Выпусти птицу! - Страница 8
Долой порнографию духа!
Кемская легенда
Был император крут, как кремень:
кто не потрафил –
катитесь в Кемь!
Раскольник, дурень, упрямый пень –
в Кемь!
Мы три минуты стоим в Кеми.
Как поминальное «черт восьми»
или молитву читаю в темь –
мечтаю, кого я послал бы в Кемь:
1…
2…
3…
4…
5…
6…
7…
Но мною посланные друзья
глядят с платформ,
здоровьем дразня.
Счастливые, в пыжиках набекрень,
жалеют нас,
не попавших в Кемь!
«В красавицу Кемь
новосел валит.
И всех заявлений
не удовлетворить.
Не гиблый край,
а завтрашний день».
Вам грустно?
Командируетесь в Кемь!
Спальные ангелы
П. Вегину
Огни Медыни?
а может, Волги?
Стакан на ощупь,
Спят молодые
на нижней полке
в вагоне общем.
На верхней полке
не спит подросток.
С ним это будет.
Напротив мать его
кусает простынь.
Но не осудит.
Командировочный
забился в угол,
не спит с Уссури.
О чем он думает
под шепот в ухо?
Они уснули.
Огням качаться,
не спать родителям,
не спать соседям.
Какое счастье
в словах спасительных:
«Давай уедем!»
Да хранят их
ангелы спальные,
качав и плакав, –
на полках спаренных,
как крылья первых
аэропланов.
Слеги
Милые рощи застенчивой родины
(цвета слезы или нитки суровой)
и перекинутые неловко
вместо мостков горбыльковые продерни,
будто продернута в кедах шнуровка!
Где б ни шатался, кто б ни базарил
о преимуществах «ФЭДа» над Фетом –
слезы ли это? линзы ли это? –
но расплываются перед глазами
милые рощи дрожащего лета!
Кольцо
Лоллобриджиде надоело быть снимаемой,
Лоллобриджида прилетела
вас снимать.
Бьет Переделкино колоколами
на Благовещенье и Божью мать!
Она снимает автора, молоденькая
фотографиня.
Автор припадет
к кольцу
с дохристианскою эротикой,
где женщина берет запретный плод.
Благослови, Лоллобриджида, мой порог.
Пустая слава, улучив предлог,
окинь мой кров, нацель аппаратуру!
Поэт полу-Букашкин, полу-Бог.
Благослови, благослови, благослови.
Звезда погасла –
и погасли вы.
Летунья слава, в шубке баснословной,
Как тяжки чемоданища твои!
«Зачем Ты вразумил меня, Господь,
несбыточный ворочать гороскоп,
подставил душу
страшным телескопам,
окольцевал мой пальчик безымянный
египетской пиявкою любви?
Я рождена для дома и семьи».
За кладбищем в честь гала-божества
бьют патриаршие колокола.
«Простоволосая Лоллобриджида,
я никогда счастливой не была».
Как чай откушать с блюдца хорошо!
Как страшно изогнуться в колесо,
где означает женщина
начало,
и ею же кончается кольцо.
Озеро Свитязь
Опали берега осенние.
Не заплывайте. Это омут.
А летом озеро – спасение
тем, кто тоскуют или тонут.
А летом берега целебные,
как будто шина, надуваются
ольховым светом и серебряным
и тихо в берегах качаются.
Наверное, это микроклимат.
Услышишь, скрипнула калитка
или колодец журавлиный. –
все ожидаешь, что окликнут.
Я здесь и сам живу для отзыва.
И снова сердце разрывается, –
дубовый лист, прилипший к озеру,
напоминает Страдивариуса.
Липечанские болота
Памяти И. Филидовича,
белорусского Сусанина
I
«Филидович, проведешь в логова́?» –
«Да, „Мертвая голова“ – накатаны рукава». –
«Филидович, а оплата не мала?» –
«Жизнь, Мертвая голова, была бы семья
жива». –
«Филидович, кто в залог остался за?» –
«Внук, Мертвая голова, голубенькие глаза…»
Под следочком расправляется трава.
Филидович, проклянет тебя молва!
II
«Филидович, от заката до восхода
справа, слева, сзади, спереди – болота,
перед нами и за нами, как блевота,
и под нами…» –
«А точнее говоря,
и уже наднами – болота,
Мертвая голова!»
Песня
«Как погибла ты, матерь Мария?» –
«Мимо нас осужденных вели.
Я датчанку собой заменила.
И меня в душегубке сожгли».
Называли ее – мать Мария.
Посреди Елисейских полей
васильковые очи царили
укоризной своей!
Белоснежная поэтесса
вся в потупленной синеве
не испытывала пиетета
ни к политике, ни к войне.
«Вы куда, молодая монашка?
Что за сверток вы бросили в пруд?
Почему кавалеры в фуражках
вас к жестокой машине ведут?»
«Так велит моя тихая вера.
До свидания. Я не приду.
Я гестаповского офицера
застрелила у всех на виду.
За российские наши печали,
за разор Елисейских полей
те же пальцы гашетку нажали,
что ночами крестили детей.
И за это меня, мать Марию,
русый пленник, в бреду, может быть,
назовет меня „Матерь Россия!“
и попросит водой напоить».
Обстановочка
«Это мой теневой кабинет.
Пока нет:
гардероба
и полн. собр. соч. Кальдерона.
Его Величество Александрийский буфет
правит мною в рассрочку несколько лет.
Вот кресло-катапульта
времен борьбы против культа.
Тень от предстоящей иконы
„Кинозвезда, пожирающая дракона“
(обещал подарить Солоухин).
По слухам.
VI век.
Феофан Грек.
Стол. Кент.
На столе ответ на анкету:
„Предпочитаю Беломор Кенту“.
Вот жены акварельный портрет.
Обн. натура.
Персидская миниатюра.
III век. Эмали лиловой.
Сама, вероятно, в столовой…
Вот моя теневая столовая –
смотрите, какая здоровая!
На обед
все, чего нет»
(след. перечисление ед).
Тень бабушки – салфетка узорная,
вышивала, страдалица, вензеля иллюзорные
Осторожно, деда уронишь!
Пианино. «Рениш».
Мамино.
Видно, жена перед нами играла Рахманинова
Одна клавиша полуутоплена,
Еще теплая.
(Бьет.)Ой, нота какая печальная!
Сама, вероятно, в спальне.
Услышала нас и пошла наводить марафет.
«Уходя, выключайте свет!»
«Проходя через пороги,
предварительно вытирайте ноги.
Потолки новые –
предварительно вымывайте голову».
Вот моя теневая спальня.
Ой, как развалено…
Хорошо, что жены нет.
Тень от Милы, Нади, Тани, Ниннет
+ 14 созданий
с площади Испании.
Уголок забытых вещей!
№ 2-й,
№ 3-й,
№ 8-й – никто не признается чей!
А вот женина брошка.
И платье брошено…
наверное, опять побегла к Аэродромову
за димедролом, и…
Актриса, но тем не менее!
Простите, это дела семейные…
(В прихожей черен и непрост,
кот поднимал загнутый хвост,
его в рассеянности Гость,
к несчастью, принимал за трость.)
Вот ванная.
Что-то странное!
Свет под дверью. Заперто изнутри.
Нет, не верю! Эй, Аэродромов, отвори!
Вот так всегда.
Слышите, переливается на пол вода.
(Стучит.)Нет ответа.
(От страшной догадки он делается
неузнаваем.)
О нет, только не это!..
Ломаем!
Она ведь вчера говорила –