Взломщик, который изучал Спинозу - Страница 12

Что ж, это меня устраивает. «Больше чем устраивает», – добавил я, подумав секунду-другую. Теперь мне нужно одно – чтобы Колкэннон хорошенько разглядел меня, так, чтобы с уверенностью утверждать, что видит меня впервые в жизни.

Я встал и подошел к зеркалу, как будто это было обычное зеркало, и только. Мне хотелось скорчить гримасу, но я подавил в себе это желание и ограничился тем, что поправил галстук.

Такие зеркала – хитрая штука. Чем дальше от него, тем лучше отражение. Если же подойти совсем близко, то начинаешь видеть насквозь, как и с обратной стороны. Видишь смутно, расплывчато, потому что отражательный эффект все равно сохраняется. В результате получается двойное изображение, как на фотопленке, отснятой два раза. Я смотрел в зеркало и видел и то, что было передо мной, и то, что было позади меня одновременно.

Некоторое время впереди была только пустая комната, а потом я увидел, что дверь открылась, и Ришлер ввел человека в сером костюме с повязкой на голове. Лицо его было в синяках и ссадинах.

Он подошел к зеркалу и стал внимательно меня разглядывать. Я тоже смотрел на него. Я едва удерживался, чтобы не подмигнуть ему, не высунуть язык, вообще не выкинуть какую-нибудь дурацкую шутку. Чтобы не поддаться искушению, я принялся изучать мистера Колкэннона.

Особого впечатления он не производил: на дюйм или два ниже среднего роста, лет пятидесяти пяти, овальное лицо, наполовину седые волосы, коротко подстриженные усики с пробивающейся сединой, курносый нос, маленький рот, неопределенного цвета глаза – не то карие, не то зеленые. Его можно было принять за банковского служащего или ходатая по налоговым делам. Ничто в этом человеке не указывало на то, что он только что потерял красавицу-жену и полмиллионную монету. Впрочем, он и не был похож на счастливого обладателя такой жены и такой монеты.

С минуту он смотрел на меня, в то время как я смотрел на него. Потом он важно, как индюк, помотал головой.

Кажется, я удержался и не улыбнулся в тот момент, но когда Ришлер тронул Колкэннона за рукав и тот пошел за ним из комнаты, я ощерился, как тыквенная рожа в канун Дня Всех Святых. Вскорости Ришлер вернулся. Я сидел на стуле и чистил ногти тупым концом зубочистки. Увидев его, я невинно поинтересовался, когда же будет опознание.

– Тоже мне умник выискался!

– Прошу прощения?..

– Галстук, видите ли, вздумал поправить. Никакого опознания не будет. Можешь топать домой.

– Полиция поняла, что ошиблась?

– Ни хрена мы не ошиблись! Я по-прежнему считаю, что ты участвовал в ограблении. Ты был наверху, возился с сейфом, а твои дружки тем временем расправлялись с Колкэннонами. Поэтому он тебя и не видел. Думаешь отделаться легким испугом? Не выйдет, голубчик! Как только мы схватим твоих сообщников, против тебя сразу появится куча улик. Сядешь как миленький, причем на больший срок, и намного больший, чем если бы сам признался. Спета твоя песенка, умник!

– Я всего лишь скромный букинист.

– Как же, букинист... Убирайся-ка подобру-поздорову. Не сечешь, когда тебе хотят помочь. Мозгов не хватает. Если наберешься ума в ближайшие два часа, звякни. Впрочем, в твоих же интересах не тянуть резину. Если мы накроем кого-нибудь из твоей компании, он тут же расколется и свалит все на тебя. Придется умнику за других сидеть, а он даже не был на месте убийства. Какой в этом смысл? Лучше уж начистоту с нами.

– Я и так начистоту.

– Угу, начистоту. Проваливай отсюда, Роденбарр!

Я выходил из здания, когда меня окликнул знакомый голос:

– Не я буду, если это не Берни Роденбарр! Кого только не встретишь на Площади полиции, дом один!

– Привет, Рэй.

– Привет, привет, Берни! – Рэй Киршман загадочно ухмылялся. Костюм на нем сидел, как всегда, плохо. «На взятки, которые вымогаешь, мог бы и получше одеваться», – мелькнуло у меня в голове.

– Утречко что надо, правда, Берни?

– Что правда, то правда, Рэй.

– Хотя уже первый час пошел. Знаешь, Берни, кажется, я выиграл пари, которое сам с собой заключил. Тебя отпустили.

– Ты в курсе?

– А как же? Колкэнноны, так? Я сразу понял, что это не ты. Где это видано, чтобы ты работал не один? Где это видано, чтобы ты силу применял? Разве что однажды сбил меня с ног. – Во взгляде Рэя читался упрек. – Помнишь, Берни, что у Флэксфорда было?

– Я тогда запаниковал, Рэй.

– Я это крепко запомнил.

– Я не хотел ничего такого, Рэй. Только смыться хотел.

– Да уж... Знаешь, они уверены, что ты тут тоже руку приложил. Ришлер имел право хоть сейчас тебя забрать в камеру. Но он считает, что выгоднее дать тебе погулять на воле.

Мы стояли на тротуаре у кирпичного здания полицейского управления. Напротив, через улицу, высилась арка муниципалитета. Рэй загородил ладонью зажигалку, затянулся, закашлялся, опять затянулся.

– Хороший денек, – сказал он. – Просто замечательный!

– Почему они думают, что я замешан в налете на Колкэннонов?

– Видят твой М.О., Берни.

– Ты шутишь! Разве я когда-нибудь громил квартиры? Я хоть раз пальцем кого тронул? Разве не давал тягу, как жулик, если объявлялись хозяева? Разве бил стеклянные крыши, чтобы попасть в дом? Нет, брат, все это не согласуется с моим modus operandi[6].

– Они из того исходят, что это твои сообщники так грубо работали. Но и против тебя есть улика. Очень даже подходящая улика.

– Ты о чем?

– А вот о чем. – Рэй достал из кармана резиновую перчатку. Он держал ее осторожно, двумя пальцами, словно она кусалась. Ладонь на перчатке была вырезана.

– И это твоя улика?

– Их улика, не моя. В досье на тебя что записано? «Для совершения преступных деяний надевает резиновые перчатки с отверстиями на ладонях». Как тебе нравится это – «с отверстиями на ладонях»? Нет чтобы сказать по-человечески, что ты вырезаешь в них ладони.

– Где ты это раздобыл?

– Перед домом Колкэннонов. Там у них садик, в садике и валялась.

– Дай посмотреть.

– Эй, это улика!

– Хрустальная туфелька тоже была улика, – сказал я, взяв у него перчатку и пытаясь натянуть ее на руку. – А я, должно быть, одна из злых Золушкиных сестер, потому что она мне не подходит, твоя улика. Резиновые перчатки тоже ведь разных размеров делают. Эта на несколько размеров меньше.

Рэй даже наклонился, чтобы рассмотреть получше.

– Погоди, погоди, похоже, ты прав...

Я вернул ему перчатку.

– Береги. Можешь даже сказать кому надо, что на мою руку перчатка не налезает. Пусть поищут какого-нибудь раззяву с маленькой рукой.

– Передам. Ты к себе, в магазин? Могу подбросить.

– Это тоже входит в стоимость услуг?

– Да брось ты, просто по пути!

Назад я ехал уже не в полицейской машине. По пути поговорили о том, о сем, о новом игроке в городской бейсбольной команде, о возможной забастовке муниципальных мусорщиков, о перетряске кадров в окружной прокуратуре Куинса. Полицейским и ворам есть о чем поговорить, стоит им только подняться выше взаимной вражды. У них много общего. Хотя ни те, ни другие не хотят этого признавать. Без формы Фил и Дэн совсем не похожи на полицейских. Недаром я сначала принял их за бандитов.

Рэй высадил меня у дверей «Барнегатских книг» и, посоветовав смотреть в оба и подмигнув на прощание, укатил. Я начал было отпирать замки, потом, убедившись, что он уехал, плюнул и снова их запер. Были дела поважнее продажи книг.

Я не был в шайке, которая прикончила Ванду Колкэннон. Ее муж не только не опознал меня, но и твердо заявил, что не знает такого. Если перчатка – это все, что у них есть, то такая улика гроша ломаного не стоит.

Тем не менее Ришлер считает, что я замешан в преступлении.

Я чувствовал, что есть что-то странное в этой истории. Рэй, кажется, тоже так думал.

Ленч у нас с Каролин обычно общий. По понедельникам и средам продукты закупаю я, и мы едим в ее собачьем салоне. По вторникам и четвергам еду приносит она, и мы закусываем в «Барнегатских книгах». По пятницам мы, как правило, закатываемся в какой-нибудь недорогой ресторанчик с национальным колоритом и гуляем. Естественно, этот распорядок всегда можно было нарушить, если у меня или у нее менялись планы. Сегодня была среда, и когда я не явился к ней в полдень, она поняла, что у меня что-то изменилось, и махнула поесть одна. «Салон для пуделей» был заперт, изнутри на стеклянной двери висела картонка и циферблат с передвижными стрелками. На картонке была надпись: «Вернусь в...» – стрелки показывали половину второго.