Высота - Страница 9
Когда командарм дошел в своих конспектах до донесения Кутузова императору Александру I о том, что после тщательной рекогносцировки местом генерального сражения с Наполеоном он выбрал огромное поле вблизи села Бородино, он перечитал это короткое послание дважды. И, глядя на карту можайского рубежа обороны, стал вдумываться в преимущества этой позиции, одновременно связывая боевые задачи своей, пока еще не сформированной, армии с равнинной местностью, на которой ему предстоит принять бой с наступающими на можайский рубеж обороны мотострелковыми дивизиями и корпусами 4-й полевой армии фельдмаршала фон Клюге, а также с 10-й танковой дивизией и механизированной дивизией СС «Рейх». Эти добытые фронтовой разведкой сведения двухдневной давности завтра же могут обрасти, как катящийся с горы снежный ком, прибавлением новых дивизий и танковых соединений. За три с лишним месяца войны командарм на своем опыте убедился, насколько искусны и опытны немцы в оперативном перестроении и в использовании в решающий критический момент наступления своих скрытых резервов.
Остановив свой выбор места для генерального сражения с Наполеоном на Бородинском поле, Кутузов писал Александру I в Петербург: «Позиция, в которой я остановился при деревне Бородино в 12 верстах впереди Можайска, одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством. Желательно, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду в победе».
«Искусство… — тоскливо подумал Лещенко, окидывая пространство левого фланга Бородинского поля в сторону темной полосы Утицкого леса и деревни Утицы, из крыш избушек которой курились белесые столбы дымов, схваченные зорким глазом командарма. — Кутузов знал секрет этого искусства. А я вот не знаю. Сражаться с наполеоновской армией старому фельдмаршалу предстояло на местности, площадь которой была всего 56 квадратных верст: 8 верст по линии фронта, с севера на юг, и 7 верст в глубину, с запада на восток, от деревни Валуево до деревни Татариново. Там, на пятачке земли, предстояло сойтись двум великим армиям, и исход боя должны были решать штык, сабля и картечь. В рукопашном бою русскому солдату испокон веков не было и не будет равных. А здесь… — Командарм навел бинокль на деревню Шевардино. — Здесь фронт только одной моей, пока еще не сформированной, армии протянулся на 107 километров. Это не восемь верст по линии фронта для дислокации двух русских армий Кутузова численностью 126 тысяч человек и 640 орудий. Задача оперативного искусства Кутузова состояла в том, чтобы разбить численно превосходящую армию Наполеона, насчитывающую в своем составе 185 тысяч человек и около тысячи орудий. — Командарм отрешенно смотрел вдаль, занимаясь в уме арифметическим подсчетом. — Да, цифра внушительная!.. Треть миллиона воинов на линии фронта в 8 верст и в глубину — семь верст… И тысяча шестьсот сорок орудий! 205 орудий на линейную версту! А сколько лошадей, если учесть русскую и французскую конницу!..»
«К какому искусству нужно прибегнуть мне, чтобы весь этот, пока еще пустынный, оборонительный рубеж с десятками и сотнями блиндажей, траншей, окопов заполнить полками и батальонами, готовыми если не сегодня, то завтра принять бой. Где эти полки и дивизии?.. Где они?..» Ответ на этот вопрос вскинулся, как подбитая птица, пытающаяся взлететь: «Эти полки и батальоны были… Были… Но они остались лежать там, на земле Украины, Белоруссии, Смоленщины… А те, что двигаются с Дальнего Востока, из Сибири, с Урала… они еще в пути, они еще далеко. Успеют ли? Вон что делает воронье. Чует, что прольется здесь немало крови. И наверное, скоро. Очень скоро… Что я имею на сегодняшний день? Пока еще не полный состав 32-й дивизии Полосухина. В Можайск пока прибыли два стрелковых полка, запасной учебный полк из двух батальонов и батальон курсантов Московского Военно-политического училища. А ведь ей, 32-й Саратовской дивизии, предстоит занять рубеж в 42 километра. И это — на дивизию!.. От одних названий деревень дух захватывает: Бородино, Ельня, Семеновское, Утицы, Артемки, Шевардино, Авдотьино, Логиново… Когда-то Лев Толстой вдоль и поперек исходил эти деревни, редуты, батареи, флеши, чтобы проникнуться духом Бородина».
Много дум и тревог навеяли на командарма записи в общей тетради, на светлом переплете которой было выведено черной тушью: «Бородино».
Неожиданно вспомнился вчерашний разговор с начальником особого отдела армии полковником Жмыховым. Узнав, что вышедший из вяземского котла бывший начальник штаба дивизии полковник Реутов назначен помощником начальника штаба армии, Жмыхов по долгу службы поставил в известность командарма, что Реутовым, по рапорту капитана Дольникова, занимается следователь военного трибунала. Когда командарм спросил о причине расследования, начальник особого отдела был конкретен и категоричен: на совести начальника штаба московской дивизии народного ополчения, которая в конце июля была преобразована в кадровую дивизию Западного фронта, лежит не вызванный тактической необходимостью взрыв моста через Днепр и гибель санитарных машин с ранеными и медицинским персоналом. Свое сообщение полковник Жмыхов заключил кратко и жестко:
— Потопил в Днепре более тридцати человек… Из-за трусости. Спасал свою шкуру. Я читал рапорт Дольникова. Он аргументирован и убедителен.
Командарм поблагодарил полковника за информацию и распорядился, чтобы завтра к двадцати ноль-ноль к нему вызвали следователя трибунала, который занимается делом Реутова. Сплеча рубить не хотел: по своему опыту знал, что на войне бывают такие стечения обстоятельств, когда праведное дело со стороны может показаться стоящим на грани преступления.
Этот вчерашний разговор с начальником особого отдела сегодня, при объезде можайского рубежа обороны, нет-нет да вспоминался. Несколько раз Лещенко пытался встретиться с полковником Реутовым взглядом, чтобы хоть как-то почувствовать: лежит ли действительно на его совести груз вины, — но Реутов всякий раз отводил взгляд в сторону или опускал глаза в землю.
У Шевардинского редута, перед которым проходил глубокий противотанковый ров, возведенный рабочими завода «Серп и молот», генерал дал знак шоферу, чтобы тот остановил машину.
— Выйдем!.. — сухо бросил он в сторону сидевших сзади Реутова и адъютанта. — А ты… — Генерал повернулся к шоферу и положил руку ему на плечо. — Ты, Николай Иванович, можешь минут пятнадцать — двадцать вздремнуть. Прошедшая ночь была у тебя беспокойная.
В боях за Мценск Николай Иванович спас генералу жизнь.
— Вы бы сами нашли часок-другой прикорнуть, — сочувственно ответил немолодой уже шофер, которого Лещенко забрал с собой из корпуса, сданного им три дня назад новому командиру, назначенному Ставкой.
— Ничего, Никола, война кончится — выспимся, — как бы сам себе сказал генерал, выходя из машины.
Генерал поднялся на насыпь, вслед за ним молча поднялись полковник Реутов и адъютант. Отсюда, с высоты Багратионовых флешей, панорама Бородинского поля просматривалась до самого горизонта.
— Да, — Лещенко поднес к глазам полевой бинокль, — не думал и не гадал, что придется испытать судьбу на этом поле.
— Законы войны коварны, товарищ генерал, — сказал Реутов. — Сейчас не предугадаешь, что день грядущий нам готовит.
Командарму явно не понравился тон, каким полковник почти пропел пушкинские слова.
— Предугадывать не обязательно, а вот бриться по утрам и следить за своим внешним видом командиру Красной Армии надо обязательно. — Во взгляде генерала, косо брошенном сверху вниз на заросшие рыжей щетиной подбородок и щеки Реутова, просквозила нескрываемая неприязнь.
— Раздражение кожи, товарищ генерал, — оправдываясь, сказал Реутов и провел ладонью по щеке и подбородку.
— Не нравится мне это ваше раздражение. — И тут же, чтобы погасить в душе нарастающий гнев, Лещенко, опустив бинокль, повернулся к адъютанту: — Лейтенант, запиши дислокацию.