Взрыв на рассвете - Страница 9

Взяв автомат на изготовку, старшина двинулся параллельно тропе, по которой они пришли от берега, навстречу немцам. Возле одного из поворотов узкой тропинки он остановился, прислушался. Конечно, место для засады не ахти какое, но времени искать лучшего нет — лай почти рядом.

Он достал из кармана обрывок лески, быстро привязал его поперек тропы между двумя камышинами. Вытянул голову, проверил, заметна ли леска со стороны. Не надеясь на внимание увлеченных преследованием «охотников», он для страховки бросил рядом с леской еще и свою пилотку. Теперь, кажется, все. Отойдя от тропы на два десятка шагов, он присел в камышах за высокой большой кочкой, опустил на нее автомат, положил четыре гранаты…

Немцев было человек пятнадцать. Впереди, еле сдерживая на поводке рвущуюся вперед овчарку, — проводник, за ним в затылок двигались двое с ручными пулеметами, а уж потом, гуськом, автоматчики. Возле брошенной поперек тропы пилотки проводник остановился, сдержал собаку, укоротил поводок. Присев на корточки, он подозвал к себе огромного фельдфебеля с закатанными до локтей рукавами маскхалата. И пока на требовательный крик фельдфебеля пробирался немец с миноискателем в руках, старшина с удовлетворением наблюдал, как растянутая до этого цепочка преследователей сжимается теснее, сбиваясь в компактную группу возле брошенной им пилотки и натянутой поперек тропы лески. Теперь все «охотники» на виду, и неожиданности с их стороны в предстоящем бою сведены к минимуму.

Не спуская глаз с немцев, старшина медленно протянул руку к гранатам, взял одну из них, подкинул на ладони.

«Что, швабы, явились по душу кубанского казака Степана Вовка? Что, „охотнички“-добровольцы, думаете, отхватите за его голову кресты на грудь да отпуска к своим бабам? Считайте, вам повезло. Зараз получите от кубанского казака и кресты и отпуска. Ну, кто первый?»

Одну за другой он метнул четыре гранаты и тотчас упал в болотную жижу, оставив над ней только голову, которую прикрыл поднятым над водой автоматом. Взрывы грянули одновременно. Положив автомат на кочку, он спокойно и неторопливо достал из-за пояса еще четыре гранаты. Подняв голову, он устремил взгляд в сторону тропы, ожидая дальнейшего развития событий.

Вот дымную пелену прорезал крик раненого, за ним вопль другого. Перекрывая их, раздалась громкая и властная команда, заставив старшину спрятать голову за кочку. С тропы ударили два пулемета, застрочило несколько автоматов.

Потом старшина услышал чавкающие по грязи шаги уцелевших, до него доносились протяжные стоны раненых, отрывистые и злые команды немецкого командира. И тогда так же спокойно, как и в первый раз, он бросил еще две гранаты, а затем оставшиеся.

После этой серии разрывов на тропе несколько минут стояла мертвая тишина. Старшина, вытащив из-за пояса три последние гранаты, спокойно ждал. Ждал до тех пор, пока в просветах камыша не мелькнули две согнутые фигуры, бегущие обратно, в сторону берега. И снова тишину болота разорвали три гранатных разрыва, и снова, замерев за кочкой, сидел весь превратившийся в слух старшина. Но с тропы не доносилось больше ни звука, и тогда он, словно подброшенный пружиной, резко поднялся над болотом, до боли вдавив в плечо приклад автомата.

Гранатные осколки, словно косой, срезали камыши вокруг. Тропы как таковой больше не существовало: среди развороченных болотных кочек и вывернутых корневищ камыша в самых нелепых позах лежали трупы. Семнадцать трупов насчитал он на тропе.

Возле проводника он остановился, устало опустился на кочку, положил на колени автомат. Намочив в воде ладони, протер ими лицо, виски, шею. И когда снова поднял глаза на партизана, тот отвел лицо в сторону под его тяжелым взглядом.

— Отдыхай, музыкант. А через два часа держи курс прямо на родник…

Проводник, остановившись в гуще невысоких елочек, протянул вперед руку.

— Вон береза со сломанной верхушкой, а за ней одинокий дуб. В ста метрах от него будет обрыв, отделяющий болото от лесного торфяника. И на этом обрыве — родник. Прямо в кустах, среди травы. Его даже из местных мало кто знает.

— Добро, музыкант.

Подойдя к краю ельника, старшина стал осторожно осматривать окрестность. Вернувшись к проводнику, бросил ему под ноги вещмешок и протянул автомат,

— Бери, а я прогуляюсь до родника. Из ельника гляди не вылазь, сиди тут как мышь. И не спи, швабы рядом — можешь и не проснуться.

Он расстегнул кобуру пистолета, передвинул ее ближе к животу, набросил на голову капюшон маскхалата.

— Бувай, музыкант. Держи ушки на макушке.

Старшина сделал несколько шагов к краю ельника — и пропал. Напрасно вслушивался партизан в обступившую его со всех сторон ночь — старшина словно растворился в темноте.

Он отсутствовал больше часа и появился так же внезапно, как и исчез. Беззвучно вынырнул из темноты рядом с проводником, сдавил у плеча его руку, рванувшуюся к спусковому крючку автомата.

— Спокойно, музыкант, лучше скажи, ничего не приметил, пока меня здесь не было?

— Все тихо.

— И то ладно.

Старшина опустился на землю, привалился спиной к стволу молоденькой елочки. Указал проводнику на место рядом.

— Садись, совет держать будем. — И, когда партизан присел, тихо зашептал ему в самое ухо: — Нашел я таки швабов, что родник и островки на замке держат. Двое их, при одном станкаче. Сидят в окопе полного профиля, выкопали его под трухлявым пнем. Замаскировались неплохо, но я их вонючий дух за версту нутром чую. Коли потребуется — мигом на тот свет спроважу. Но пока рано, не пришло время. Сейчас нам своих ждать надобно, может, кто-то и ушел живым с того пригорка. И потому зробимо так. Заляжем рядом со швабами — я уж и место годящее для этого присмотрел. Одним махом два дела спроворим: и швабов под надзором держать будем, и своим не дадим на них нарваться. Пошли…

Но никто из разведчиков на пункт сбора не явился. Ни в полночь, ни после. Не подавали признаков жизни в своем окопчике под пнем и немцы, хотя старшина с проводником лежали от них буквально метрах в тридцати. Время близилось к рассвету, от болота тянуло промозглой сыростью, и партизан все чаще и чаще клевал носом, как вдруг старшина ткнул его в бок кулаком.

— Глянь-ка, — и кивком головы указал на пень.

Присмотревшись, партизан заметил рядом с пнем две черные тени, словно выросшие прямо из-под корней. Пригнувшись, тени медленно двинулись вдоль болота в сторону родника.

Старшина тоже поднялся за ними следом, успев бросить проводнику:

— Лежи. И никакой самодеятельности.

И немцы и старшина вернулись через несколько минут. Фашисты спустились в свой окоп, пластун снова примостился рядом с партизаном. Никогда не страдавший излишней словоохотливостью, он потряс за плечо почти уснувшего проводника и быстро заговорил:

— Не спи, музыкант. Немцы зараз до родника по воду ходили. Выходит, они вот-вот ждут смены и не хотят терять из предстоящего отдыха ни минуты. Нам этой смены пропустить никак нельзя, надо самим все увидеть и узнать, как они ее производят…

Партизан с трудом открыл слипающиеся глаза, потряс головой, прогоняя сон, старался уяснить смысл быстрого шепотка старшины:

— По воду ходили? А зачем оба?

— Боязно одному в окопе остаться, идти в одиночку к роднику тоже страшно. Вот и ходят по двое: один набирает, а другой стоит рядом с автоматом.

Он внезапно умолк и замер неподвижно.

— Слышал? — тихо спросил он у партизана.

— Выпь. Их здесь всегда полно было.

— Нет, музыкант, это не выпь. Этого птаха я за войну наслушался — край! Да и сам под нее сколько раз подделывался! Не-ет, не выпь то, а человек.

Едва он договорил, как из-за пня, где сидели немецкие пулеметчики, тоже трижды прокричала выпь. Старшина с силой сдавил плечо партизана.

— Ни звука! Сейчас самое главное. Сплошная стена камышей, до этого неподвижная, зашевелилась и вытолкнула две черные фигуры с автоматами в руках. Они прямиком направились к пню, под которым был немецкий окоп, и исчезли. Через минуту снова появились две фигуры, двинулись в камыши и пропали в них…