Выдумки чистой воды
(Сборник фантастики, т. 1) - Страница 13

Да, так вот. За два года до войны эта комната была оборудована, здесь установили дежурство, и скоро я почти перестал о ней вспоминать. А в тот день вдруг вспомнил. Вспомнил в последнюю минуту. Это было и счастьем, и проклятьем для меня. Когда я вбежал в комнату, стрелка уже коснулась вот этой красной черты. Вся дежурная смена была, конечно, мертва. Оставались, может быть, какие-то секунды до срабатывания системы автоматического старта. От ужаса я закричал, бросился, перепрыгивая через тела, к столу и нажал на кнопку. Я давил на нее всей своей тяжестью и никак не мог отпустить, хотя видел, как стрелка прыгнула влево и снова начала свой часовой путь к красной черте.

Я успел. Успел! Поначалу лишь одна эта мысль гудела в голове, и, забыв о гибели мира, о том, что ждет меня впереди, я плясал от радости под неподвижными, недоумевающими взглядами мертвых офицеров. Я не стал убийцей хотя бы сейчас, в этой общей мясорубке, я оставил шанс тем, кто, может быть, уцелеет в войне. Я уже не делил людей на «противников» и «союзников», неизвестно было, кто первым начал войну и против кого ее повел, все были теперь равны и одинаково беззащитны перед смертью, разве только одних она возьмет за горло раньше, а других позже…

Но этот шанс, который я подарил миру, дорого стоил мне самому. Отныне я был привязан к комнате с кнопкой навсегда. Я не мог отключить механизм — он находится там, на стартовой площадке, а до нее не меньше двух часов ходу. Я не мог прижать кнопку чем-нибудь тяжелым, так, чтобы она всегда оставалась во включенном положении, — это ничего не даст, счетчик времени сбрасывается только при нажатии кнопки в последние десять минут. Кроме того, нажимать ее может только человек — за этим следят специальные датчики, и перенастроить их мне не удалось. Я оказался бессилен перед собственным изобретением.

С тех пор я живу возле него, никогда не отлучаясь и не засыпая больше чем на час. Я видел бесчисленные отравленные дожди и ужасные метели небывалой зимы, наступившей после войны. Если бы не горячие источники, согревающие ущелье, оно было бы доверху засыпано снегом. Но тепло источников делало свое дело. Несколько десятилетий спустя жизнь мало-помалу стала возвращаться, правда, она неузнаваемо изменилась, но осталась жизнью — чудом, которого, может быть, нет больше нигде во Вселенной. Сначала появились растения — пышные, причудливые, быстро меняющиеся от поколения к поколению. Потом с гор стали спускаться не менее удивительные животные. Они приходили оттуда, где по ночам видны зеленые отсветы. Там, в горах, что-то происходит, идет какая-то медленная реакция. Как я мечтаю сходить туда! Узнать, почему пришедшие оттуда звери могут не только переносить радиацию, но и сами довольно сильно излучают.

Труднее всего было в первые годы. Я ужасно страдал от голода, от лютых холодов, от приступов каких-то неизвестных болезней. Порой мне хотелось умереть, чтобы прекратилась эта нескончаемая мука, но я понимал, что вместе со мной погибнет все живое на планете, и продолжал час за часом, день за днем, год за годом терпеливо отодвигать смерть и снова ждать ее приближения. Обычному человеку, конечно, не удалось бы выжить в таких условиях, и иногда, в то проклятое время, когда холод свирепствовал особенно сильно и долго не удавалось раздобыть никакой пищи, я жалел, что не погиб вместе со всеми от первого взрыва. Пусть бы уж планета сама заботилась о своей безопасности.

Однако позже я понял, что не случайно остался жив, не случайно живу до сих пор, не случайно успел нажать кнопку в первый раз…

Не то от тепла, которое окружало его весь день, не то от сознания надежности этого убежища Улисс ощутил усталость. Усталость человека, справившегося с трудной работой. Он присел на деревянный ящик у стола и сонными глазами смотрел на Полифема, сыпавшего непонятными словами:

— Эх, нам бы только с монитором разделаться! Мы бы тут такую жизнь организовали! Город ваш сюда переселили бы, антенны бы починили, связались бы с миром. Людей-то много еще на планете, да как добраться до них через все эти мертвые пространства, где их искать? Ну да это второй вопрос. Главное — связаться, а там что-нибудь придумаем. Может быть, у кого-нибудь даже самолеты остались… — не переставая говорить, он нажал кнопку на столе, и стрелка, подошедшая уже к последним делениям шкалы, снова отпрыгнула в ее начало.

— Здесь тоже есть кое-какая техника, — продолжал он, — испорчена только сильно. Если ее наладить да починить старую дорогу, можно будет разъезжать… Ты слышишь? Эй, парень! Что с тобой?

Комната вдруг поплыла перед глазами Улисса, неудержимая тошнота подступила к горлу. Он попытался ухватиться за край стола, но только беспомощно шарил руками в пустоте. Пол закачался, быстро приближаясь, и больно ударил прямо в лицо.

…Улисс очнулся от нестерпимой горечи во рту и открыл глаза. Он лежал на полу, Полифем, стоя на коленях рядом, по капле вливал ему в рот какую-то жидкость из темного пузырька.

— Ты что это, парень? — взволнованно говорил он, приподнимая одной рукой голову Улисса. — Где это тебя угораздило дозу схватить? Осторожней надо с такими вещами!

Ужасно болели глаза, клочья черной пелены медленно кружились по комнате, застилая свет. Кожа на лице и руках горела огнем. Совсем как у Ксаны, подумал вдруг Улисс. Она точно так же чувствовала себя в первые дни после падения в реку. Только ожоги у нее были по всему телу… Снова подкатила тошнота. Улисс скорчился на полу и закашлялся, давясь рвотой. А вот этого у нее не было, отрешенно думал он. А было у кого-то другого. Совсем недавно. У кого же? И куда он потом делся? Ах, да, Псан-добытчик и его сыновья! Все то же самое… Только ведь они не прожили и суток…

И вдруг он понял. Свирепень! Ну конечно, он напугал зверя огнем и грохотом страшной машины, а тот в ответ поразил его своим невидимым ядом. «Когда надоест жить, — поучал молодых Дед, — кинь копье в свирепня». Улисс застонал. Это смерть. Он с трудом поднялся, снова сел на ящик у стола и, закрыв лицо руками, чтобы свет не резал так нестерпимо глаза, сказал Полифему:

— Иди к своему монитору. Я все понял, буду нажимать кнопку, когда нужно. Только торопись, мне недолго… осталось.

Полифем не ответил. Улисс поднял голову. В комнате никого не было. Где же он? Неужели этому столетнему дураку не ясно, как дорого сейчас время?

В коридоре раздались шаги, и в комнату вошел Полифем с черной коробкой в руках.

— Сейчас, сейчас, потерпи! — сказал он Улиссу и, поставив коробку на стол, принялся перебирать в ней разные склянки и блестящие металлические детали.

— Скорее иди к монитору, — снова заговорил Улисс, тяжело дыша, — скорее, пока я еще могу нажимать кнопку. У нас осталось мало времени, понимаешь? Мне скоро конец, свирепень отравил меня. Свирепень… Такой зверь…

— Да, да, — ответил Полифем, не слушая, — сейчас все будет хорошо, сейчас…

Улисс вздрогнул: что-то острое впилось вдруг ему в руку.

— Ничего, ничего, — повторял Полифем, — это просто укол. Будет немного кружиться голова, но ты не пугайся. Ложись-ка вот сюда, на постель.

Улисс поднялся, но вдруг почувствовал, что у него отнимаются руки и ноги. «Поздно, — подумал он, — умираю». И как подкошенный рухнул на кучу тряпья у стены.

…Уже который день он идет вдоль отвесной стены Предельных гор, смотрит не отрываясь на зарево, разгорающееся над ними, и никак не может понять, почему оно не зеленое, как всегда, а красное. Там, за стеной, новые земли, это он знает точно, но попасть туда невозможно, потому что в стене нет ни единой щелочки, в которую можно было бы пролезть или хотя бы зацепиться и подняться наверх. Стена нависает над ним и мерно колышется в такт отдаленному рокоту, идущему из глубины гор.

Нет, это не горы, это свирепень развалился на дороге в новые земли и спит. И пока он не проснется, туда не попасть, а когда проснется, всем землям придет конец — и новым, и старым, и не будет никаких…