Вычеркнутый из жизни - Страница 49

Данн приучил себя не делать поспешных выводов, но врожденное чутье подсказывало ему, что здесь он наткнулся на материал, способный перевернуть всю его жизнь. Он был человеком уравновешенным, даже несколько вялым из-за своей толщины, но этой ночью, по дороге домой, в порыве внезапного возбуждения, шагал быстро, как юноша.

С неделю Данн молчал, ни словом не обмолвившись с Мак-Ивоем. Все это время он ни разу не заходил в редакцию, но был чрезвычайно занят, даже предпринял ряд сравнительно дальних поездок. Затем, в следующий четверг, в одиннадцать часов вечера, явился в «Хронику», не замеченный никем, кроме ночного швейцара, и заперся в своем кабинете. В дороге он устал и насквозь пропылился, но глаза у него были уже нескучливые — они ярко блестели, когда он, сняв пиджак и жилет, сдернул с себя галстук и уселся за письменный стол. Данн немного помедлил, раздумывая, затем неторопливо поплевал себе на руки, придвинул пишущую машинку и с вдохновенным лицом стал быстро-быстро отстукивать на ней статью, мастерски соблюдая меру чувствительности и сенсационности:

«В сыром мраке камеры смертников, у нас, в большом городе Уортли, ожидая повешения, сидел невинный человек. С тюремного двора до него доносился стук молотков — там воздвигали виселицу. Через несколько часов они явятся, свяжут ему руки за спиной, выведут на студеный рассветный воздух. Поставят под перекладиной виселицы, веревка обовьет его шею, на голову ему накинут белый мешок…»

Назавтра, в девять часов утра, Данн проснулся на редакционном диване. Заспанный, небритый, без пиджака, он понес свою рукопись Мак-Ивою.

— Вот, — сказал он, — первая из новой серии статей Еретика. В то же время она подводит итог тем девяти предыдущим, что составляли прежнюю серию. Прочитайте ее. А я схожу позавтракаю.

Через полчаса, вернувшись, Данн застал редактора погруженным в размышления за своим письменным столом. Через некоторое время он медленно повернул голову. Редактор был стройный худощавый человек в синем рабочем костюме. Его темные волосы с проседью на висках аккуратно разделял прямой пробор. На носу красовалось пенсне без оправы, от которого к карману жилета тянулся белый шнурок. Мак-Ивой всегда гордился своей невозмутимостью, но сейчас был чрезвычайно взволнован, хотя и старался это скрыть.

— Ради Господа Бога, откуда вы это добыли?

— Я ничего не добывал.

— Если не вы, так кто же?

— Сын Мэфри. Все раздобыл он.

— Где он сейчас?

— Выпущен под залог на поруки и очень болен.

— Вы уверены, что это правда?

— Абсолютно. Я проверил все, о чем написал.

Мак-Ивой потер свой острый подбородок. Беспокойство, нерешительность и глубокое волнение одолевали его.

— А можем мы это напечатать?

Данн пожал плечами.

— Как вам будет угодно!

— Но, Бог ты мой, ведь здесь прямая дорога через высшие судебные инстанции к министру внутренних дел. А как насчет… насчет мистера О…? Тут уж нам не уйти от ответа. Вы подумали о диффамации? Против нас, несомненно, возбудят судебное преследование.

— Вовсе нет. Разве вы не заметили, как у меня это построено? Мы приберегаем его под конец. Не вдаемся ни в какие подробности. Просто говорим: мистер О. Или еще того лучше: мистер X. Потом мы складываем руки и ждем, что из этого выйдет. Это же потрясающая история. Ничего более грандиозного нам еще не попадалось. Вы только подумайте… Человек пятнадцать лет сидит в Каменной Степи… ни за что.

— А может быть, он все-таки у-убил? — От волнения педантичный Мак-Ивой даже стал заикаться.

— Нет! Я готов присягнуть, что он невиновен.

— Они никогда этого не признают, никогда!

— Мы их заставим. — Данн зашагал из угла в угол. — Докажем, на что способна свободная печать. И сила общественного мнения. Я поведу такую атаку, что все, кого это касается, будут посрамлены, сколько бы они ни прикрывались своим официальным положением. Мы принудим их пересмотреть дело. Заставим начать новое расследование. Молодой Мэфри месяцами стучался к ним в двери — они даже не приоткрыли их. Почему? Потому что они знают: была допущена ошибка. И не желают вытаскивать ее на свет. Какая же это, черт подери, демократия, если нами верховодит кучка бюрократов?.. Закрыть глаза на этот случай, допустить несправедливость, не дать высказаться печати — это же гибель. Червь заберется в нас и все уничтожит. Поглядите на молодого Мэфри. Он едва не пропал, да и сейчас еще нельзя ручаться, что дело кончится благополучно. А все почему? Да потому, что его не пожелали выслушать. Сели мы — свободная страна и хотим остаться свободными, человек должен иметь право возвысить свой голос…

— Ладно, ладно, — кисло отвечал Мак-Ивой. — Не стоит цитировать всю статью. Мы ее напечатаем, пусть даже себе на погибель. А погибель нам обеспечена. — И он решительным движением нажал кнопку звонка на своем столе.

Данн вернулся к себе в кабинет, надел жилет, пиджак, шляпу и пальто. Внизу заработали печатные машины, от их тяжкого стука теперь вибрировало все здание. Он задумчиво потер рукой подбородок — Ева всегда сердилась на него за неряшливый вид, надо, пожалуй, побриться. Это его освежит. Кроме того, ему хотелось пить. Глаза Данна блеснули: скоро двенадцать, значит, можно выпить пива у Эхнигана.

Глава XI

В тот вторник, после ухода Данна, Пол без сил повалился на подушки и уснул.

Лена с тревогой смотрела на него и вынуждена была признать, что он болен, очень болен. Какое-то непонятное чувство, которое она не могла побороть, заставляло ее желать, чтобы он оставался здесь, подле нее, в целости и сохранности. Душа ее, сломленная жестокостью настолько, что Лена трепетала даже перед мыслью о любви, теперь ожила, взволновалась чувством, которое она считала для себя немыслимым и запретным. Могла ли она думать, одинокая, болезненно уязвимая, сторонившаяся мужчин, что любовь снизойдет на нее, как снизошла теперь, перевернув всю душу и наполнив ее боязливой, робкой нежностью. Но горе придало ей силы.

Лена села на стул возле кровати, не отрывая глаз от лица Пола. Время от времени она поднималась, чтобы вытереть испарину, обильно выступавшую у него на лбу. Она считала это признаком того, что жар начал спадать, и понемногу успокаивалась. Под вечер Лена дала Полу стакан горячего молока и яйцо всмятку. Уходя к себе на ночь, она надеялась, что завтра сможет пойти на работу, Ей очень не хотелось потерять место в «Бонанзе».

Утром, когда она вошла к Полу, он объявил, что чувствует себя лучше и смело может остаться один. Но когда она, уже одетая для улицы, поставила на плиту кастрюльку с бульоном, предназначавшимся ему на завтрак, и ненароком дотронулась до его руки, — рука пылала. Лицо Лены не дрогнуло, но сердце забилось в испуге. Она стояла в берете и плаще, держась за ручку двери.

— Может, мне все-таки остаться дома?

Он покачал головой.

— Все будет в порядке.

— Вы уверены?

— Да.

Она неохотно ушла и весь день, хлопоча у своей стойки, с тревогой возвращалась мыслями к Полу. В четыре часа она заставила себя обратиться к Херрису с просьбой, нельзя ли ей уйти. Он высоко вскинул брови, улыбнулся своей неприятной, обидной улыбкой, но не возразил. Она торопливо вышла и задержалась только в лавке зеленщика, чтобы кое-что купить. Дома, взбегая по лестнице, она почувствовала необычное стеснение в груди — так сильно билось у нее сердце.

Пол сидел в постели, опершись спиной о подушки, и пристально смотрел в окно на ряды труб. С лица его исчезло отсутствующее, смятенное выражение, и он слабо улыбнулся, когда увидел ее. Тем не менее Лена тотчас заметила, что симптом, так ее напугавший, не только не исчез, но стал еще очевиднее. На щеках Пола пылали два ярких пятна. Он прерывисто вздохнул, прежде чем поздороваться с нею.

— Вы ушли раньше времени?

— Сегодня было мало посетителей. — Она неторопливо сняла плащ. — По-моему, вам надо лечь.

— Я чувствую себя лучше, когда сижу.