Вычеркнутый из жизни - Страница 53

— Отказываетесь? Я очень удивлен. Разрешите спросить: по каким причинам?

Редактор в упор смотрел на него.

— Во-первых, мы бы нарушили основной принцип «Хроники», если бы на данном этапе склонились к компромиссу. А, во-вторых, невинного амнистировать нельзя.

Снова молчание. Спротт аккуратно вложил платок в нагрудный карман.

— Вы сказали: «на данном этапе». Могу я поинтересоваться: какова ваша конечная цель?

— Добиться полного оправдания и освобождения заключенного Мэфри, — громко и четко ответил Мак-Ивой. — Добиться досконального, открытого и беспристрастного расследования обстоятельств, приведших к его осуждению… и, если была допущена несправедливость… добиться полного возмещения и приемлемого удовлетворения за страшные страдания, причиненные невиновному человеку.

Сэр Мэтью поднял брови и улыбнулся. Во всяком случае, попытался изобразить снисходительную усмешку, но лицевые мускулы уже не до конца повиновались ему, и черты его исказила кривая, растерянная гримаса. Он поспешно поднес руку к подбородку. И некоторое время держал ее так: казалось, его поразил тяжелый, нервный шок. Наконец усилием воли он заставил себя подняться.

— Я могу лишь надеяться, джентльмены, что вы не пожалеете об избранной вами линии поведения, — холодно сказал он. — Нет нужды говорить, что я буду препятствовать вам в пределах моих возможностей. И советую помнить, что борьба с высшей властью — дело, которое может вам дорого обойтись.

Слишком он был опытен, слишком хорошо умел играть перед публикой, чтобы не суметь сейчас до конца совладать с собой. Он медленно кивнул каждому поочередно и спокойно вышел из комнаты. Но лицо у него было серое. И шел он тяжелой походкой больного человека.

В конце недели Мак-Ивой предусмотрительно повел на страницах «Хроники» кампанию по организации Фонда борьбы за освобождение Мэфри законным путем. Деньги начали поступать со всех концов королевства. Потирая руки, редактор взволнованно заметил:

— Дело принимает общенациональный характер. События назревают.

Если общественному мнению дать волю, событие, взволновавшее народ, может вызвать гигантскую волну протеста. Начинается все порой с еле слышного шепота, с нескольких слов, произнесенных вполголоса каким-то человеком, но шепот этот нарастает, ползет и ширится, с невероятной быстротой набирая силу, пока не превратится в ураган. Когда возникает такая буря, людям, находящимся у власти, нечего и пытаться ее остановить. Они должны либо подчиниться этой силе, либо она сметет их со своего пути. Вот тогда-то и выясняется, чьим интересам служит правительство — интересам народа или своим собственным.

Так получилось и с делом Риза Мэфри. В свое время поговорили в той местности, где шел суд, и вскоре забыли — оно кануло в забвение на пятнадцать лет. А теперь, пользуясь выражением Мак-Ивоя, оно «приобрело общенациональный характер». Одна за другой газеты больших городов стали требовать беспристрастного расследования фактов. Миллионы слов прошли через уставшие линотипы, отстаивая Мэфри. Писатели и политики, проповедники всех вероисповеданий, публицисты, лекторы, университетские профессора, руководители профсоюзов, крупные ученые, известные актеры, знаменитые врачи — все присоединили свои голоса к общему хору. В различных городах возникли Общества спасения Риза Мэфри. Были выпущены и распроданы по всей стране «пуговицы Мэфри». Дети, которые еще не родились, когда он был осужден, целыми школами выходили на демонстрацию с плакатами «Свободу Мэфри!». Никакое существо из плоти и крови, а тем более шаткое правительство не могло противостоять подобному натиску.

Однажды серым, унылым днем, в конце месяца, Мак-Ивой и Данн сидели в кабинете редакции, — вернее, не столько сидели, сколько молча и бесцельно шагали по комнате, измученные непрерывным напряжением предшествующих дней, — как вдруг из коридора до них донеслись крики. Минуту спустя в комнату вбежал секретарь Смит, а вслед за ним и другие сотрудники редакции.

Смит взволнованно протянул лепту телетайпа.

— Это только что поступило, сэр.

Снизу, из помещения верстальщиков, и еще ниже, из подвала, неслись ликующие возгласы.

— Да читайте же, Бога ради, — сказал Мак-Ивой.

И Смит громко прочитал:

«В пять часов в палате общин министр внутренних дел объявил, что Риз Мэфри будет выпущен на свободу из Каменной Степи в последний день сего месяца, а через четыре недели в помещении местного суда начнутся заседания специального трибунала. Сообщение было встречено продолжительными аплодисментами».

Словно в ответ на эти слова, раздался новый взрыв восторженного ликования. Редактор посмотрел на маленькую группу, сгрудившуюся в дверях. Он был настолько измучен, что его даже удивили восторг и возбуждение, читавшиеся на их лицах. Он почувствовал, что должен что-то сказать.

— Все вы хорошо поработали, — начал он, как это положено в таких случаях, усиленно стараясь изобразить на лице радость. — И сейчас, получив эти добрые вести, я хочу поблагодарить вас за вашу поддержку. Каждый сотрудник получит премию в тот день, когда Мэфри будет освобожден.

И Данну и Мак-Ивою было ясно, что решение, принятое министром внутренних дел, говорит о тщательно продуманной попытке «увильнуть» от ответственности. Министр не мог противостоять общественному мнению и не выпустить на свободу Мэфри — об этом он прямо и объявил. В то же время освобождение Мэфри влекло за собой безусловное осуждение лиц, повинных в его заключении, а министр внутренних дел не был так уж уверен в его невиновности. Поэтому он решил своею властью поручить апелляционному суду по уголовным делам выяснить официальным путем, на открытом заседании, есть ли новые факты, позволяющие даровать помилование. И, естественно, заседание суда назначить в Уортли, чтобы утихомирить разыгравшиеся там страсти.

Мак-Ивой отпустил сотрудников и повернулся к Данну. Тот сидел, откинувшись в кресле, и сосредоточенно рассматривал свои ногти. Он чувствовал себя бесконечно усталым и опустошенным. Теперь наступила реакция.

— Ну вот, мы своего и добились, — сказал Мак-Ивой. — Я чертовски устал. Пойду домой.

И он принялся медленно надевать пиджак.

— Мне хотелось бы иметь для завтрашнего номера небольшую передовицу. Что-нибудь насчет того, как был сломлен парламент, о силе гласа народного и тому подобное. Сделаете?

— Хорошо.

— Спасибо. Приезжайте с Евой ужинать. Надо же отметить такое событие. — Он взял пальто, помедлил. — Мы ведь выиграли, правда? Мы должны пожимать друг другу руки и танцевать фанданго. А мы… Что с нами происходит?

— Реакция, наверное. Слишком нелегко нам все это далось. Зато Мэфри свободен… Мы вернули его к жизни.

— Интересно… Интересно, что чувствовал Лазарь, когда выходил из могилы. — Произнеся эти слова, Мак-Ивой покачал головой и ушел.

Данн написал передовицу за пятнадцать минут. Он позвонил, отдал напечатанный на машинке текст Смиту и пошел к себе в кабинет. Он хотел было позвонить в больницу, чтобы сообщить Полу счастливую весть. Эту минуту он давно уже предвкушал, Но неожиданно ему пришла в голову мысль, которая удержала его. Он улыбнулся с той теплотой, которую никак не мог в себе вытравить, надел шляпу, сдвинул ее на затылок и вышел на улицу.

В доме номер шестьдесят один на Уэйр-плейс он застал миссис Хэнли, которая уже вернулась из своей поездки в Лондон и сейчас гладила белье в кухне возле топившейся печки.

— Миссис Хэнли, — сказал Данн. — Отца Пола скоро освободят. Эти сведения вполне определенные и официальные. Я хочу, чтобы Лена сходила в больницу и сообщила Полу добрую весть. Я полагаю, она справится лучше меня. Позовите-ка ее сюда скорее.

Миссис Хэнли не шелохнулась. Поджав губы, она посмотрела на Данна.

— Лена здесь больше не живет. Когда я вернулась на прошлой неделе, комнаты ее были пусты. Она оставила записку, что уехала навсегда.

Глава XIII

Утро второго марта занялось ясное и тихое; среди желтых крокусов, пестревших на лужайке перед клиникой св. Елизаветы, чирикали воробушки. Стояла отличная весенняя погода — солнце уже начинало припекать, в вязах, выстроившихся вдоль короткой подъездной аллеи, пробудился сок, и редкие перышки нежно-зеленых молодых побегов украсили верхние ветки. Влажная земля, в которой журчали невидимые ручейки, казалось, набухла, распираемая жаждой жизни.