Высокие ставки - Страница 10

– Мы занимаемся этим вместе с подругой, Милли.

– А когда вы уезжаете?

– В четверг.

Мне внезапно показалось, что до четверга совсем мало времени. После длительной паузы она сказала почти виновато:

– Видите ли, Рождество на носу. Во время Рождества и Нового года у нас самая работа. Милли одна не управится.

– Да, конечно.

Мы отправились обедать. Ели копченую форель и мясо в тесте. Она прочла меню от начала до конца с профессиональным интересом и уточнила у главного официанта компоненты двух-трех блюд.

– Здесь многое по-другому, – пояснила она.

В винах она разбиралась плохо.

– Я его пью, когда предложат, но на вкус лучше различаю крепкие напитки.

Официант, подававший вина, посмотрел недоверчиво, но, когда она безошибочно определила, что коньяк, поданный к кофе, – это «Арманьяк», официант проникся к ней почтением.

– А где находится ваша игрушечная фабрика? – спросила она.

– Фабрики у меня нет.

– Но вы же говорили, что делаете игрушки.

– Делаю.

Вид у нее сделался недоверчивый.

– Вы что, хотите сказать, что действительно делаете их? В смысле, своими руками?

– Да, – улыбнулся я.

– Но… – она оглядела бархатную комнату. Мысли ее были ясны как божий день: если я работаю руками, часто ли я могу позволить себе такую роскошь?

– Я их делаю не так часто, – пояснил я. – Большую часть времени я провожу на скачках.

– Ладно, – сказала она. – Сдаюсь. Вы меня поймали. Раскройте, наконец, свою тайну.

– Хотите еще кофе?

– Мистер Скотт… – начала она, потом осеклась. – Глупо как-то звучит, правда?

– Глупо, мисс Уорд. И вообще, почему мы до сих пор на «вы»?

– Стивен…

– Вот, так гораздо лучше.

– Мама зовет меня «Александра». Милли меня зовет «Эл». Ты можешь называть как хочешь.

– «Элли» пойдет?

– Да бога ради.

– Я изобретаю игрушки, – пояснил я. – Беру патенты. Другие люди их производят. А я получаю авторские.

– О-о.

– Что означает это «о-о»? Понимание, восхищение или просто скуку смертную?

– Это означает: «О, как классно! О, как интересно!» Я еще никогда не встречала людей, которые занимаются чем-то подобным.

– А ведь таких очень много.

– Это ты изобрел игру «Монополия»?

– К сожалению, нет! – усмехнулся я.

– Но твои игрушки тоже в этом духе?

– В основном механические.

– Как странно… – начала она, потом остановилась. Но мне это говорили достаточно часто, так что я докончил за нее:

– Как странно, когда взрослый человек проводит свою жизнь в стране игрушек?

– Ну вот, ты сам сказал.

– Детей надо развивать.

Она поразмыслила.

– Ну да, ведь нынешние дети – это наши будущие правители?

– Ну, так высоко я не замахиваюсь. Нынешние дети – это будущие отцы и матери, учителя, фермеры и бездельники.

– И ты исполнен миссионерского зуда?

– Да, особенно когда получаю очередной чек.

– Ты циник!

– Лучше быть циником, чем напыщенным занудой.

– Это честнее, – согласилась она. Ее глаза улыбались в мягком свете, отчасти насмешливо, отчасти дружелюбно. Серо-зеленые, блестящие глаза, с голубовато-белыми белками. Брови у нее были безукоризненные. Нос короткий и прямой, уголки губ чуть приподняты, на щеках – едва приметные ямочки. В общем, не стандартная красавица, а миловидная и энергичная женщина с характером. Жизнь уже успела оставить на ее лице легкие, чуть заметные следы. Удачливая, довольная жизнью. Не знающая тревог и смятения. Очень уверенная в себе, знающая о своей привлекательности и преуспевающая на избранном поприще. Явно не девственница: у девушек взгляд другой.

– А до четверга ты будешь занята? – спросил я.

– Ну, несколько минут выкроить смогу.

– А завтра?

Она улыбнулась и покачала головой.

– Нет, завтра времени нет совсем. Вот в понедельник, если хочешь…

– Я за тобой заеду, – сказал я. – В понедельник утром, в десять.

Судя по голосу в телефонной трубке, Руперт Рэмзи не особенно обрадовался известию о моем визите.

– Да, конечно, если хотите навестить лошадей, то приезжайте. Дорогу знаете?

Он дал мне четкие и подробные указания, и в воскресенье, в половине двенадцатого, я миновал белые каменные ворота и остановился на большой, усыпанной гравием площадке возле его дома.

Это был настоящий дом эпохи короля Георга: простой, с просторными комнатами и элегантными лепными потолками. Но мебель не была нарочито антикварной – все эпохи смешались, создавая общую рабочую атмосферу, абсолютно современную.

Руперту было лет сорок пять. Обманчиво медлительный, а на самом деле – очень энергичный. Говоря, он слегка растягивал слова. Я видел его только издалека. Встретились мы впервые.

– Здравствуйте. – Он пожал мне руку. – Зайдемте ко мне в кабинет?

Он провел меня через белую входную дверь, через просторный квадратный холл в комнату, которую он называл кабинетом. Обставлена она была скорее как гостиная, если не считать обеденного стола, который служил письменным, и серого шкафа с папками в углу.

– Присаживайтесь, – он указал на кресло. – Сигарету хотите?

– Не курю.

– Разумно.

Он усмехнулся так, словно придерживался другого мнения, и закурил сам.

– Судя по виду Энерджайза, последняя скачка далась ему нелегко, – сказал он.

– Он выиграл без особого труда, – возразил я.

– Да, я тоже так подумал. – Руперт затянулся и выпустил дым через ноздри. – И все-таки он мне не нравится.

– Чем?

– Ему надо восстановить силы. Мы этим займемся, не беспокойтесь. Но сейчас он выглядит чересчур исхудалым.

– А как остальные двое?

– Дайэл из кожи вон лезет. А с Ферриботом еще надо работать.

– Боюсь, Ферриботу больше не нравится участвовать в скачках.

Сигарета Руперта застыла, не донесенная до рта.

– Почему вы так думаете? – спросил он.

– Этой осенью он участвовал в трех скачках. Вы ведь, наверно, заглядывали в каталог. Все три раза он показал плохой результат. В прошлом году он был полон энтузиазма и выиграл три скачки из семи, но последняя скачка была очень тяжелой… и Раймонд Чайльд избил его в кровь хлыстом. И этим летом, на пастбище, Феррибот, похоже, решил, что, если он будет слишком близок к победе, ему снова придется отведать хлыста, так что единственный разумный выход – не высовываться. Вот он и не высовывается.

Руперт глубоко затянулся, поразмыслил.

– Вы рассчитываете, что я добьюсь лучших результатов, чем Джоди?

– С Ферриботом или в целом?

– Ну, скажем… и в том и в другом.

Я улыбнулся.

– От Феррибота я многого не жду. Дайэл – еще новичок, величина неизвестная. А Энерджайз может выиграть Барьерную Скачку Чемпионов.

– Вы не ответили на мой вопрос, – мягко заметил Руперт.

– Не ответил. Я рассчитываю, что вы добьетесь других результатов, чем Джоди. Этого достаточно?

– Мне бы очень хотелось знать, почему вы с ним расстались.

– Из-за денежных недоразумений, – сказал я. – А не из-за того, как он работал с лошадьми.

Он стряхнул пепел с механической точностью, показывавшей, что мысли его заняты другим. И медленно произнес:

– Вас всегда устраивали результаты, которые показывали ваши лошади?

Вопрос завис в воздухе. В нем таилось множество мелких ловушек. Руперт внезапно поднял голову, встретился со мной взглядом, и его глаза расширились – он понял.

– Вижу, вы понимаете, о чем я спрашивал.

– Да. Но ответить не могу. Джоди обещал, что привлечет меня к суду за оскорбление личности, если я кому-то расскажу, почему я порвал с ним, и у меня нет оснований не верить этому.

– Эта фраза – сама по себе оскорбление личности.

– Несомненно.

Руперт весело встал и раздавил окурок. Теперь он держался куда дружелюбнее.

– Ну, ладно. Пошли, посмотрим ваших лошадок.

Мы вышли во двор. Повсюду чувствовалось процветание. Холодное декабрьское солнце освещало свежевыкрашенные стены, двор был залит асфальтом, повсюду аккуратные цветочные кадки, конюхи в чистых комбинезонах. Ничего общего с тем беспорядком, к которому я привык у Джоди: никаких метел, прислоненных к стене, никаких сваленных в кучу попон, бинтов, щеток и ногавок, нигде ни клочка сена. Джоди любил показывать владельцам, что работа кипит, что у него о лошадях постоянно заботятся. Руперт, похоже, предпочитал прятать пот и труд с глаз долой. У Джоди навозная куча была всегда на виду. У Руперта этого не было.