Выстрел (СИ) - Страница 3

А она молчала.

Варила лапшу, сухими глазами смотрела прямо перед собой, отдирала алюминиевой ложкой прилипшую ко дну вермишель и хранила гробовую тишину.

На следующий день Барни зашел домой на обед, но есть не стал. Лишь брезгливо кинул на кровать длинноволосый парик и хлопнул дверью.

(Max Richter — Infra 3)

Наступили заморозки. Выпал снег; сначала тонким слоем укрыл тротуары, ледяной коркой покрылись лужи. Затем слой снега уплотнился, вырос в сугробы, укутал собой все вокруг: крыши, лавки, дома. Прижался к стенам, заставил переобуться в зимние сапоги и переодеться в то, что у кого нашлось в шкафу: пуховики, дубленки, куртки. Шубы редко — город бедный.

Росли сугробы, рос и ежик на голове у Райны.

Сначала короткий, ощутимый только если провести ладошкой, мягкий на ощупь. Потом чуть длиннее — можно ухватиться пальцами. Через месяц стало можно проводить по уже не лысой, как шар, голове расческой. Пока только для смеха; торчащие вверх волосинки не путались между собой, и расчесывать их было незачем.

Но Райна иногда расчесывала.

И много думала.

Все чаще пропадал вечерами Барни. Не возвращался домой по несколько суток, мало объяснял, почти перестал разговаривать. Только иногда с бутылкой пива или с телевизором. А она все чаще смотрела в окно. На то, как падает пушистый снег, на то, как бредут по своим делам прохожие. На низкое серое небо, на осторожно пробирающиеся по скользкой дороге машины. Смотрела в никуда и думала о том, что неплохо бы найти работу. Неплохо бы собраться с силами и что-то изменить, но все не удавалось. Сонная апатия, пришедшая вместе с зимой, укутала белым и источник внутренней силы, который, наверное, где-то был… Был. Иногда чадил, пытался загореться, сформироваться в непонятное, но тянущее душу желание, стремление к чему-то, но быстро чах.

И Райна, не обращая внимания на ворчливое бормотание Барни, смотрела в окно, думала и неосознанно дотрагивалась до медленно растущего на голове ежика.

(11.06 Vybe Beatz — Fck the world или Jay Jay Johanson — Suffering)

Он, конечно, пропадал и раньше. На три, максимум на четыре дня.

Но ведь не на восемь? Нет-нет, что-то однозначно случилось. Да еще эта рвущая душу записка:

«Райна, если скоро не вернусь, позвони по вот этому номеру. Покажи мое сообщение, о тебе позаботятся. Барни».

Незнакомый номер шел ниже.

Зачем нужно было оставлять ее? Чувствовал, что попадет в беду? И «скоро» — это сколько? Сколько куковать в пустой квартире, ожидая шагов за дверью? Сколько смотреть на опостылевшие стены, варить для себя и ждать-ждать-ждать… Днем одной страшно, ночью и того хуже. Новое утро, новое пробуждение в одиночестве, и новая волна отчаяния: он не вернется… Уже не вернется.

Почти нетронутую испортившуюся еду она выкидывала в мусорное ведро, которое не выносила уже неделю. Плотно завязывала ручки полиэтиленового пакета, чтобы не пахло, и убирала кастрюлю в раковину, чтобы завтра сварить что-то еще. И снова выкинуть в ведро.

Это случилось в феврале.

Все еще стояли холода, и Райна едва только-только походить на человека — не на худого мальчика-укурка, а на девочку с короткой, почти красивой стрижкой. Она едва дотерпела, дождалась, пока немного отрастут волосы, — не могла ходить в парике — и собиралась искать работу, даже купила газеты…

А тут такое.

В страхе за Барни, за себя и сделавшееся вдруг неизвестным и тревожным будущее она продержалась еще три дня.

А потом кончились деньги.

И варить стало нечего.

Поднявшись следующим утром с постели, Райна, дрожа от холода, разогрела остатки риса, поела. Укуталась в теплую кофту, натянула носки и подошла к окну, за которым валил плотный снег.

Вот и еще один день в тишине. Потом вечер. И ночь. Стоило подумать о холодной постели, как она поняла: все, больше не выдержит. Будет звонить. Чей бы номер ни был записан на листе, она объяснит ситуацию и попросит о помощи.

Не до хорошего. И не до гордости.

В этот момент обычно ворчливый, взъерошенный и помятый Барни показался ей самым желанным человеком на свете. Лишь бы сидел в своем кресле — с пивом или без, — лишь бы смотрел телевизор, лишь бы просто был рядом. Чтобы не одной.

Райна мысленно помолилась «вернись» и потерла ладонями бледные щеки.

Никуда звонить не хотелось.

— Вы не понимаете! Мне только поговорить, у меня для вас сообщение… Какое? Я покажу при встрече. Да я бы и не позвонила, если бы не оно!

«Сильно оно мне надо», — добавила она мысленно и принялась раздраженно накручивать на палец витой телефонный шнур.

— Что? Это для меня далеко, я без машины. Давайте встретимся у заброшенного театра, на сорок пятой авеню, туда я смогу дойти пешком. Во сколько? В девять вечера? А раньше никак?

Ответом ей стали отрывистые короткие гудки.

Снег перестал сыпать и теперь лежал рыхлым покрывалом, отражая кристалликами льда желтый свет фонарей. Темное небо, пушистые деревья, пар изо рта и заколоченная досками крест-накрест дверь театра позади.

В ожидании встречи Райна истоптала небольшую площадку перед зданием заворачивающими по кругу следами. Тишина, сугробы, озябшие пальцы рук и почти отмерзшие в изношенных сапогах пальцы ног. Усилившийся под вечер мороз кусался за щеки.

Часы на запястье показывали девять ноль одну.

Долго еще переминаться с ноги на ногу? Хрусь-хрусь под каблуками. Еще один вдох ледяного воздуха — еще один выдох теплого пара, осевшего на шарфе крохотными капельками. Еще один круг по протоптанной в снегу дорожке.

Двухэтажный заброшенный театр с облупившейся на колоннах краской монументально смотрел сквозь деревья на горизонт.

Долго ждать?

В девять ноль семь у дороги, утрамбовывая снег шинами, остановился серый автомобиль. Озябшая от холода, Райна обняла себя руками и перестала пританцовывать на месте.

— Меньше всего я ожидал увидеть тебя. А тебе… — казалось, ему снова хочется сплюнуть прямо на снег, — в последнюю очередь стоило набирать мой номер телефона.

Райна то ли от холода, то ли от страха начала заикаться. Короткие волосы под ее шапкой встали дыбом в тот самый момент, когда она разглядела лицо со шрамом на виске. То самое лицо. Которое до сих пор нет-нет да всплывало в тех кошмарных снах, где ее снова и снова брили наголо.

— Я… я не знала, что это… ваш номер!

— Наобум набрала? Жить стало скучно? Смотри, я скуку-то быстро развею, ты меня знаешь.

Агрессивно вжатая в ворот толстой куртки голова, недобрый взгляд исподлобья, перекочевавшая из одного уголка рта в другой надкусанная спичка.

Впервые за этот вечер Райна отогрелась. Помогла жаркая волна страха, что лавой прошлась по позвоночнику. Бежать! К черту все, какая там помощь! Подбородок, как у трусливого зайца, задрожал; прежде чем развернуться и броситься прочь, она обиженно заявила:

— Да если бы не это, — в руке мелькнула мятая записка, — я бы в жизни вам не позвонила. За все деньги мира! Больная я что ли? Тьфу на вас!

— Заткнись и застынь!

Она успела сделать только шаг в сторону, когда на нее рявкнули так зло, что с деревьев едва не повалился снег.

— Покажи мне записку!

«Да идите вы к черту!» — ей хотелось заорать в ответ. — «Идите в баню, нахер, куда угодно, лишь бы прочь из моей жизни!» Но выдать подобное вслух не хватило духу — слишком свежи были воспоминания четырехмесячной давности.

— Это все уже не важно. — Вежливость давалась тяжело, подбородок все еще дрожал, щеки пошли нервными пятнами. — Простите, что побеспокоила. Всего хорошего…

— Записку!

От того, что пришлось повторять дважды, мужчина со шрамом сделался не просто угрюмым — мрачным, как грозовая туча, а в глазах возник нехороший блеск, какой появляется при желании ткнуть кого-нибудь мордой в снег. Или сломать пару ребер.

Дрожащая рука с озябшими пальцами нехотя протянулась вперед.