Вычеркнутый из жизни - Страница 57

У «Виндзора» они вышли из автобуса, и Пол, не говоря ни слова, повел их наверх, где со слегка иронической усмешкой распахнул дверь в гостиную и пропустил их вперед.

Мэфри уже покончил с завтраком и курил сигарету. Он сидел за столом, все еще уставленным грязными тарелками, в одних брюках, без пиджака; рубашка на груди у него была распахнута, новые коричневые ботинки не зашнурованы. С застывшим, ничего не выражающим лицом он медленно повернулся к вошедшим. Глядя на них в упор, он поднес ко рту чашку и проглотил гущу; кадык на его морщинистой, обветренной, как у матроса, шее при этом опустился и вернулся на прежнее место. Затем он поставил чашку и, обращаясь к Полу — единственному человеку, которого он признавал и с присутствием которого мирился, спросил:

— Чего им надо?

Пол постарался ответить так, чтобы не вызвать вспышки гнева:

— Видите ли, отец… они хотят побыть с вами.

— А я не хочу быть с ними. Ты хоть сделал для меня что-то. А они ничего не сделали. Сколько лет я там гнил — они и не почесались. А сейчас, когда я вышел, приползли лизать мне сапоги: авось, что-нибудь и им обломится.

Пастор шагнул вперед. Хоть он и побледнел, но казался меньше других ошеломленным этой встречей; быть может, подумал Пол, он ничего другого и не ожидал. Тихим, вкрадчивым голосом пастор сказал:

— Вы правы, упрекая нас. И нам остается лишь уповать на ваше великодушие и умолять о прощении.

Мэфри бросил грозный взгляд на Флеминга.

— А вы не изменились… Я ведь хорошо вас помню. И не желаю слушать вашу слащавую болтовню. Достаточно наслушался в свое время. Простить вас! — Его потрескавшиеся губы раздвинула усмешка, скорее похожая на гримасу. — Был у нас там один тюремщик по фамилии Хикс. Однажды мы работали в каменоломне. Это был мой первый месяц в тюрьме. Работать я не умел и буквально погибал от непосильного труда. Но Хикс был рядом, он ни на шаг от меня не отходил и подгонял, подгонял. Пот заливал мне глаза. Я почти ничего не видел. Взмахнул кайлом, а оно скользнуло по граниту и угодило Хиксу по сапогу. Самого-то Хикса даже не поцарапало, только сапог разрезало. Вы думаете, он мне это спустил? Он клялся и божился, что я хотел убить его. Потащил меня к начальнику. Но и этого ему показалось мало. Он преследовал, ругал меня, плевал мне в лицо, сажал в карцер, следил за каждым моим шагом, пятнадцать лет делал все, чтобы превратить мою жизнь в пытку. А вы тут толкуете о прощении.

— Я знаю, что вы много страдали, — промямлил Флеминг. — Ужасно страдали. Тем естественнее наше желание помочь вам найти себя, обрести покой в лоне своей семьи.

— У меня на этот счет другие планы. — Лицо Мэфри сделалось сосредоточенным и упорным, как в магазине, когда они с Полом выбирали ему костюм. — Я еще не конченый человек. И собираюсь пожить в свое удовольствие.

— Каким образом?

— Погодите — и увидите, вы, блеющий лицемер. Там надо мною вволю натешились. Теперь настал мой черед.

Флеминг смешался и бросил беспомощный взгляд на мать Пола, которая в изумлении, приоткрыв рот, не сводила глаз с Мэфри. До сих пор она еще не произнесла ни слова. Но сейчас под напором дотоле неведомых чувств, а может быть, повинуясь голосу далекого прошлого, жалобно вскрикнула и протянула к Мэфри руки.

— Риз… Давай начнем все сначала.

Он так на нее посмотрел, что она сразу осеклась.

— Нечего ко мне приставать. — Он хватил по столу кулаком. — Между нами все кончено. Мне нужна жена молодая, горячая. — И он окинул взглядом вспыхнувшую Эллу, затем снова посмотрел на жену; губы его скривились в горестной усмешке. — Ты мне всю жизнь отравляла своим хныканьем да уговорами идти в церковь, когда мне хотелось выпить кружку пива с приятелями. Да если бы из всех баб ты одна на земле осталась, я б и то на тебя не позарился.

Она присела на стул, глубоко уязвленная, обливаясь слезами. Элла подбежала, опустилась рядом с ней на колени и в знак сочувствия тоже принялась всхлипывать. Мистер Флеминг стоял молча, уставившись глазами в ковер. Пол взглянул на согбенную фигуру матери. Но не сделал ни шагу к ней — казалось, он и сейчас больше сочувствовал отцу.

Мэфри еще некоторое время неподвижно сидел у стола, нахмурившись, опустив глаза, словно что-то обдумывал. Затем тяжело поднялся и пошел к двери. Однако прежде чем выйти, оглядел присутствующих своими бесцветными глазами.

— Вот дерануть бы вас раз восемь «кошкой», — буркнул он, — то-то вы распустили бы нюни. Я-то знаю, каково это.

И он хлопнул дверью. В комнате раздались рыдания. Флеминг подошел к окну и с мрачным видом посмотрел на улицу.

— О Господи, Господи… — простонала мать Пола. — Лучше бы мне умереть…

Элла плакала в испуге:

— Я ничего не понимаю, я ничего не понимаю… Я думала, все будет хорошо, как писали в газетах. Я хочу домой.

Мать Пола всхлипнула:

— Не надо было нам приезжать сюда, уедем, сейчас же уедем…

Пастор Флеминг медленно отвернулся от окна.

— Нет, — сказал он приглушенным, но твердым голосом. — Мы должны остаться и посмотреть, что будет дальше. Один раз мы отвернулись от него. Но больше нам так поступать нельзя. Может быть, еще не поздно. И если мы будем надеяться и молиться, возможно, он будет спасен.

Глава XV

В понедельник, двадцать пятого марта, к десяти часам утра, — а утро было теплое и влажное, — уортлийский суд присяжных был набит до отказа, люди стояли даже на улице. Все места на галерке для публики были заняты, люди толпились на ступеньках, в проходах, их возбужденные лица ряд за рядом уходили ввысь, под самую крышу. Не меньше пароду было и внизу. Целая армада корреспондентов уже трудилась, вооружившись перьями, склонившись над блокнотами. Первые ряды на галерее заполняла уортлийская знать и всякого рода знаменитости. Среди них — лорд Омэн и сэр Мэтью Спротт. Генеральный прокурор со своим помощником и другие лица, представляющие обвинение, расположились слева от судьи, напротив сидел адвокат апеллянта мистер Найгел Грэхем, а также его помощник и стряпчий, подготавливавший дело. Пол и его мать, Элла и пастор Флеминг, Данн, Мак-Ивой и кое-кто из их друзей заняли места в переднем ряду галереи для публики, а рядом со своим адвокатом — на этом, вопреки советам доброжелателей, он настоял — на виду у всех сидел, покусывая губу и хмуро посматривая вокруг, бывший каторжник, проведший пятнадцать лет в Каменной Степи, — Риз Мэфри.

Внезапно раздался зычный возглас: «Тихо! Суд идет!» Гул разговоров в зале стих. Когда воцарилась полная тишина, распахнулись двери и в зал вошел председательствующий, судья Фрейм в сопровождении апелляционного судьи, оба торжественные и внушительные, в длинных развевающихся мантиях. Все встали. Среди полной тишины судьи заняли свои места. Затем, шурша одеждой, сели все остальные. Раздался голос:

— Слушается дело Риза Мэфри.

Сдавленный со всех сторон, Пол напрягся, точно струна, и судорожно глотнул воздух. День за днем, живя только нервами, он следил за кропотливой подготовкой Найгела Грэхема к процессу. И сейчас ему с трудом верилось, что разбор дела начался. Вот поднялся Грэхем, и перед глазами у Пола поплыл туман. Высокий, прямой, спокойный, держась — сообразно традиции — одной рукой за отворот мантии, молодой адвокат повернулся к судьям. Тон у него был непринужденный, лишенный какой бы то ни было риторики, манеры свободные.

— Милостивые государи, пятнадцатого декабря тысяча девятьсот двадцать первого года Риз Мэфри, подавший сейчас апелляцию, предстал перед уортлийским судом присяжных по обвинению в том, что восьмого сентября тысяча девятьсот двадцать первого года в городе Уортли им была убита Мона Спэрлинг. Хотя ваш апеллянт заявил, что он не виновен, слушание дела под председательством судьи Омэна продолжалось, и двадцать третьего декабря тысяча девятьсот двадцать первого года ваш апеллянт был приговорен к смертной казни. Позже министр внутренних дел заменил смертную казнь пожизненным тюремным заключением, и Мэфри был препровожден в тюрьму его величества в Каменной Степи, где и пробыл пятнадцать лет. Министр внутренних дел в соответствии с полномочиями, данными ему королем, созвал настоящий суд для расследования обстоятельств, приведших к обвинению апеллянта, и, принимая во внимание некоторые факты, дал указание вести процесс в открытом судебном заседании. Я выступаю от имени апеллянта и намерен доказать, что он не виновен в возведенном на него обвинении, что, следовательно, приговор ему был вынесен ошибочно и несправедливо и явился серьезным нарушением норм правосудия.