Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие - Страница 142

— Червяк ты, Иван, червяк ползающий, — наконец проговорил он. — Зло не само по себе появляется, оно из нас самих растет. Ты в себя вглядись.

— Я зла никому не делал, и мне не надо…

— Делал. На войне в человека стрелял, руки в крови у тебя.

— Я врагов стрелял, фашистов.

— Враг ты себе сам. Убил на войне человека — значит, и детей его убил, и внуков, и правнуков, и всех, кто уже не родится от него. Ты весь его род истребил и оборвал… Вот господь тебе и воздал. И у тебя нет детей, и твой род оборвется… А Мария спасения ищет. И за тебя, и за себя молится. Господь, он и твою душу зовет, он и с тобой говорить хочет, тебе открыться. Иисус Христос родился для тебя и родится в тебе, если не будешь от него отворачиваться. Почему бы тебе, Иван, не допустить его в свое сердце? Прими с верой, и он устроит твою жизнь… Не ропщи, иди к нему.

Чепиков терпеливо слушал, потом вдруг вскочил и принялся быстро ходить по комнате.

— Род, говоришь, фашистский оборвал? Когда убивают гада, о его роде не спрашивают.

— И змий — божья тварь, Иван. А я о людях говорю.

— А двадцать миллионов, что фашист убил, изувечил, уничтожил на нашей земле, они разве не человеческие души? Или наших ты и за людей не считаешь?! Слушай, Петро, — остановившись возле Лагуты, сказал Чепиков неожиданно твердым и трезвым голосом, — последний раз говорю: отстань от Маруси, не приваживай, не задуривай. Не смей тянуть в свое кубло. Плохо ей, Лагута, от твоих молитв и радений. Она уже людей не видит. Сама не своя ходит. Если с ней беда случится, я из тебя душу вытрясу!

— Не угрожай, Иван, ибо ты не мне грозишь, а самому господу Иисусу Христу. А он и наказать способен.

— Меня? За что? Это не я, а ты здесь при немцах царствовал! — Чепиков вдруг, схватив Лагуту за рубашку, стащил с лавки.

— Так вот ты для чего позвал меня, брат мой! — пытаясь освободиться из цепких Ивановых рук и едва выговаривая слова, прохрипел Лагута. — Свят-свят! Глаза у тебя аки сатанинские! Вот так зло из тебя и выпирает, Иван. — Он дернулся, вырвался наконец из рук Чепикова, попятился и выскочил за дверь.

Чепиков еще минуту покрутился по комнате, потом тяжело опустился на табурет… Когда поднял голову, увидел в дверях Марию.

— Зачем так, Иван? — тихо произнесла она, войдя в хату. — Обидел человека! Он за нас богу молится. Он и тебе добро сделает. Пойди к нему. Бог простит. Покайся, пока не поздно, за плохие мысли твои. — И она заплакала.

— Марусенька, любимая, — протянул он к жене руки, — не нужно к нему ходить, никогда. Все это вранье собачье. Слышишь меня? Вранье это.

— Господь захочет — и у нас дитя будет. Покайся! — твердила свое Мария.

— Ну, не будет — горе небольшое. Лишь бы ты была со мной. Пропаду я без тебя, Марусенька… Ну иди же ко мне!

Мария вырвалась из его объятий.

— Вот видишь, — горько покачала она головой, — ты только о себе да о грехе думаешь. А брат Петро без греха — о всех нас.

Иван Тимофеевич снова попытался было привлечь жену к себе, но она не сдвинулась, стояла словно каменный столб, чуть отклонившись назад.

— Да иди же ко мне, милая, повезу тебя снова в Киев. Хочешь, к московским врачам? А Лагута твой — мошенник и негодяй! Всю жизнь он такой!..

— Да ты пьяный! — отшатнулась Мария, вскрикнула: — Мама! — И выбежала из хаты…

…Еще долго после этого Чепиков ходил по комнате, нервно сжимая кулаки. Потом решительно направился в сени и принялся шарить в темноте на одной из верхних полок.

Наконец достал какой-то завернутый в тряпку предмет. Развернул, бросил тряпку под ноги… В слабом комнатном отсвете матово блеснула черная сталь пистолета.

Несколько секунд Чепиков держал парабеллум на ладони, словно взвешивая его, потом нырнул из сеней в темноту ночи. На него дохнуло густыми запахами трав и речной влагой.

Тихо. Небо мерцало звездами. Можно было различить крышу дома, заборчик внизу. Чепиков глянул на прямоугольник Степанидиного окошка — оно уже не светилось, и он не мог понять, то ли Мария с матерью легли спать, то ли куда-то ушли. А впереди, сливаясь с непроглядно черной стеной леса, возвышалась хата Лагуты, тоже с погасшими окнами.

Чепиков постоял на крыльце, всматриваясь в темноту и прислушиваясь к ночной тишине. Потом сошел на землю, перепрыгнул через заборчик и неслышно двинулся двором, заросшим спорышом, к соседнему дому.

Подкрался к окну, под которым — он это знал — стояла широкая кровать Лагуты. Сжимая пистолет, легонько коснулся левой рукой стекла. Оно зазвенело под пальцами.

Казалось, зазвенело и в сердце, в жилах, во всем теле. В комнате над белой занавеской показался силуэт Лагуты. Чепиков представил себе, как пуля пролетит сквозь стекло, оставив небольшую аккуратную дырочку, и человек в белой рубашке осядет вниз или упадет на пол и, уже мертвый, ударится головой о доски.

Узнав Чепикова, Лагута распахнул створки окна.

— Ну, чего тебе, Иван? — мягко спросил он.

— Петро, — угрожающе произнес Чепиков. — Я тебя предупреждал… — От нервной дрожи он даже не смог поднять высоко пистолет.

Увидев в руках Чепикова оружие и поняв его намерение, Лагута мигом бросился на пол…

Чепиков не сразу сдвинулся с места. Постоял, облизал пересохшие губы. Потом ступил слабыми ногами раз, второй и поплелся прочь от окна, но не к своей хате, а в противоположную сторону, в лес, который словно тайком следил за ним.

Тишина снова сковала мир, лес закрыл звезды, тянул к Чепикову острые сухие ветви. Он шел наобум, спотыкаясь, не выбирая дороги… Через какое-то время, остановившись на небольшой поляне, стал целиться из пистолета в фантастически очерченное, высокое, как Лагута, дерево. Его терзала неудовлетворенная потребность нажать на спусковой крючок. Резкий выстрел разорвал ночь, разбудил лес и забухал, застонал над Росью. Над самой головой Чепикова тревожно ухнул сыч, зашумели разбуженные птицы. Высокое темное дерево не только не упало, а, казалось, двинулось на него, и он выстрелил снова и снова…

После этого напряжение сразу спало, Чепиков опомнился и бросился к дому.

Вскоре он выбежал из леса прямо к своему двору. Вокруг стояла та же сонная тишина. Ни в его хате, ни у Степаниды, ни у Лагуты, как и раньше, света не было. Мерцавшие звезды так же мирно смотрели из черной бездны, где-то привычно проскрипел дергач, неподалеку била в берег Рось.

У Чепикова будто камень упал с души.

Постоял, присматриваясь к дому соседа, к тому окну, за которым стоял Лагута, в кого он хотел выстрелить, и почувствовал такую усталость, словно проделал неимоверно тяжкую работу…

На полу в сенях Чепиков нашел тряпку, завернул в нее парабеллум и положил его назад в тайник.

Уснул он в эту ночь неожиданно быстро…

VI

Коваль еще не ложился спать, когда Макаровна постучала и сказала: «Вас к телефону».

Дмитрий Иванович как сидел за столом в форменных брюках, в тапочках и майке, так и вышел в коридор.

— Товарищ подполковник, — послышалось в трубке. — Докладывает помощник дежурного по райотделу старший сержант Буряк… Вас тут гражданочка из Киева разыскивает.

— Какая гражданочка? — не мог понять Коваль. И вдруг… ему даже не поверилось, но оттого, как забилось сердце, прилила к лицу кровь, сразу обо всем догадался. Так должно было случиться, иначе и быть не могло. Этот телефонный звонок он давно ждал.

— Товарищ подполковник, — снова послышался мужской голос. — Фамилия, говорит…

— Дайте ей трубку! — не дослушав сержанта, крикнул Коваль. — Да побыстрей!

А потом они молчали. Молчание длилось, кажется, целую минуту, длинную как жизнь.

Она прошептала едва слышно, не своим от волнения голосом:

— Дмитрий Иванович…

«Почему не «Дмитрий»? Ну, ясно… — Он представил себе строгую официальную обстановку комнаты дежурного по райотделу. — Ведь рядом стоит сержант».

— Я сейчас буду… Подожди меня. Как ты меня нашла? — И тут же добавил: — Дай трубку дежурному… Пусть побудет у вас, — сказал Коваль, не подумав, что для сержанта это могло прозвучать как приказ задержать женщину.