Выгодный риск - Страница 6

С некоторых пор, а именно с десятых чисел января, Пушкин потерял всяческий интерес к сыску. Потерял настолько, что чуть было не написал прошение об отставке. Точнее, уже написал, но пока держал дома, в ящике письменного стола. Да и дел, которые могли занимать его ум, не попадалось.

А попадались самые мелочные делишки: приказчик москательной лавки убил своего хозяина, украл из кассы пятьдесят рублей, напился, протрезвел и пришел каяться в содеянном. Супруга мелкого чиновника ударила мужа из ревности подсвечником, а когда поняла, что убила, села рыдать, соседи услыхали плач, вызвали полицию. У вдовы-генеральши на улице срезали сумочку со ста рублями в ассигнациях. И тому подобное.

Вместо расследования преступлений чиновникам сыска в основном доставались горы бумажной работы. Справки, отношения, запросы по самым пустячным поводам сыпалась как снег и требовали ответов. Пушкину оставалось только одно: избегать подобной участи. Для чего он нашел прекрасную отговорку: занятия в архиве полиции. Ни в какой архив он, конечно, не ходил, но Эфенбах делал вид, что позволяет своему лучшему чиновнику заниматься архивными делами. До поры до времени.

Веской причины являться на службу вовремя сегодня у Пушкина не было. Если бы такая причина появилась, уж его бы подняли с постели в любой час ночи. Потому между скукой приемной части сыска и визитом к тетушке он выбрал более полезное.

Тетушка проживала поблизости от Страстной площади. Из окон ее квартиры памятник Поэту был виден чуть-чуть в профиль. Но это и так уже известно. Куда менее известно, что Пушкин стал часто, если не сказать регулярно, навещать тетушку. Чего за ним раньше не водилось. Нельзя сказать, что Пушкин не любил родственницу. Он ее обожал, как может обожать только любимый племянник, воспитанный тетушкой. Именно поэтому до недавнего времени он старался бывать у тетушки как можно реже.

Все изменилось. Теперь Пушкин заглядывал к Агате Кристафоровне раз, а то и другой на неделе. Причина была столь проста, если не сказать очевидна, что он ни за что бы не признался. Повод навестить тетушку с утра пораньше был как никогда удачным: в четверг Масленицы следовало посещать с визитом тещу и поедать ее блины. Тещи у него не было, а тетушка – равноценная замена. Какая разница, у кого наедаться до потери дыхания. Главное, масленичную традицию соблюсти.

Поднявшись на второй этаж, Пушкин покрутил рычажок механического звонка. Тетушка держала кухарку Дарью, которая выполняла обязанности горничной и прислуги. Открывать любимому племяннику не спешили. Более того, за дверью послышалась возня, как будто тетушка спорила с кем-то, понизив голос. Это было столь непривычно, что Пушкин прислонил ухо к створке.

Действительно, в прихожей царили суета и шуршание, какое может происходить, когда женщины мечутся в панике и не знают, что делать. Не желая отступать, а более оставаться голодным, Пушкин решительно крутанул звонок еще раз и добавил настойчивый стук в створку. Мало того, громким голосом сообщил:

– Тетушка, это я… У вас все в порядке? – тем самым давая понять, что будет настойчив не только как голодный племянник, но и как чиновник сыска, заподозривший неладное.

Из прихожей опять донеслась шумная неразбериха. И все смолкло. После чего дверной замок издал жалобный скрип. Тетушка негостеприимно выскользнула за порог, заслонив дверь.

– А, это ты, мой милый, – сказал она, как будто запыхалась. – Не ждала тебя сегодня.

Обладая острым, почти математическим умом, тетушка хронически не умела врать. Иначе придумала бы другую отговорку: на прошлой неделе настойчиво звала племянника на блины. Именно в четверг. И вот результат…

– У вас гости? – спросил Пушкин, не зная, как вести себя в такой ситуации. Никогда тетушка не встречала подобным образом: без объятий и поцелуев, которых Пушкин стеснялся.

– Какие гости? С чего ты взял? Никаких гостей у меня нет…

Вранье слишком наивное, чтобы не быть очевидным. Кого может скрывать тетушка, Пушкин и думать не хотел. В конце концов, она имеет право на личную жизнь. Еще не слишком старая женщина. Некоторые в ее возрасте другой раз замуж выходят. И забывают любимых когда-то племянников…

Печаль тенью накрыла сердце Пушкина.

– Простите, что помешал, – он холодно поклонился, намереваясь покинуть дом, ставший чужим для него.

Тетушка бросилась и поймала за рукав.

– Постой, мой милый… Случилось несчастье: у меня сгорели блины…

В самом деле, от платья и волос тетушки исходил густой запах гари. Как будто сама стояла в чаду у плиты. Этим можно объяснить, что вместо блинов Пушкина ждали угольки: готовить тетушка не умела катастрофически. Кухарка спасала ее и от голода и от позора перед гостями.

– Отпустили Дарью?

– Вчера отпустила, сегодня вернется, – с тяжким вздохом призналась преступница. – На сковородке все сгорело дотла… Еще немного – и сгорела бы и кухня, и остальное. К счастью, дом застрахован… Прости, ко мне не войти, буду вскрывать окна и проветривать… Хотела тебя порадовать, и вот чем кончилось… Когда запах немного выветрится, приходи, мой милый… Хоть сегодня вечером… И не обижайся…

Пушкина наградили привычными объятием и поцелуями. Замена блинам откровенно слабая, но выбирать не приходилось. Ничего не оставалось, как брести на службу. Нарочно громко топая, Пушкин спустился по лестнице, хлопнул входной дверью и затаился внутри. Наверху, где он не мог увидеть, скрипнула дверь тетушкиной квартиры и послышался тихий шепот. Она с кем-то спорила. Это явно была не Дарья…

Он мог бы взбежать и разоблачить хитрость. Но ставить тетушку в неловкое положение… Нет, так любящие племянники не поступают. Даже оставшись без блинов.

Опыт полицейской службы говорил приставу Носкову, что люди часто творят глупости, о которых потом сильно жалеют. Творят не по злобе или коварству, а поддавшись безумному искушению. Мирный обыватель может вдруг накуролесить такое, за что потом будет расплачиваться всю оставшуюся жизнь. И сам не объяснит, что его толкнуло, какая сила заставила убить или взять чужое.

Загадочное явление человеческой натуры. Как будто в потаенных глубинах души кроется кровожадное животное, которое до времени сидит на цепи. Стоит цепи ослабнуть, как зверь вырывается наружу. Почему-то на Масленицу люди совершают больше глупостей, чем обычно. Носкову не нужно было заглядывать в статистику, чтобы в этом убедиться. Который год повторяется одно и то же. В его участке и в любом другом.

Стоя на льду Нижнего Пресненского пруда, длинного и вытянутого, как сложенный блин, пристав без пояснений знал, что случилось. И преступников знал. Сам выписывал разрешение на рубку льда. И старший артельщик Паплин был знаком с ним не один год. То, что артельщики натворили, ничем иным, кроме внезапного безумия, объяснить нельзя. Покусились мужики на легкую добычу. Ан не вышло. Теперь будут слезы лить и клясться в невиновности. Да только напрасно. Виновность их очевидна.

– Что же ты, Иван Гаврилыч, на злодейство пошел, – безо всякой злобы сказал пристав Паплину. Мужик стоял, понурившись, под охраной трех городовых. Его работники жались к старшему. – Скажи, что бес попутал, что ли…

– Ничего не попутал, ваш бродь…

– Значит, спьяну, что ли, на золотишко покусились?

– Не было такого… Сами знаете, копейку честным трудом добываем…

– Ну тогда сознайся, облегчи душу…

– Не в чем нам каяться… Не было от нас никакого злодейства…

Тело, лежавшее у ног пристава, доказывало обратное. Особенно багор, воткнутый в спину.

– Не было? Вот, значит, как… Тогда расскажу, что было. Пришли на лед, заметили господина в богатой одежде, лежал пьяный, в беспамятстве. Ты, Иван Гаврилыч, и смекнул, что при нем ценности имеются. Карманы обшарили, часы срезали, шубу сняли. А потом багром под ребра – и в воду… Да только не повезло тебе, Тараскин на посту внимательность проявил, за что ему будет вынесена благодарность по службе…

– Рады стараться, ваш бродь, – молодцевато ответил городовой и суровым взглядом припечатал злодеев…