — счастья от одержанной победы хватит ненадолго. Эйфория, которую сейчас переживали горожане по поводу избавления от вражеской напасти, скоро пройдет, и мне припомнят многое, начиная от побитого кузнеца, повешенного старшины лудильщиков и заканчивая расходами на восстановление башни. Даже старый друг Жак, «ночной король», лишившийся источника дохода от контрабанды, как-нибудь крякнет и припомнит мне затопленный подземный ход. И, чем дольше я буду мелькать перед его глазами, тем больше он будет копить свое недовольство. Героев (А разве я не герой?!) любят мертвыми, чтобы поставить им памятник и забыть об их существовании. Живой герой никому не нужен.

— Артакс, вы могли бы жить как нормальный человек… — грустно улыбнулась Ута. Когда она хотела меня укорить, то обращалась на «вы». — Вы могли бы жить тут, в гостинице, в своей комнате, или могли бы купить себе дом. Я уже присмотрела для вас миленький домик — вам бы он понравился — похож на маленькую крепость. А чтобы навестить коня, вам не нужно выходить во двор — из домика в конюшню ведет крытая галерея.

Теперь уже не выдержал я. Прижал Уту к себе, обнял ее. Мне почему-то стало и сладко и горько одновременно.

— Я не стала бы навязывать себя в жены… — сглотнула Ута слезу. — И запретила бы сестрам говорить вам, что я хочу за вас замуж.