Взгляни на небо - Страница 18

Виталька удивленно поглядел на Кубика и усмехнулся.

— Ну, ты даешь, Кубик! Ну, ты тип!

— Чего лыбишься, — мрачно отозвался Кубик, — тебе хорошо, тебя родители не забудут, а мой старик давно от меня отказался. Фигу он мне пришлет с маслом, а не копченую колбасу. Ему самому на выпивку не хватает.

Виталька смутился.

— Да бери, пожалуйста, угощайся. Что мне, жалко!

— Вот это правильно! С товарищем надо делиться! — сказал Кубик, набивая карманы печеньем и конфетами. — А кто шакалить будет — гони в шею. Говори: нам с корешем самим мало. А халвы не прислали?

Виталька вскочил как ужаленный.

— Че ты, че ты! — забормотал Кубик. — Я ж просто так спросил. Ужасно я ее, понимаешь, люблю, халву.

— А меня от нее тошнит, — отрезал Виталька. — Пошел вон!

— Да ладно тебе… да брось! — Кубик торопливо сунул в карман еще одну горсть конфет и ушел.

Вот как Виталька избавился от кровного врага. По крайней мере, так ему тогда показалось.

Жизнь в колонии была поначалу очень нелегкой. Каждый час строго расписан, заполнен плотно, по-деловому.

Учиться Витальке было легко, ведь он снова пошел в пятый класс. Но вот работать и учиться с непривычки было тяжело.

Виталька работал в столярке — там делали табуретки, подвесные книжные полки, ребята постарше мастерили столы, тумбочки.

С какой же благодарностью вспоминал он уроки отца, постройку буера!

— А у тебя, парень, руки-то вставлены тем концом, что надо! — удивился мастер, разглядывая первую Виталькину табуретку, после того как грохнул ею об пол и она не развалилась. Это у него был такой метод проверки первой продукции своих учеников. У иного и пятая и десятая разваливались, и мастер не успокаивался, пока не добивался нужной прочности.

Кубика он доводил до белого каления.

— Эх ты! На тебе пахать можно, а руки что крюки, — говорил мастер, пиная ногой обломки очередной Кубиковой поделки.

— Ну дождется старый хрыч, ну дождется, — шептал Кубик трясущимися губами, — он дождется, что я ему о башку эту проклятую табуретку разломаю.

Мальчишки смеялись. Кубик заходился от злости, раздавал затрещины. Тем, кто побезобиднее, конечно.

Но вообще-то безобидных было немного, ребята собрались здесь отчаянные, повидавшие в жизни такое, о чем Виталька и слыхом не слыхивал.

Днем с мальчишками занимались учителя, воспитатели, мастера, а по вечерам в спальне начинались разговоры по душам. Большинству лихих и отчаянных историй Виталька не верил, был у него хоть и небольшой, но достаточно горький опыт, и все же… все же что-то оседало в душе, что-то оставалось… И многое из того, что раньше казалось ему невозможным и стыдным, теперь таким уже не казалось.

Родители часто писали, несколько раз приезжали в дни, разрешенные для посещений. Виталька и ждал этих дней, ждал жадно и… тяготился ими.

У отца были такие глаза, будто он в чем-то крепко виноват перед Виталькой, а маме все казалось, что ее сына обижают.

А он очень повзрослел за последние месяцы. И внутренне и внешне — сильно вытянулся, раздался в плечах и выглядел в своем черном комбинезоне, подпоясанном широким ремнем, в белой парадной рубашке с отложным воротничком почти юношей.

— Ну что ты, мама, так переживаешь, — говорил Виталька, — учусь хорошо, сыт, здоров. Сперва трудно было, а сейчас втянулся. Гляди, какие мозоли, — он с гордостью показывал ладони.

— В тринадцать лет — мозоли, — шептала мама, — сыночек ты мой бедненький!

— Это вы зря, — заметил случившийся поблизости воспитатель, немолодой уже дядька, к которому ребята относились уважительно, — мозоли еще никому вреда не приносили. А вообще-то парень он у вас хороший. Если не сорвется, будем ходатайствовать о досрочном освобождении.

Мама задохнулась от радости, так горячо стала благодарить воспитателя, что тот смутился, попрощался и поспешно ушел.

— Вот хороший, замечательный человек, — говорила мама, — Виталик, сынок, если тебя станут обижать эти уголовники, беги сразу к нему!

— Мама! Что ты говоришь? Да за такие дела… — Виталька покраснел.

— Действительно, мать, зря ты это, — пробормотал отец.

— Ну хорошо, хорошо, может быть, я не понимаю чего-нибудь! Но сынок, я тебя умоляю — веди себя хорошо. Не сорвись, не сорвись, ради бога!

И Виталька старался изо всех сил.

Но все же был один случай, который едва не перечеркнул все его старания.

Существовала в колонии одна компания, которая держалась особняком. Вечно они о чем-то шушукались, запугивали новичков, многих нещадно эксплуатировали, заставляли делать за себя самые неприятные работы. И новички безропотно убирали вместо них помещения, прибирали верстаки, затачивали инструменты, заправляли койки. Мальчишки таких презирали, называли «шестерками».

Верховодил этой компанией невысокий, хрупкий мальчишка по фамилии Моргулис. Глядя на его красивое, тонкое лицо, на чистые синие глаза — не глаза, а очи, опушенные густыми длинными ресницами, — никому в голову бы не пришло, что это воплощение невинности способно на какую-нибудь гадость. Просто ангел небесный.

Но это был самый зловредный парень во всей колонии. Ему доставляло сладостное удовольствие унижать самых безответных, растерянных свалившейся на них бедой ребят.

Виталька Моргулиса терпеть не мог. И чувство это было взаимным.

Виталька был в колонии уже полгода и считался старожилом, когда в его спальне появился тихий деревенский парнишка, которого сразу прозвали Химиком.

Дело в том, что он бредил химией, чудом химических превращений и опытов, и один из них окончился плачевно — в сарае, где проводился очередной химический эксперимент, раздался взрыв. Химику опалило волосы, а сарай загорелся.

Был сильный ветер, огонь перекинулся на дом соседа. Погасить дом не сумели, и Химик попал в колонию.

И вот к этому парнишке явились Моргулис и его друг-телохранитель Борька Коряга. Они пребывали в развеселом настроении и пришли развлечься — «окрестить» новичка.

Моргулис вытянул Химика ремнем по спине, Коряга — тоже. Но парень мгновенно вскочил и двинул Моргулиса в ухо. Виталька от души отвесил оплеуху тупице и прихлебателю Коряге, и они вдвоем мгновенно выкинули ошеломленных весельчаков за дверь.

— Будет тебе, Халва, темная, — заявил тогда Моргулис во всеуслышание.

— Не будет. Только попробуй, ноги переломаю. Тебе. Лично, — вмешался вдруг Кубик.

В этот день Виталька получил из дому посылку.

И тогда Моргулис сделал подлость, после которой вся колония объявила ему бойкот. Он заставил одного из самых своих запуганных прихлебателей пойти к начальнику лагеря и сказать, что Виталька и Химик ни за что ни про что избили его, Моргулиса.

Вызвали Витальку, он все рассказал, как было, Химик подтвердил, подтвердили и другие ребята. А от Моргулиса отвернулись даже его дружки, даже верный Коряга. И остался Моргулис один, а хуже этого ничего быть не может.

Незадолго до освобождения (на целых четыре месяца раньше срока) Виталька узнал, что отец получил назначение в далекий город на Каспии. На конверте стоял незнакомый адрес, адрес его будущего дома. Виталька догадывался, что родители переехали туда из-за него, и хоть жаль было расставаться с родными местами, Виталька был рад. Уж очень тяжело было возвращаться туда, где об его истории знали все от мала до велика.

— Ну вот, Кубик, — сказал он, прочитав письмо, — больше мы с тобой никогда не увидимся.

— Отчего это?

— Переехали мы. Родители уже там. Мама за мной приедет.

— Да где — там?

Виталька показал конверт с обратным адресом. Кубик присвистнул.

— Ничего себе махнули. Эх, и теплынь же там! Везуха тебе. У меня в тех краях дружок живет. Крутой паренек.

А буквально за несколько дней до отъезда Витальки в лагере начался переполох: Кубик сбежал. Был конец месяца, за готовой продукцией столярной мастерской колонии приехало сразу несколько грузовиков, и в одном из них среди тумбочек и столов умудрился спрятаться Кубик. Но Витальку это уже не интересовало. Он рвался к новому дому, к родителям и новой жизни.