Высота - Страница 4
- Жми, жми! - крикнул Кузнецов шоферу, выбираясь на подножку. Останавливаться никак нельзя, машина набрала хороший ход, лезла и лезла ввысь. - От, черти! Да куда же их понесло! - Он увидел: корякинская машина поворачивала влево, выбиралась из лощины по небольшому, пологому ее склону, таща за собой орудие. Метров на пятьдесят она приотстала, как и условились. Но зачем же поворачивать? Кузнецов погрозил кулаком: какого черта! И тут же увидел взводного, тот стоял тоже на подножке и махал рукой жестикулируя: вы, дескать, давайте лощиной, а мы на самый гребень двинем.
Хорошая, мощная машина "студебеккер", но дважды пришлось артиллеристам помогать ей всеми силами. Фыркали из-под колес фонтаны грязи вперемешку со снегом, месили эту грязь кирзачи, вздувались лица от напряжения.
- Давай, соколики, давай! - орал Глазков, налегая могучим плечом на борт. Казалось, перед такой силищей, как у него, вряд ли и танку устоять. - Нажимай, глухарики! Наддай пылу!
Заражаясь его злым азартом, что есть мочи наваливались ребята с обоих бортов, и Головин, высунувшись из кабины, тоже что-то орал, но его слова пропадали в реве мотора. А корякинская машина тем временем довольно спокойно выбралась из лощины, ушла влево и поднялась на самый гребень. Было видно, как она там разворачивается, устраивается, знать, на позиции.
- Навались! - ревел Глазков, и этот его рев словно и в самом деле помогал: оба раза "студебеккер", слегка помешкав, все же вырывался из слякоти, рывком уходил вперед.
Когда наконец взобрались наверх, Кузнецов, оглядевшись, выбрал позицию для орудия. День, и без того серый и неуютный, стал увядать: в конце февраля сумерки наступают скоро. Видимость была неважная, по ту сторону высоты местность лежала почти ровная, а дальше за ней зубчатым темным заборчиком стоял лесок. Орудие отцепили, установили на подровненной площадке, надежно вкопали сошники, подтащили ящики со снарядами. Утопленное в лощине, оно вряд ли могло быть замеченным немцами, во всяком случае, на первых порах, а вот корякинское метрах в ста выделялось на гребне, и Кузнецову это сразу не понравилось, хотя он и понимал, что обзор у него побогаче.
Окопы Бурова рваной полосой вытянулись пониже, на склоне. Бой притих, немцы и буровцы лениво перестреливались, ничто, казалось, не предвещает серьезных перемен. Но когда Кузнецов спустился к ним, из окопов навстречу ему донесся радостный крик:
- Ура-а-а! Ребята, танки пришли!
- Танки, танки! - Кузнецов, подходя, помахал бойцам шлемом, засмеялся. По одежде они приняли его за танкиста. - Артиллеристы пришли, ребята!
- Много вас? - несколько сникнув, спросил пожилой боец.
- Две семидесятишести. С полным боекомплектом!
- Тоже хлеб. Замучали нас эти паразиты: лезут и лезут.
- Теперь пускай сунутся.
Пришел Буров. Был капитан в выпачканной окопной грязью шинели, правая пола продырявлена осколками. Тряхнул Кузнецову руку:
- Прибыл, питерский? Мой грех, прости, я настоял, чтобы сюда тебя. Второе орудие чье?
- Корякина. Взводный с ним.
- Ну, теперь легче будет. А то покоя не дают, шнапса до черта, видать - по погоде. Четырежды отбивались. Убитые, раненые... Рацию разнесло в прах.
- Рация со мной, - сказал Кузнецов, - раненых машиной отправлю, давайте их наверх, в лощину.
- Дело, старший сержант, выручил. Гора с плеч. Сейчас распоряжусь. Буров повел взглядом по местности перед высотой. - Ну, а остальное сам видишь. Вон из того леска они и напирают. Да это ладно, полбеды. Танки, по-моему, там сосредоточивают, вот в чем беда.
- Встретим, товарищ капитан. Отобьемся.
- Знаю тебя, питерский, потому и попросил. Не первый ведь раз, а? Сколько ты меня поддерживал...
- Не первый, - согласился Кузнецов. - Как с боеприпасами?
- Пока хватает. Убитых-то все больше с каждым часом...
- Да-а-а. Ну, я наверх. Давайте раненых.
Кузнецов поднялся к орудию, велел выгрузить из машины все ящики со снарядами. Сказал Головину:
- Заберешь сейчас раненых и - вниз. Отправишь их, возьмешь новый боекомплект и жди у лощины. Понадобишься - ракету дам в твою сторону.
- Есть! - Из этого распоряжения Головин понял: крепко здесь командир решил обосноваться, раз орудие без машины оставляет.
Понял это и весь расчет.
Когда уже погрузили раненых буровцев и Кузнецов дал команду отправляться, на позицию к нему поднялись замполит и какой-то незнакомый лейтенант. Замполит, осмотрев местность перед высотой и позицию, сказал:
- С ранеными-то хорошо поступаете, товарищ старший сержант. А если машина понадобится - орудие перетащить. Что тогда?
- Не понадобится, товарищ старший лейтенант, - ответил Кузнецов сердясь. - Будут снаряды нужны - подбросит, внизу будет стоять наготове. А здесь пока ей делать все равно нечего. Разве что мины дожидаться развернуться негде.
- А если?.. Если придется отходить?
- Уходить не собираюсь. Не за тем забрался сюда.
Кузнецов подошел к орудию. Все было готово для боя. Лишь радист, пристроившись чуть в сторонке, в неглубокой выемке, покрикивал в трубку:
- "Сосна"! "Сосна"! Я - "Береза"! Как меня слышите? Прием. - И после паузы: - Да, да, "Береза" я, вас слышу хорошо! Хорошо слышу!
Не успел он доложить, что связь с артполком налажена надежно, как перед Кузнецовым вырос улыбающийся Сименцов.
- Товарищ командир, товарищ старший сержант, снова я в вашем расчете! По приказу. - В глазах у него играла лукавинка. - Все честь по чести.
- Знаю, уже рассказали про твои фокусы. Знаю и хвалю. Занимай свое место. Да ты, вижу, уже и занял.
- Есть, товарищ командир! - весело отчеканил Сименцов. - Теперь я дома. Порядок!
Сумерки все густели, справа, со стороны далекой Балтики, тянуло низовым промозглым ветром, было сыро вокруг и неуютно, но дождь перестал и не шумел больше в кустарнике. Робкая луна выкатилась из-за невидимой тучи, пошла по свободному, просторному небу, заливая местность перед высотой и саму высоту жидким зеленоватым светом. И тут же, словно только и дожидались этого лунного сигнала, словно проснувшись от него, со стороны леса взревели моторы.
- Внимательно наблюдать! - скомандовал Кузнецов, вглядываясь в пространство. Но пока ничего не было видно, и только в окопах Бурова произошло едва приметное оживление. - Приготовиться к бою!
Эти последние минуты перед схваткой всякий раз волновали его, и он знал их легкую напряженность, привык к ним - сколько приходилось вот так же выжидать! - и потому хотел только одного: скорей бы они прошли. Он хорошо знал это состояние и знал, что оно сразу же проходит, когда вступаешь в дело. Но ему, командиру, ни на секунду нельзя было поддаваться даже этому легкому напряжению - тут нужны свежая голова, верный расчет, стойкость: на тебя смотрят подчиненные. И ему вспомнилось вдруг, как в одном из боев - тоже танки шли на его позицию - подносчик, молодой парнишка, не выдержал и кинулся прочь от орудия. Кузнецов понимал его, но со страшным криком: "Стой, салажонок! Пристрелю!" - бросился следом, догнал, рванул за шиворот и с маху ударил по лицу. Наткнулся на почти невменяемый, ошалевший взгляд - знал бы, какой у него самого был в этот миг, - и ударил еще раз: "Назад, к орудию! - Резко рванул за рукав: Быстро!" Потом, после боя, который беглец провел достойно, даже азартно, позабыв про всякий испуг, Кузнецов поставил его перед расчетом, побледневшего, виноватого уже другим испугом, перед товарищами, запачканного, как и все, пороховой гарью и грязью, опустившего стриженую голову, и сказал: "Что делать с ним, ребята? Под трибунал... или сами к стенке поставим?!" Парнишка вздрогнул, поднял глаза. В них прочитался приговор самому себе, и Кузнецов, облегченно вздохнув, подтолкнул его в плечо: "Занимайся своим делом. Скоро немцы опять полезут..."
Вот так, ни за что, по минутной слабости, мог пропасть человек, рассуждал Кузнецов, а потом парнишка воевал молодцом, раненным однажды не ушел из боя. Но под Шауляем пуля все-таки достала его...