Взрыв - Страница 99

Дорожники уже привели улицу в божеский вид — ободрали булыжник, старые тротуары, поребрик и теперь ждали только укладки подземных коммуникаций, чтоб начать асфальтировать.

ГАИ закрыло транспорту проезд через улицу, так что работать можно было спокойно, как в поле.

Брагин тщательно наметил трассу, вколотил колышки, поставил вешки.

На следующий день заказал нивелировщиков, чтобы получить геодезические отметки дна траншеи, — без этого не мог работать экскаватор, неизвестно было, на какую глубину выбирать грунт.

Но тут вышла осечка. Геодезисты были нарасхват и приехать на объект могли только через два дня.

Следовательно, целых два дня у бригады пропадали. Делать было нечего.

Расстроенный Брагин ждал начальника участка, готовился получить заслуженную трепку.

Нелюбин действительно поворчал, но добродушно и немного.

Вообще, что ни говори, а работать с ним было можно и инженер он был толковый.

Другой бы такой тарарам поднял — только держись. Шутка ли — два дня простоя.

А Нелюбин подумал малость и сказал:

— Вот что — нечего филонить. Привязки есть? Трасса разбита? Ставь Трофимыча планировать. Пусть выбирает грунт на полметра. Экскаватору меньше копать придется.

Решение было грамотное, ничего не скажешь. Костя даже позавидовал легкости, с какой Нелюбин нашел выход из положения.

Вместе посмотрели профили трассы на чертежах, пометили пересечки — два силовых кабеля и газопровод пересекали под прямым углом будущую траншею.

— Не порвем? — на всякий случай спросил Костя. — У Трофимыча ведь такой зверюга в руках — дернет и не заметит.

— Где там! Глубина залегания ближнего кабеля — метр двадцать. Ты будешь выбирать грунт на полметра, даже на семьдесят сантиметров можно, и то какой запас остается. Все будет в норме. Правда, кабель какой-то странный — тридцать шесть киловольт, я таких и не встречал что-то. Видно, опечатка. Наверное, шесть. А может, три по шесть. Но на всякий случай поставь над каждой пересечкой вешки, чтоб знать, где что проходит. Привяжись к кабельному колодцу и тщательно отмерь сам, в чертежах бывают ошибки. Понял?

— Понял.

— Тогда валяй. Начинайте. И Нелюбин уехал.

Брагин сделал все точно, как он велел. Объяснил задание Трофимычу. Тот молча кивнул и полез в желтобокую махину С-100.

Когда бульдозер начал выбирать грунт, прошел уже несколько метров, к нему бросился вдруг Елисеев, замахал руками и остановил.

Подошел Брагин.

— Ты чего? — спросил строго. — В чем дело? Почему работать мешаешь?

Елисеев покраснел. Было заметно, что он о чем-то напряженно думает. Он странно как-то поглядел на Братина, тот нетерпеливо нахмурился. Губы Елисеева искривились, он пожал плечами.

— Да это я так... Ошибся.

— В чем ошибся-то?

— Показалось, что Трофимыч не по трассе идет.

— Ты что, эт-та, а? — оскорбился Трофимыч. — Очумел? Я что, по-твоему, эт-та, слепой! Ишь ты нашелся какой — «не по трассе»!

Елисеев махнул рукой и отошел. А Трофимыч долго еще ворчал. За грохотом мотора слов не было слышно, Костя видел только, как шевелятся его губы.

«Опять старик разворчался, — добродушно подумал Брагин, — чудак, ей-богу, только дай ему повод».

Он пятился метрах в десяти от бульдозера, показывал Трофимычу направление, иногда замерял глубину выбранного корыта.

Грунт был отличный — мелкозернистый песок, а глубину Трофимыч чувствовал поразительно — плюс-минус пять сантиметров, не больше.

Время близилось к обеду. У Брагина от отмашек порядочно затекли руки, и он уже собирался поставить вместо себя Елисеева, когда это произошло.

Сперва Костя даже не сообразил, что случилось.

Под ножом бульдозера вдруг полыхнул ослепительный голубовато-белый огонь, и раздался такой мощный взрыв, что дрогнула земля, а Брагину мгновенно заложило уши.

Он инстинктивно присел, но глаз не закрыл.

И потому видел, как трактор дернулся, подпрыгнул, а толстый стальной нож моментально покрылся по нижней кромке рваными глубокими зазубринами. Он словно подтаял, будто был не стальной, а изо льда.

Когда Брагин подбежал к бульдозеру, то увидел под его ножом глубокую яму, стенки и дно которой покрывала толстая блестящая корка стекла. «Песок расплавился», — сообразил Костя. По обеим сторонам ямы из этой корки торчали, как розовые кулаки, два кома спекшихся медных проводов.

Брагин увидел все это и похолодел от ужаса.

Перед ним был порванный силовой электрокабель. Кабель под напряжением тридцать шесть киловольт, как указывалось в чертеже. Тридцать шесть тысяч вольт. Чудовищно!

Костя боялся поднять глаза. Суетливо мелькнула мысль: будьдозер должен быть изолирован. Но ужас пригибал его голову, не давал пошевелиться — он боялся увидеть в кабине обугленного, почерневшего Трофимыча.

Колебания эти длились доли секунды, но Брагину показалось, что времени прошло уже много. И потому он удивился безмерно, когда, подняв глаза, увидел живого и невредимого Трофимыча, который еще не успел снять рук с рычагов, сидел ошарашенный взрывом и тряс головой.

И было тихо-тихо. Так тихо, что Брагину сделалось еще страшнее.

Но вот он судорожно сглотнул, барабанные перепонки его пришли в нормальное положение, и тотчас множество звуков хлынуло в уши.

Хрипло и низко ревел замкнувшийся, очевидно, напрямую клаксон бульдозера, тревожно кричали сбегавшиеся отовсюду рабочие, по-бабьи причитал, растерянно хлопая себя по ляжкам, Паша Елисеев. Лицо его было красное, перепуганное, глаза виляли — Костя никак не мог поймать Пашиного взгляда.

А Брагину это для чего-то было необходимо.

Он мучительно пытался вспомнить, сообразить — для чего, и не мог. Просто знал — надо поглядеть ему в глаза, до дна, и тогда, возможно, он все поймет.

Но вот Трофимыч что-то такое рванул у себя в кабине, и надрывающий душу рев оборвался, будто кому-то панически перепуганному с размаху заткнули вопящую глотку.

Сразу все умолкли, и в этой мгновенной тишине над собравшейся плотной толпой бригадой раздался дребезжащий стариковский тенорок Трофимыча. Он яростно ругался. Потом старик, кряхтя, спрыгнул с высокой гусеницы, подошел к яме, долго глядел.

— Как же это? — спросил он у Брагина.

— Не знаю, — тихо ответил мастер, — в чертеже ясно сказано: этот кабель на метр двадцать закопан. Ума не приложу... Мы ведь на семьдесят сантиметров брали, я мерил все точки.

— Та-ак, — протянул Трофимыч, потом резко повернулся к Елисееву, взял его осторожно за лацкан брезентовой куртки. — А ведь ты, похоже, знал, Паша. Похоже, знал ты, что кабель-то мы рванем, — спокойно и даже как-то печально сказал он.

Елисеев отпрянул:

— Да ты ошалел, Трофимыч?! Ты что? Откуда ж знать мне?!

— Не-ет, Паша, знал! Отчего ж ты, эт-та, останавливал меня? Отчего ж у тебя, Паша, глаза сейчас шмыгают, как два нашкодивших мыша? Неужели ты смерти хотел, Паша? Неужели же?..

В голосе Трофимыча было такое недоумение и такая боль, что Елисеев дернулся, будто его ударили, и закричал высоким, плачущим голосом:

— Да не знал я, братцы! Клянусь, ничего толком не знал. Видел только, как в прошлом году дорожники здесь возились, булыгу обдирали, ну и грунта малость прихватывали, планировали улицу. Думаю — надо подсказать. И остановил. А потом думаю — чего соваться, поумней меня люди есть, наверное, думаю, в чертежах от нового уровня земли глубины проставлены, а не от старого. И смолчал. А ты, Трофимыч, такое слово. Смерти... Да разве ж я... Что ж я, зверь какой... Братцы, ну что вы на меня так смотрите?!

Последние слова вырвались у Елисеева с каким-то тонким визгом. Но Брагин его почти уже не слышал. Он быстро подсчитывал в уме: булыжник, наверное, был крупный, покрытие неровное. На булыгу смело можно было сантиметров двадцать пять — тридцать положить, да потом сняли рыхлый слой — еще сантиметров двадцать, да целый год машины ходили, трамбовали, проседал песок. Вот так и получилось...

А изыскания для проекта делали года полтора назад, когда все было на месте.