Выстрел в лицо - Страница 3
— Причудливые вкусы? — прошептала порядком озадаченная Клаудия Умберти, жена адвоката графа.
Брунетти, сидевший рядом, частенько встречался с ней и ее родственниками за всевозможными семейными трапезами. Уж она-то прекрасно знает, что единственная причуда, которая наблюдается у семейства Фальер — если не считать регулярных попыток Кьяры стать вегетарианкой, — это склонность к обильным порциям и вкусным десертам.
Паола не могла допустить, чтобы графиню поймали на откровенной лжи, и поспешила вмешаться.
— Понимаете, — в полной тишине заговорила она, — я вот, к примеру, не ем говядины; моя дочь Кьяра не ест мяса и рыбы — во всяком случае, на этой неделе; сын Раффи терпеть не может овощи и сыр; ну а Гвидо, — Паола водрузила ему на плечо свою руку, — не ест вообще ничего, если порция размером меньше слона.
Благодарные гости негромко рассмеялись, и Брунетти поцеловал жену в щеку — показать, что оценил ее чувство юмора и мужественное поведение. Про себя Брунетти поклялся, что уж сегодня добавки брать не будет.
— Что это вообще было? — не переставая улыбаться, поинтересовался он у жены.
— Я тебе потом объясню, — пообещала она и повернулась к отцу, чтобы задать ему какой-то вопрос.
Франка Маринелло решила оставить выступление графини без комментариев.
— А снегу-то навалило — просто невероятно, — сказала она, как только Брунетти вновь повернул к ней голову. В ответ он лишь вежливо улыбнулся, как будто и не видел ее не подходящих для такой погоды туфель и последние два дня не выслушивал подобные реплики от всех своих знакомых.
Согласно правилам ведения светских бесед, настала его очередь выдать какую-нибудь банальность.
— Зато лыжникам благодать, — прекрасно справился с нелегкой задачей Брунетти.
— И фермерам.
— В каком смысле?
— В тех местах, откуда я родом, — сказала Франка на чистейшем итальянском, не оставляющем ни шанса догадаться о ее происхождении, — есть такая поговорка: «Под снегом — хлеб; под дождем — голод».
Она говорила приятным низким голосом. Будь она певицей, непременно пела бы контральто.
— Не уверен, что правильно вас понял, — извиняющимся тоном ответил Брунетти, горожанин до мозга костей.
Губы Франки дернулись вверх — Брунетти уже понял, что так выглядит ее улыбка, — а глаза потеплели.
— Это значит, что дождь проходит, принося лишь кратковременную пользу, а вот снег лежит в горах все лето и потихоньку тает.
— И от него-то польза перманентная?
— Ну да. Во всяком случае, в это верят наши старики. — И, не дожидаясь ответа Брунетти, Франка продолжила: — Но здешние снегопады не идут с нашими ни в какое сравнение. Так, мелочь — нападало два сантиметра снега, да аэропорт закрыли на пару часов. Правда, в Альто-Адидже, откуда я родом, в этом году снега вообще не было.
— То есть лыжникам все-таки не повезло? — с улыбкой поинтересовался Брунетти, представив себе Франку в теплом кашемировом свитере и спортивных штанах перед камином в пятизвездочном отеле горнолыжного курорта.
— Лыжники меня, в отличие от фермеров, совершенно не волнуют, — сказала она с неожиданной горячностью. И, не отводя взгляда от Брунетти, процитировала: — «Трижды блаженны — когда б они счастье свое сознавали! — жители сел» [9].
— Это же Вергилий, да? — удивленно воскликнул Брунетти.
— Да, «Георгики», — ответила Франка, вежливо проигнорировав его удивление и все, что оно подразумевало. — Вы читали?
— В школе. И пару лет назад еще раз перечитал.
— А почему, если не секрет? — поинтересовалась она, прежде чем отвернуться и поблагодарить официанта, который как раз ставил перед ней блюдо с risotto ai funghi [10].
— Что — почему?
— Почему решили перечитать?
— Потому что сыну задали «Георгики» в школе, и его это произведение привело в восторг. Вот я и решил, что надо бы самому еще раз его пролистать. Как вы понимаете, за столько лет текст порядком подзабылся.
— Ну и как вам?
Брунетти задумался. Ему нечасто выпадала возможность обсудить с кем-нибудь прочитанное.
— Должен признаться, — заговорил наконец он, — все эти размышления об обязанностях хорошего землевладельца навеяли на меня скуку.
— А что тогда вам понравилось?
— Больше всего меня занимает мнение классиков о политике, — признался Брунетти. Он был уверен, что теперь ее интерес к беседе угаснет.
Франка сделала маленький глоток вина и, наклонив бокал к Брунетти, покрутила его в руках.
— Ничего этого, — она отпила еще немного, — у нас без фермеров точно не было бы.
Брунетти решил рискнуть. Подняв правую руку, он нарисовал в воздухе круг, включив в него стол, людей за ним, и даже palazzoи город, в котором они находились.
— А без политиков, — объявил он, — у нас не было бы ничего этого.
Франка при всем желании не смогла бы удивленно распахнуть глаза, поэтому ограничилась тихим смешком, который вскоре перешел в девическое хихиканье. Она прикрыла губы рукой, но смех так и рвался из нее, хотя она пыталась замаскировать его кашлем.
На них уже косились другие гости. Катальдо отвлекся от беседы с графом, чтобы водрузить руку на ее плечо. Все разговоры стихли.
Франка кивнула и помахала рукой, показывая, что с ней все в порядке, затем, все еще кашляя, вытерла салфеткой глаза. Вскоре кашель утих, и она сделала несколько глубоких вдохов.
— Прошу прощения, — обратилась она к остальным гостям. — Не в то горло попало.
Накрыв руку мужа своей ладонью, она легонько сжала ее и что-то ему прошептала, от чего тот заулыбался и вновь вернулся к своему разговору с графом.
Франка пригубила бокал с водой, попробовала ризотто, но вскоре опустила вилку.
— Что касается политиков, то я предпочитаю Цицерона, — сказала она Брунетти, как ни в чем не бывало возвращаясь к прерванному разговору.
— Почему?
— Он умел ненавидеть.
Не без труда Брунетти заставил себя не пялиться на ее невероятный рот и сосредоточиться на словах, которые из него вылетали. Слуги забрали их почти нетронутое ризотто, а они все еще обсуждали Цицерона.
Франка говорила о ненависти, которую римский мыслитель испытывал к Катилине и всему, что тот олицетворял; вспомнила, какое отвращение вызывал у Цицерона Марк Антоний; откровенно радовалась тому, что должность консула досталась все-таки Цицерону; и поразила Брунетти, зарекомендовав себя прекрасным знатоком его поэзии.
Когда слуги убирали со стола тарелки со вторым блюдом — овощным рулетом — муж синьоры Маринелло сказал ей что-то, чего Брунетти не расслышал. Франка улыбнулась и переключилась на супруга. Она продолжала беседовать с Катальдо до тех пор, пока не унесли десерт — кремовый торт, такой жирный, что он с лихвой компенсировал отсутствие в меню мяса.
Брунетти, вновь вынужденный включиться в светскую болтовню, перенес внимание на жену адвоката Роччетто. Она принялась рассказывать ему о недавнем скандале, в котором оказалось замешано руководство театра «Ла Фениче».
— …короче говоря, мы решили не продлевать наш abbonamento [11], — вещала женщина. — Все равно постановки у них какие-то второразрядные, и наверняка они опять включат в репертуар эти ужасные немецкие и французские пьесы, — фыркнула она, чуть не трясясь от возмущения. — Как будто это какой-то вшивый провинциальный театришка в занюханном французском городке, — закончила она, взмахом руки посылая в небытие и театр, и всю провинциальную Францию вместе с ним.
Брунетти, подобно героине [12]Джейн Остин, вспомнил «старое правило: чем сказать, лучше смолчать» и потому не стал говорить, что «Ла Фениче» и есть типичный провинциальный театр в маленьком итальянском городке, от которого не стоит ждать ничего выдающегося.