Wild Cat (СИ) - Страница 23

========== 15. Палата 606 ==========

Долгожданный безмятежный сон. В нем все белое, иногда мелькают красные кресты. Прекрасные женские лица. Они наполнены светом и испугом. Но света больше. Еще во сне есть стены. Они в голубых разводах и в зеленых бархатных кирпичиках, кирпичики клеили дети, и они тоже прекрасны.

Дети подходят ко мне, обступают со всех сторон. Берутся за руки и поют. Их чистые голоса звенят, как маленькие стеклышки внутри птичьих горлышек. Я всегда представлял себе горошинки из стекла, они тонко вибрируют, когда птичка поет свои трели. И этих птичек в каждом детском голосе целая сотня. Я лежу и внимаю с восторгом. Сквозь мои пальцы проходят солнечные лучи. Я поднимаю руки и не вижу тени, я такой тонкий, что свет беспрепятственно проходит сквозь меня. И я могу летать, всегда, когда захочу. Сейчас не хочу, потому что вокруг меня дети, они дарят мне голоса и улыбки. Я не хочу их покидать. Они сияют радостью и тянутся к моему прозрачному лицу. Десяток маленьких рук прикасается к моим щекам и лбу.

— Дядя Винсент, вы плачете, — промолвил один малыш и показал мне свою ладошку. На ней красовалась большая размазанная капля крови. Кровь… пробралась в мой сон. Проклятье.

Картинка смялась и рассыпалась.

В голову вломилась резкая боль, музыка отодвинулась за толстые ватные стены, где и умерла, задушенная, а дети улетели, подхваченные ветром, как разноцветные осенние листочки. Но остался свет, пронзительный белый свет и красные кресты. Я не сплю, отдых кончился.

Метровый красный крест смотрит на меня с потолка. Кресты поменьше раскиданы по углам. Финальный мазок оголтелого христианства — массивное дубовое распятие на стене прямо над моей койкой. Я в лапах у Сестер милосердия, не иначе. И в моем мозгу взорвался склад боеприпасов. Я заскулил, хватаясь за виски. В меня что, вогнали пару раскаленных стальных штифтов? Странно, виски целые, но молотком по ним все равно кто-то прошелся. Во рту нагадила стая гиен. А в желудке… только бы не вывернуло. Я не нашел рядом с койкой дежурный пакетик и мужественно проглотил все обратно. Заблевывать чужие хоромы дважды за один день — дурной тон. И некрасиво по отношению к ухаживающим за мной медсестрам… или медбратьям. Кто бы они ни были.

Я пренебрег агонией мозга и осмотрелся повнимательнее. Надписи на оборудовании выполнены на голландском языке, хорошо. Кислородная маска на подушке — немецкая, еще лучше. Я подышал ею немного и нашел силы сбросить ноги вниз с койки. Они не слушаются, и, вообще-то, я их не чувствую. Пол тоже не ощущается. Приплыли.

Я осторожно потоптался в надежде, что легкая зарядка вернет мне конечности, но добился только позорного падения на пол. Ноги благополучно разъехались, собрать их обратно или хотя бы подтянуть к себе не получается. Лежу в нелепой позе размазанного об стекло человека-паука и борюсь с позывами к истеричному смеху. Мог ли я порвать связки? Фигово ничего не чувствовать.

Обо мне вспомнили. В палату въехал столик на колесиках, а за ним притопали с шарканьем ноги санитара в мягких войлочных туфлях. На столике негромко гремит посуда. Завтрак? Ужин? Шприц с лекарством?

Ни то, ни другое. И даже не третье. Санитар выглядит невыспавшимся, мужчина средних лет, небритый и недружелюбный. Улегшись с его помощью обратно в неудобную кровать и свернув шею, я охнул от разочарования. Все судки пустые и грязные, в объедках, он делал обход, забирая их у плотно откушавших пациентов. Мне же не принес ни шиша. Хотя нет, одна алюминиевая тарелка выглядит чистенькой. На ней лежит сложенная вдвое записка.

— Герр, вы меня не видели, ясно? — санитар протянул мне эту бумажку и загремел со столиком на выход. Конечно, мне все ясно. Записка от Бальтазара. Я не видел раньше его почерк, и подписи у послания нет, но я уверен, что это Бэл. Безуспешно сглотнул ежовый ком. Кто бы еще, наплевав на конспирацию, в порыве нежности назвал меня «дружок» и превратил важную директиву в любовное письмо.

«Пощупай матрас у изголовья — в нем спрятан тот самый антидот из сна. Это смесь атропина с гликопирролатом, двадцать пятая лекция твоего вводного курса, вспомнишь детали. Выпей его, а ампулу разбей. Осколки ссыпь в кислородную маску. Потом ступай по больничному коридору налево до лифта и лестницы. Поднимись на последний этаж. Найди там палату №606. Не заходи в нее. Послушай, что говорят. И загляни в замочную скважину. Не выдай свое присутствие, дружок».

*

Я сделал все, как он велел. После приема противоядия чувствительность к ногам вернулась. Каким бы ни был наркотик, который я купил, как последний придурок, у уличного пройдохи-дилера, похоже, что теперь он окончательно нейтрализован. Мозг превратился из взорванного склада обратно в детский концентрационный лагерь. И память вернулась в объеме, несовместимом с жизнью. Как-то некстати захотелось орать и драться. По пути я встретил своего врача, он проехал со мной в лифте до пятого этажа. Вернуться в палату не убедил, как ни старался. На пятом был ссажен с вывихнутой челюстью. На шестой, то есть последний этаж, я прибыл один. Под дверь 606-й палаты подкрался на цыпочках. И чуть не потерял самообладание.

Из замочной скважины мне приветливо улыбнулись монструозные ботинки. Те самые, из кожи варящихся в адских котлах первосвященников, на экстремальной подошве, с неповторимым переплетением застежек, молний и ремешков. Их обладатель сидел на больничном стуле, закинув ногу на ногу. Напротив стоял еще один стул, но собеседник предпочел стоять. Его одежду или обувь я не увидел, угол обзора не позволил. Зато я его услышал. Потрясающий голос, однажды уже нечаянно подслушанный по громкой связи. Но вживую и без телефонного эха голос командира A. заставил меня сесть с корточек на задницу: колени подкосились.

— Подготовка бойца окончена?

— Проверяю отчет, — шелест переворачиваемых страниц и щелканье компьютерной мышки. Комментировать распознавание второго голоса отказываюсь. У меня глаз дергается, налитый кровью. — Установленная программа перенастройки сердечно-сосудистой и центральной нервной систем воспроизвела не все возможные комбинации напряжения и риска. Но продолжать нет смысла. Я свернул её. Приедем домой, и Аморес вытащит из его затылка чип.

— Я это понял и без длинного нудного вступления. Меня интересует, что по результатам?

— Отрицательно. Замечены нарушения в варолиевом мосту. Тройничный мозговой нерв начал отслоение. Отсюда проблемы с дыханием. Ну и сам понимаешь. Перебои в связи спинного мозга с головным.

— И?

— Что «и», Энджи? Как оклемается, соберет вещички и уедет восвояси. Слабакам у нас не место, — имя услышано, все встало на свои места. Иконы собора марсианской Богоматери. Знала бы Мария… стены ее храма покрылись бы лишайником и пятнами гнили. Я приоткрыл дверь, она была на моей стороне и не скрипнула. Я хочу видеть обоих братьев. От красоты уже не ослепну. Только от ярости.

— Вы зашли слишком далеко. Вы никому так сильно не выламывали психику, как ему. Почему, Юлиус? Да, нервно-паралитическая атака — это часть нашей подготовки, да, все «дикие кошки» принудительно проходили ее, частенько даже не заподозрив о существовании невидимого полигона. Но проходили они проверку не так. Не так! В других условиях. Стюарт — неокрепший юноша с очень чистым ранимым сердцем. Вы приведете, то есть вы уже привели его от нездоровых испытаний к частичному саморазрушению. И страдал он незаслуженно долго, прожил в полном непонимании кошмара больше месяца. Ты сам лично расстроил его психическое здоровье, и теперь ты говоришь, что он непригоден к службе? Юс! Это предвзятая и преступная жестокость. Я исцелю его. Но сначала ответь — зачем?

— Бальтазар необыкновенно силен и вынослив. Он блестяще прошел у меня стажировку много лет назад и заслужил особое отношение. И ему нужен особый напарник. Такой же стойкий, сдержанный и несгибаемый. Не тюфячок с мягкими косточками, как этот Винсент Ван Дер Грот, испускающий дух в седьмой палате от вполне невинных забав.