Высшая мера - Страница 25

— Хорошо, очень хорошо… — И Ричель улыбнулся усталой и неожиданно приятной улыбкой. Он стоял

против света, и Донцов мог рассмотреть седые, редкие, зачесанные назад волосы, прозрачные, почти белые,

глаза с неуловимой, вспыхивающей и погасающей точкой в середине зрачка и мягкий, круглый, старушечий

подбородок. Концы черного галстука высовывались из- под острых, торчащих углов старомодного отложного

воротника. Мешковатый, двубортный пиджак висел, как на вешалке, и в костюме была небрежность,

неаккуратность, причуда, ставшая привычкой.

— Не обращайте внимания на эти рисунки, — продолжал Артур Ричель, похлопывая Донцова по руке

выше локтя. — У вас хорошие мускулы; только что у меня был Майльс, большой художник, великий мастер. В

Европе и у нас он стоит очень дорого, вы видели его работы, не правда ли? — Они шли об руку, и Донцова

удивлял звонкий, почти молодой голос старика.

Что это — юношеский жар, молодой задор, чудом сохранившийся у шестидесятилетнего старика, или

искусственное, временное возбуждение?

Они вошли в столовую. Окна, вернее все стены, были совершенно закрыты тяжелыми, непроницаемыми

для света драпировками, и одна люстра из черного металла бросала правильный световой круг на скатерть,

серебро, хрусталь и цветы. Стол был круглый и очень большой, но были накрыты только три прибора.

— Сядьте рядом со мной, мы обойдемся без переводчика.

Только сейчас Донцов увидел, что в тени, за световым кругом, вдоль дубовой панели, стояли люди.

Металлические пуговицы их фраков неподвижно блестели в темноте. Донцов молчал и следил за тем, как

Ричель подносил к губам бокал с минеральной водой и как цепко охватывали стекло желтые, бескровные

пальцы.

— Я люблю здоровых людей, здоровые люди хорошо работают. Кушайте, мистер Донцов. Не обращайте

на меня внимания. У меня особый режим. Шестьдесят шесть лет, вы меня понимаете, мистер Донцов?..

— Я перебью вас, — сказал Иван Андреевич, смущаясь от того, что давно не говорил по-английски, —

вы говорили о Майльсе, разве вы собираете картины?

— Нет, я не коллекционер. Но вы, конечно, слышали, что я купил марку “Франклин”. Правду сказать, я

профан в автомобильном деле, но мне кажется, это к лучшему. Я свежий человек. У меня нет предвзятости и

устарелых навыков. К будущему году я совершенно реорганизую заводы. А в двадцать девятом году

“Франклин” будет стоить дороже Пакарда и Ройса. Майльс предлагал мне свой проект раскраски кузова и колес.

И, знаете ли, я убедился в том, что он мне не нужен. Художники мне не нужны, я буду учиться у природы.

Ричель остановился и, подготовив эффект, продолжал:

— Я остановился на попугае.

Донцов перестал есть. Его раздражали почти невидимые. быстрые и ловкие руки лакеев, неслышно

наливающие вино в бокалы и неслышно меняющие приборы. Немые, как бы несуществующие свидетели этой

встречи раздражали его.

— Я остановился на попугаях, — с увлечением маниака продолжал Ричель, — именно на бразильских

попугаях и некоторых видах ящериц. Вы имеете некоторое представление о расцветке попугаев и ящериц? Или

расцветке колибри? Именно такие тона надо сочетать в окраске кузова и колес. В Лондоне, на нашем стенде, мы

выставили нашу модель 1928 года…

Лакеи привозили и увозили серебряные блюда. Маленькие столики откатывались в сторону, и на их место

из темноты выдвигались другие. Перед Ричелем стыла на тарелке жидкая, серая кашица. Он опустил глаза в

тарелку и скептически рассматривал ее, прищурив глаза.

Этому человеку принадлежала половина мировой выплавки железа и стали.

— Слушайте, мистер Ричель, — громко выговорил Донцов, — давайте поговорим о деле. Вы знакомы с

единственным вопросом, который меня интересует.

— Очень немного, очень немного, — сказал Ричель, отодвигая тарелку с серой кашицей, — то есть я

знаю то, что читал в “Hutte” и в наших справочниках. К моему стыду Россия меня мало интересовала, однако, я

могу вам перечислить ваши заводы на Урале и Кривом Роге, процент серы, содержащийся в коксе Донецкого и

Кузнецкого бассейнов, анализы чугуна Брянского и других заводов.

Цифры и названия он произносил быстро, не задумываясь, упершись глазами в скатерть, точно читая с

невидимых диаграмм и таблиц.

Донцов встал. Он не мог говорить сидя. Его смущала скатерть, хрусталь и цветы. Он сделал несколько

больших шагов и сразу почувствовал себя тверже и, не глядя на Ричеля, заговорил в пространство — во

враждебную, настороженную темноту.

— С вашей точки зрения вы правы, мистер Ричель, правы, когда говорите о количестве выплавленного

нами чугуна и ничтожной доле его, приходящейся на душу населения нашего Союза. Я знаю ваши цифры и с

завистью думаю о них Я знаю анализ Коннесвильского кокса и ваши Питсбургские копи, но вы забываете о

наших резервах. Наши копи идут по поверхности земли, мы еще не проникли в недра, мы не израсходовали

тысячной доли наших богатств Вы, один из первых дельцов Америки, имеете представление о русских и России

по книгам ваших соотечественников, по запискам ваших секретарей. Другие ее знают по пьесам Толстого, по

книгам Достоевского, по музыке и танцам и театру, которые идут из России. Но прежней России нет. Прежних

русских нет. Мы вытащили новых людей из гущи, из ста тридцати миллионов. Нет кающихся дворян, нет

камаринских мужиков и темных мастеровых. Впрочем, вы этого не поймете. Ваши секретари дали вам как будто

точные сведения, и вы уверены в нашей слабости. Однако же вы знаете, сколько мы восстановили доменных

печей, вы знаете, как растет выплавка чугуна. Все это вы можете увидеть своими глазами через неделю на

Урале и в Кривом Роге.

Ричель поднял руку и почти беззвучно сказал:

— Кокс.

— Да, вы правы. Уголь. Уголь и железо. Одно цепляется за другое. Кокс.

— Вы восстанавливаете доменные печи, вы тратите кокс на полуфабрикаты и у вас нехватает его на

выработку фабрикатов. Надо реорганизовать, надо совершенно переоборудовать ваши заводы…

— Верно. Поэтому я и говорю сейчас с вами. Не ради же остендских устриц, чорт их возьми, я здесь!

Донцов расстегнул пиджак и вытер выступивший на лбу пот.

— Вы можете нам помочь. С вами мы сделаем три шага вперед, без вас — один. Но мы не погибнем. Я

знаю вашу биографию, Ричель, я знаю, с чего вы начали сорок лет назад. И мне кажется, что вы сохранили

здравый смысл, несмотря на пять долларов чистого барыша в секунду. Я уверен, что вас интересует это дело,

несмотря на ваш безразличный вид.

— Оно меня интересует.

— Конечно, я уверен, что вы много думаете о том, куда поместить несколько сот свободных миллионов.

Поэтому вы схватились за “Франклин” и думаете о раскраске кузова, о люкс-автомобилях для кокоток и богатых

дураков. Вы взяли все у настоящего и у прошлого, но будущего у вас нет. Вот новое дело. Дело будущего. Дайте

нам машины, и мы будем работать не хуже Питсбурга. Я говорю с вами так, потому что вы не банковская акула

с Уолл-Стрит, а настоящий промышленник. Вы захватили железо и уголь обеих Америк, при чем же тут попугаи

и ящерицы, чорт их возьми?

Они были совершенно одни. Лакеи незаметно ушли в ту самую минуту, когда Донцов встал из-за стола.

Ричель сидел неподвижно, еле заметным движением пальцев подтягивая к себе скатерть. Донцов смотрел в

темноту, в тяжелые, непроницаемые драпировки, и в этой темноте, за плечами старика он как бы видел

огромные пространства изрытой шахтами земли, горы каменного угля, гигантские подъемные краны,

спокойное, слегка загибающееся коптящее пламя плавильных печей, подвесные, двигающиеся в воздухе

вагонетки и заводы, дивизии заводов, армии заводов, теснящие железнодорожное полотно. Вчера ночью,

именно такой он видел Бельгию в окне экспресса, пятнадцать лет назад он видел Питсбург — Пиренеи руды,