Вызов извне: НФ /ФС
(Две новеллы-буриме) - Страница 6

Но сон никак не приходил. Начать с того, что, когда он погасил фонарик, кристалл — как ему показалось — словно на миг засиял сохраненным светом, прежде чем раствориться в окружающей темноте. Не исключено, что он ошибся. Вероятно, ослепленным ярким лучом глазам лишь почудился этот свет, неохотно покидавший кристалл и сиявший в его глубинах с такой странной настойчивостью.

Он долго ворочался, снова и снова обдумывая оставшиеся без ответа вопросы. Нечто в этом хрустальном кубе говорило о неизмеримых далях прошлого, возможно, о самой заре истории, и этот загадочный вызов не давал ему заснуть.

Кэмпбелл чувствовал, что прошло много часов, пока он лежал без сна, все думая об этом таящемся свете, этом свечении, казалось, так неохотно умиравшем… Словно что-то в кристалле проснулось, сонно пошевелилось, внезапно насторожилось… и стало внимательно следить за ним.

Чистейшая фантазия! Он нетерпеливо пошевелился и посветил фонариком на часы. Почти час ночи, до рассвета еще три часа. Луч упал и сфокусировался на теплом хрустальном кубе. Кэмпбелл поднес фонарик совсем близко и освещал кристалл в течение нескольких минут. Затем щелкнул кнопкой и стал наблюдать.

Теперь сомнений не оставалось. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел, что в глубине странного кристалла мерцали крошечные перебегающие огоньки, подобные нитям сапфировых молний. Они сгущались к центру и, казалось, исходили из бледного диска с тревожными знаками. А сам диск увеличивался в размерах… знаки изменяли форму… кристалл разрастался… неужели все это иллюзия, созданная маленькими молниями…

Он услышал какой-то звук. Точнее, призрак звука, напоминающий звон призрачных струн арфы под призрачными пальцами. Он наклонился ближе. Звук раздавался из куба…

В подлеске послышалось шуршание, быстро замелькали какие-то тела, после прозвучал и вскоре затих мучительный вой, как если бы ребенок задыхался в предсмертной агонии. Одна из маленьких трагедий дикой природы — убийца и жертва. Кэмпбелл подошел ближе к месту кровопролития, но не сумел ничего разглядеть. Он снова выключил фонарик и бросил взгляд на палатку. На земле мерцало что-то бледно-голубое. Это был куб. Он наклонился, собираясь поднять кристалл — но, повинуясь какому-то неясному предчувствию, отдернул руку.

И вновь он увидел, как сияние начало угасать. Крошечные сапфировые молнии судорожно вспыхивали, отступая к своему источнику. Из кристалла не доносилось ни звука.

Он сидел, наблюдая, как свечение вспыхивало и угасало, вспыхивало и угасало, становясь все более тусклым. Затем ему пришло в голову, что для возникновения этого явления необходимо сочетание двух элементов — самого электрического луча и его собственной мысленной концентрации. Его разум должен пролететь по лучу, устремиться к сердцу кристалла, чтобы сердце это забилось и затем… что?

Кэмпбелл почувствовал на душе холод, словно от соприкосновения с чем-то чужеродным. Кристалл был чужим, он знал это; не с этой планеты, не из этой, земной жизни. Преодолевая дрожь, он поднял кристалл и внес его в палатку. Куб не был ни холоден, ни горяч; рука ощущала лишь его вес. Он положил камень на стол, отведя луч фонарика в сторону, затем подошел ко входу в палатку и опустил полог.

Он вернулся к столу, придвинул складной стул и направил луч света прямо на куб, стараясь сфокусировать луч на сердцевине кристалла; и вместе с лучом, держа фонарик, он направил на кристалл всю свою волю, все свои мысли.

Словно по команде, вспыхнули сапфировые молнии. Они вырвались из диска и впились в тело хрустального куба, затем отхлынули назад, освещая диск и знаки. И знаки начали меняться, перемещаясь, двигаясь, приближаясь и отступая в голубом сиянии. Это была уже не клинопись. Это были вещи… объекты.

Он слышал тихую музыку, звенящие струны арфы. Мелодия звучала все громче и громче, и теперь весь куб вибрировал в ее ритме. Хрустальные стены растворялись, расплывались, будто состояли из алмазного тумана. И сам диск увеличивался… текучие формы делились, множились — словно открылись некие врата и в проем хлынули орды призраков. Пульсирующий свет становился все более ярким.

Кэмпбелл ощутил приступ паники, попытался отвести взгляд, ослабить напряжение воли, уронил фонарик. Но кристаллу уже не нужен был свет… и он не мог освободиться… не мог освободиться? Нет, его самого засасывало в этот диск, ставший теперь шаром, внутри которого неведомые формы танцевали под музыку, заливавшую сферу ровным сиянием.

Палатки больше не было. Была только огромная завеса сверкающего тумана, и за нею сиял шар… Он чувствовал, как туман втягивает его и, словно могучий вихрь, влечет прямо к сфере.

Туманный свет сапфировых солнц разгорался все ярче и ярче, и контуры шара дрожали и растворялись в бурлящем хаосе. Бледные очертания сферы, ее движение и музыка смешивались с окружающим туманом — обесцвечивая дымку до оттенка светлой стали. Клубы тумана перестилались волнообразными пластами, и сапфировые солнца постепенно и незаметно растворялись в серой бесконечности бесформенной пульсации.

Между тем, ощутимое движение вперед и вовне становилось невыносимо, невероятно, космически быстрым. Любая известная на Земле скорость казалась в сравнении с ним ничтожной, и Кэмпбелл понимал, что подобный полет в физической реальности означал бы для человека мгновенную смерть. Даже сейчас — в этом странном, адском гипнозе или кошмаре — кажущиеся зримые впечатления стремительного метеоритного полета почти парализовали его сознание. Хотя в серой пульсирующей пустоте не было никаких реальных ориентиров, он чувствовал, что движется с близкой к световой скоростью, нет, превзошел ее. Наконец его сознание все же сдалось и милосердная тьма поглотила все.

Внезапно, в этой непроницаемой тьме, мысли и образы снова вторглись в разум Джорджа Кэмпбелла. Он не мог определить, сколько мгновений — или лет — или вечностей — прошло с начала его полета сквозь серую пустоту. Он знал только, что был спокоен и не испытывал боли. И действительно, главным свойством его состояния было отсутствие всех физических ощущений. Из-за этого даже сама чернота казалась менее плотной и черной: это наводило на мысль, что он был скорее бестелесным разумом, находящимся за пределами физических чувств, чем телесным существом, обладающим чувствами, но лишенным привычных объектов восприятия. Он был способен мыслить ясно и быстро — почти сверхъестественно быстро — но все-таки не имел ни малейшего представления о своем положении.

Он понял, наполовину инстинктивно, что находится не в палатке. Конечно, он мог бы, скажем, очнуться там от кошмара в таком же черном мире — но он знал, что это не так. Под ним не было походной койки — у него не было рук, чтобы потрогать одеяло, брезентовые стены палатки и фонарик, которые должны были находиться рядом — не было ощущения холода в воздухе — не было полога, который можно было бы откинуть и увидеть бледную ночь снаружи… что-то с ним было не так, что-то случилось ужасное…

Он мысленно вернулся к самому началу, припомнил светящийся куб, что загипнотизировал его — этот кристалл и все остальное. Он сознавал, что его разум втягивался в кристалл, но был не в силах противиться. В последний миг его охватил жуткий, панический страх — подсознательный страх, даже более сильный, чем тот, что вызван был ощущением демонического полета. Это была какая-то неясная вспышка или отдаленное воспоминание — что именно, он не смог бы сказать. Какая-то группа клеток в глубинах его мозга, казалось, обнаружила некое присущее кристаллу и отдаленно знакомое свойство — и это нечто таило в себе смутный ужас. Теперь он пытался вспомнить, в чем состояло это ужасающее свойство.

Мало-помалу он сообразил. Когда-то — давным-давно, в связи со своими геологическими исследованиями — он читал о чем-то подобном этому кубу. Это было как-то связано с тревожащими и вызвавшими многочисленные споры глиняными фрагментами, так называемыми Эльтдаунскими табличками[4], найденными в предкаменноугольных слоях Южной Англии тридцатью годами ранее. Их форма и отметины на них были настолько странными, что некоторые ученые намекали на их искусственное происхождение и строили самые дикие предположения. Фрагменты явно относились к тем временам, когда на земном шаре не было никаких человеческих существ — однако их очертания и «знаки» на них были чертовски загадочны. Так и появилось название «Эльтдаунские таблички».