Хлеб наемника - Страница 55
Нужно было пробить добрых двадцать футов между Водяной башней, куда затекала река, и подземным ходом. Кучка стариков-разбойников во главе со слепым Герхардом, вытащенных Жаком из «богадельни», возилась несколько дней, пробивая какие-то каналы и колодцы. Я, объяснив старикам задачу (мои познания в горном деле вызвали смех!), попытался контролировать ход работ, но ничего не получилось. Шурф, который они вели, был до того узкий, что вдвоем туда было не пролезть. На мои требования взглянуть на шурф или, как там его — газенк? — каторжники отвечали неизменным: «Старый горняк газенк не испортит!» — и посылали меня подальше. Старики, прошедшие каторги и тюрьмы, не шибко боялись грозного коменданта.
Будь это кто другой, я бы оч-чень обиделся, но тут просто уходил, чтобы не мешать. Больше переживал, чтобы старички ничего не напутали и сумели угадать как раз к тому моменту, когда Кястас заведет войско герцога в подземелье.
Из-под земли раздался странный грохот, напоминавший раскат грома. Башня, постояв какой-то миг, стала проваливаться под землю. Она уходила строго вертикально, и казалось, что сооружение просто опустится вниз и вновь встанет на «ноги». Однако, когда галерея первого яруса сровнялась с поверхностью земли, обвалился один зубец, затем — второй, а потом верхняя площадка стала разламываться, увлекая за собой огромные куски старинной кладки. Через несколько минут на том месте, где стояла Речная башня, взметнулись брызги воды, смешанные с камнями и криками боли, а еще через минуту все улеглось и в пустоту, зияющую между стенами, устремилась вода, образовывая воронку…
Мудрые строители, возводившие укрепление, оставляли между стенами и башнями небольшой зазор. Будь они соединены, обвалилось бы все вместе…
— Как там наши старички? — озабоченно поинтересовался экс-капрал Будр, который не мог понять почему ему приказывают уводить людей из башни и снимать посты со стен, а потом горевал, что три старикана должны пойти на верную смерть…
— Город не зальет? — спросил Густав, последние дни ходивший с видом побитой собаки.
— Потом, — отмахнулся я, поднимая руку и командуя: — Арбалетчики!
Рыцарей, что успели выйти из тоннеля до того, как его залила вода, перебили не вступая в ближний бой. Пехота из подземелья выбраться не успела…
Река, плескавшаяся рядом со стенами, пробивавшаяся сквозь водяные ворота Речной башни, устремилась обратно, вымывая из подземного хода тела погибших ландскнехтов и рыцарей, а потом нашла новый путь — в овраг.
Если от войска герцога еще кто-то остался, то вода преградит ему путь ничуть не хуже, нежели стены. Но, по моим расчетам, Фалькенштайн загнал в тоннель всю кавалерию и большую часть пехоты. Ловушка, расставленная мной, сработала…
Это было непросто. Вначале — пробить шурф, чтобы вода залила подземный ход именно тогда, когда он будет заполнен противником, пребывавшим в полной уверенности, что его появление станет для нас сюрпризом.
Не будь мы готовы — оно бы таким и стало. Конница, ворвавшаяся в город, вихрем промчится по узеньким улочкам, сметая защитников. А потом — в дело вступит пехота, которая добьет на улицах уцелевших и методически, дом за домом, будет прочесывать город.
Ну а еще — нужно было показать герцогу подземный ход. Видимо, Кястасу это удалось. И зря он переживал, что вдове придется тратиться на похороны. Если он не умер под пытками, то, скорее всего, парень обрел свою могилу там же, где ее нашли солдаты герцога, и над ним уже плещется вода. Надо отправить кого-нибудь, чтобы отнес двести талеров семье Кястаса. Все равно — за счет города.
Город отмечал победу дня два. Трактирщики выкатывали бочки с пивом прямо на мостовые, из погребов вытаскивалось все, что было не съедено во время осады. Гуляли улицами и кварталами. Радости было столько, что даже исконные соперники — зеркальщики и стеклодувы — не затеяли драки, а мирно заснули около пустых бочек.
Мне пришлось посидеть на пиру в Городском Совете, пообниматься на улицах с горожанами, делая вид, что я пью вместе со всеми.
Но если честно, то я эти два дня провел в постели. Причем без Уты и вообще без женщин. Пока горожане и горожанки праздновали, я отсыпался. Спал беспробудно два дня и две ночи, делая перерывы на еду.
Удивительно, но горожане позабыли о Фрице Фиц-рое, из-за которого и разгорелся весь этот сыр-бор. А мне казалось, что парня торжественно выведут на Ратушную площадь и будут долго орать о городском праве, демонстрируя его живого носителя! Бюргеры позабыли, а я им не напоминал. Мой контракт подошел к концу, и теперь пора было уезжать.
В последний день своего пребывания в вольном городе Ульбурге я решил проехаться по улицам и попрощаться с теми, с кем сражался плечом к плечу.
Для начала посетил городскую ратушу, и лично господина Лабстермана, выслушал его сетования по поводу моего отъезда, отклонил заманчивое предложение, со смирением выслушал комплименты моей отваге и таланту. С меньшим энтузиазмом бургомистр выдал мне оставшиеся деньги. Но — выдал!
Потом побывал у Жака, попрощался с латниками, с мальчишками из «летучего отряда». Не буду расписывать подробностей прощания. Народ даже пустил слезу, а у меня (что уж там греха таить!) на сердце скребли кошки…
Проезжая мимо «богадельни» Жака, где жили отставные нищие, ушедшие на покой воры и увечные душегубы, умудрившиеся избежать встречи с виселицей, не удержался, чтобы не навестить старичков, спасших наш город. («Уже говорю — „наш“», — удивился я сам себе.)
То, что старики умудрились выжить, — я уже знал. А вот как они умудрились, так и не понял. Ну да у них свои хитрости.
Мало того что маркшейдер Герхард был слеп как крот, так он и походил на крота — маленький, сгорбленный и такой мохнатый, что шерсть торчала даже из ушей. Рядом с ним сидели еще два старикана, на фоне невзрачного маркшейдера выглядевшие богатырями. И как я уже понял — не только выглядели…
Стол завален обгрызенными костями, грязными мисками и корками хлеба, на полу валялось пять пустых бутылок, а на столе дожидались своей очереди три полные и две полупустые посудины. Отставной маркшейдер и его друзья имели право на хороший обед. Может, на самый лучший в жизни! Будь моя воля, то выделял бы им деньги из городской казны. Ежедневно! Если бы не старый слепой маркшейдер, сумевший найти нужную точку, и не два старика, пробивших шурф, — не видать бы нам победы над герцогом!
«Нет, раз в неделю, — поправился я. — При их аппетите казна останется пустой!»
— О, комендант пожаловал! — поприветствовал меня Герхард, оторвавшись от гусиной ножки, которую он увлеченно обгладывал. Слепой горняк почуял мое присутствие раньше, нежели меня узрели его зрячие друзья.
— Молодцы! — от всей души похвалил я стариков, на что они что-то нестройно пробубнили.
Видимо, хотели сказать «рады стараться!», но помешали набитые рты. Или послали куда подальше, чтобы не мешал есть… Эти могут!
— Я же тебе, комендант, сразу сказал — нужно газенк пробивать, а ты заладил — шурф, шурф, — самодовольно сказал маркшейдер. — Ты бы сказал бы еще — бремсберг.
Стариканы, не отвлекаясь от еды и питья, подняли на меня осоловевшие взгляды и дружно заржали, а я виновато повел плечами:
— Ну с кем не бывает… Я ведь человек-то в этих делах несведущий. Для меня все, что под землю идет, либо штрек, либо — шахта. Сложно.
— Ну, комендант, ты хватил! — обиженно прогудел один из стариканов-великанов, лысый, как детская попка, зато — с клеймом на лбу: — Чего тут сложного-то? Тут разобраться — как два пальца обмочить. Шурф — это то, что на поверхность выходит. Его прямо сверху и бьют. А газенк, его изнутри проводят, и пробой до земли не доходит. Вот как в этот раз — чистый газенк получился. А был бы штрек, то вода бы сразу все залила. И Кястас зазря бы смерть принял.
— А я ведь не чаял, что вы живы останетесь, — присел я рядом с дедушками: — Думал, поминальные службы придется по дедушкам заказать да свечки за их упокоение поставить.